Медальон

– Это – мама твоего папы, твоя бабушка, Валентина Леонидовна, – сказала причесанному, нарядно одетому Святославу директриса. – Теперь ты будешь жить у нее.

– А кот у вас есть? – милым голосом спросил мальчик.

– Ненавижу шерсть, – угрюмо ответила Валентина Леонидовна.

– Валентина Леонидовна – твой единственный близкий родственник, – не унималась счастливая директриса в огромных круглых очках, – иди и попрощайся с мальчишками, собирай свои вещи и сегодня же отправишься к ней домой.

– Далеко ехать? – снова спросил Святослав.

– На электричке три часа, – сказала как-то совсем безрадостная бабушка. – Я предпочитаю в дороге читать…

Чего ж тут непонятного? Сиди себе три часа молча, делов-то. Его это устраивало. Она пускай читает, а его не трогает.

Как он ошибался. Не трогал его никто лишь те славные три часа в дороге. Баба Валя, как было велено ее называть (хотя женщину несомненно раздражал ее неожиданный статус бабушки, ибо таковой себя она не чувствовала), как оказалось, жила не одна, а со своей матерью, то бишь Святославовой прабабкой. Мальчишка знал, что мамкина мать, что померла неожиданно от инсульта, считала себя какой-то ведуньей – целить болячки умела и иной раз на том зарабатывала. Но настоящая ведьма (наружно так уж точно!) сейчас сидела перед ним – сгорбленная, коротко стриженная, с большим морщинистым носом. А глаза… глаза злые. Слишком злые даже для него.

Правила были изложены в тот же день: не бегать, не шуметь, не просить сладостей (довольствуясь тем, что будет выдано), обувь и одежду беречь, чай не богачи, свои шмотки стирать самолично, за чистотой в комнате, что ему выделена, следить самому. Непослушание – ремень, рваная одежда – ремень, грязная одежда – угол, как минимум. Но на гречке.

Комната была достаточно просторной, потому, как и квартира сама была немаленькой: две большие спальни и зал. В одной спальной жила прабабка, баба Валя – в зале. Комнату, что была выдана Святославу никто из женщин не занимал. Однако в ней были поклеены, хоть и выцветшие, розовые обои, висела розовая старая занавеска.

– Странно, правда? – заговорила более ласковым голосом Валентина Леонидовна, видя, что мальчик с удивлением рассматривает стены, – он любил розовый цвет. Я долго спорила, но твой отец умел убеждать… Мы поклеили их здесь, когда ему было тринадцать. Так и висят с тех пор… Комната пустует с того времени, как он… как он уехал, – взгляд женщины переменился, – а потом он встретил ее, – она грозно посмотрела на внука. – Не думай, что я, заботясь о твоей душевной организации, буду молчать. Совсем нет. Я ненавидела и ненавижу твою мать даже после ее смерти. Она лишила меня единственного сына еще до того, как он погиб. Он не хотел со мной общаться, ему ничего не надо было, кроме его Светки! А потом родился ты. Да, я не буду скрывать, я не участвовала в твой жизни до этого дня. Я даже не была уверена, мой ли ты внук. Нет, мне не стыдно, и даже не пытайся вызвать жалость (но мальчик и не пытался). Они ведь даже не были женаты. Ты мог оказаться чьим угодно сыном. Теперь-то я вижу… да, без сомнений, ты – Малютин. Сходство с ним просто поразительное. Но я не допущу, чтобы ты вырос таким же мямлей, каким был он! Ты должен стать мужчиной, а не чьей-то тряпкой. И для этого, Святослав, ты должен забыть все, что умеешь. О да, не смотри так, я знаю, я уверена, что ты тоже что-то можешь. У Вовы это было от его отца-пьяницы… – женщина скривилась. – А в тебе это удвоено. Да, я знаю, что умела твоя мамаша. Он мне рассказывал, когда познакомился с ней. Хвастался, что жена у него будет такая же способная, как и он. Дурак малолетний… Царствие Небесное, – она перекрестилась. – Но в тебе, мальчик, я это искореню… Ей-богу, искореню. Все это идет не от Бога, от того одни только проблемы. И смерть. Если уже Бог так сделал, что мне выпало растить тебя, покуда сама не помру, так, милый мой, будем жить по моим правилам. Если узнаю или почувствую на себе, что ты чего-то там колдуешь, сперва высеку. Потом снова высеку. А потом отвезу на дачу и закрою в подвале на ночь. Посидишь там, с пауками в «крестики-нолики» поиграешь – вмиг перехочется больно умным делаться. Уяснил?

Святослав внимательно слушал. Ни одна мышца на его детских, немного впалых щеках, не дрогнула. Взгляд не менялся – был серьезным и взрослым. Слишком взрослым, как на его возраст.

– Да, баба Валя, – наконец произнес он, – уяснил.

– Ну и славно. Иди в ванну, искупайся, переодевайся в чистое и ужинать. Не забудь выстирать то, что сейчас на тебе надето.

– Да, баба Валя, – повторил мальчик.

Сложно сразу отречься от того, к чему привык. Высечен был Святослав не раз. Оттого в детский сад его и не отдали – слишком часто ляжки у него полосатыми были. Бабки воспитывали его, «делали из него мужчину», «выбивали дурь ведьмачью». И на дачу пацан был отвезен, и в подвале ночевал, а когда Валентина Леонидовна на утро в подвал спустилась, то увидела то, о чем говорила внуку не в серьез: на бетонном полу известью были расчерчены игровые поля для «крестиков-ноликов», крестики были также нарисованы известью, а вот вместо ноликов лежали дохлые пауки-косиножки, коих в сыром подвале было множество, а когда, видимо, косиножки закончились, на роль ноликов неплохо сошли мухи и другие жучки.

А Святослав довольно и нахально улыбался бабке.

С детства привилось ему понятие, что магия или то самое необъяснимое, что он умел – это плохо. Мальчик это не столько понимал, сколько соглашался с этим: из-за этого (и пускай истинные причины были иными, уже неважно) он лишился родителей (и Бог с ними, непутевые они были, ничего бы ему не дали и мужчиной бы не вырастили), из-за этого его лупят безбожно, из-за этого вся семья его стала несчастной.

Святослав теперь знал (и неважно, обоснованное то знание было или нет), что любой, кто считает себя человеком, обладающим сверхъестественными способностями – то ошибка Божья, ошибка природы, ошибка звезд. Такой жить не должен. Но не он, конечно, ведь он осознал, что его умения – это проклятие, а значит он лучше. Он избранный.

Закончив институт, Святослав стал не только прагматичным и серьезным парнем, но еще и уважаемым человеком, ведь теперь он работал в прокуратуре.

Прабабки, что лупила безжалостно маленького Святослава, уже не было среди живых, Валентиновна Леонидовна же в преклонных годах еще наблюдала за успехами внука, который прекрасно помнил солдатский ремень и ночи, проведенные в подвале на даче. Однако искушение было слишком велико.

За пару лет работы Святослав Малютин поднялся до должности зам прокурора. Бабка подозревала, что внук все же пользуется способностями, что достались ему от непутевых родителей, но гордость не позволяла его в том упрекнуть: все лавры успешного воспитания сироты от знакомых она с радостью принимала лишь себе. Святослав не разбивал ее иллюзий.

В двадцать пять лет парень женился, в двадцать шесть ему предложили должность прокурора. Он отказался. Пояснения с его стороны были весьма логичны и обоснованы, если смотреть глазами обычного человека: скоро у него появится ребенок, он хочет больше уделять времени семье, а, занимая столь высокий пост, ни жена, ни ребенок его не будут часто видеть, к тому же имеется вероятность подвергнуть их опасности со стороны «клиентов» прокурора. Да, это взгляд со стороны обычного человека. Но Святослав не был обычным человеком. Он страстно обожал и столь страстно ненавидел свои умения. Он надеялся, что его ребенку это проклятие не передастся, иначе придется вернуться в подвал на даче. Вполне вероятно, что расчерченные поля для игры в «крестики-нолики» на бетонном полу все еще сохранились.

К счастью (для ребенка, скорее всего), родилась девочка. Алина. Странности отца ей не передались. Но Святослав был уверен, что, родись вместо дочки сын, история бы повторилась. Однако Алина была обычной девочкой, так похожей на изображение на старой помятой черно-белой фотографии, которую маленький Святослав двадцать лет назад хранил при себе, попав в приют, которую баба Валя, единственный человек с правильной моралью и взглядами на жизнь (в глазах Святослава), отобрала у него, и которую вернула, когда он поступил в институт. С тех пор фотография Светланы хранилась в портмоне зам прокурора в тайне ото всех, как его личный позор и тайное желание. Несмотря на всю ненависть и грубость, он был уверен, что, встреть он сейчас мать, упал бы перед ней на колени, обнял бы ее за талию, уткнувшись потным лбом ей в живот и расплакался. А потом убил.

Да, Алина была очень похожа на свою бабушку, которую ей было не суждено увидеть, хотя сам Святослав был похож на отца. Оберегая дочь и считая ее слишком нежным сосудом для строгих нравоучений, которые ему самому были столь необходимы в свое время, Святослав сводил общение дочери с ее прабабкой Валентиной Леонидовной к минимуму.

Три года подряд ему предлагали кресло. Три года подряд он говорил «нет». Потом предложения прекратили поступать, но право выбора оставалось за ним. В любой момент он мог дать свое «добро» на свое же повышение, и для него тут же нашлось бы место, вероятно, и выше должности прокурора. Святославу Малютину это и было нужно: уважение, доверие, непоколебимая вера в его действия. Заслужил он это или же помог сам себе особыми методами – он уже и сам не знал. Но свободное время ему было просто необходимо.

Он был охотником.

Различные телепередачи во многом облегчали его охоту. Но зачастую там встречались лишь шарлатаны. Истинные колдуны, вещатели, телепаты и прочая нечисть (к коей относился и сам Святослав), как правило, работали тихо, объявлений не давали, им хватало молвы «из уст в уста». Их было просто отыскать. Святослав их чувствовал. Возможно, думал он, он сам развил в себе эту способность, но он чувствовал иную энергию, что исходила от тех, кто отличался от простых людей. Он хотел стать последним и надеялся, что его странности не передадутся его внукам через поколение.

Он убивал. Тихо, не оставляя следов, не вызывая подозрений. Часто все выглядело, как несчастный случай или самоубийство. Он легко мог парализовать жертву, отчего у той по всему телу шло острое покалывание. Удобнее всего было это проводить на мосту или на балконе. Страх дрожащих глазниц и подергивающихся глазных яблок наполнял охотника неописуемым блаженством. Садясь после этого в машину, Святослав открывал портмоне, смотрел на старое черно-бело фото и говорил:

– За тебя, мама!

Он любил балконы, любил высоту. В ту ночь, стоя на балконе своей квартиры на тринадцатом этаже, он с предвкушением вдыхал воздух ночи, разбавленный дымом, что шел от его сигареты.

– Это будет нечто, – улыбнулся Святослав дыму, – никаких балконов и мостов. Слишком мелко. Слишком мелко…

Глава 4

Отрицание

Мама заметила, что Аня вернулась домой расстроенная и не в духе, но не стала задавать вопросов. «Что-то с Игорем», – подумала она. Аня вошла в комнату, Трикси незаметно прошмыгнула за ней.

«Интересно, что между ними произошло?» – отчетливо услышала девушка слова матери и хотела уже было с обидой крикнуть маме в ответ, что ничего не произошло, но вовремя спохватилась, поняв, что эти слова прозвучали лишь у ее матери в голове. Она их не озвучила.

Снова.

Аня настойчиво прогоняла от себя мысли своей мамы, которые так и напрашивались к ней в голову, чтобы она их прочла. Ей было стыдно. Ведь это мама!

Она сходила на кухню, с охоткой выпила стакан воды, затем еще один.

– Вот это жажда, – заметила мама, которая что-то готовила.

– Жарко, очень жарко, – сказала Аня.

– Включен кондиционер…

– Я его не чувствую. Мне очень жарко.

– Прими душ, остудись. Может, перегрелась на улице?

– Точно, – согласилась Аня, – в такую погоду лучше пить что-то холодное… Мам, в холодильнике есть лед?

– Есть, – ответила мама.

– Пожалуйста, сделай мне чай со льдом, а я пока в душ…

Закрывшись, она замерла перед зеркалом в ванной, смотрела на себя и, ей казалось, что она впервые видит это отражение. Рука потянулась к медальону. Он был горячим. Ей хотелось его снять, но желание оставить его на себе, возникшее из ниоткуда, было сильнее.

Воду Аня сделала еле теплой, но жар не проходил. Она села на дно душевой, вода лилась ей на спину. Медальон, кажется остыл, и она открыла его.

– Что же ты такое? – спросила у него Аня. – Неужели и правда это какое-то… колдовство? – она ухмыльнулась, сама насмехаясь над своими словами.