Превратности судьбы

Спустя много лет, заболев перед смертью, мама призналась, что всю жизнь ее мучили сомнения по поводу гибели Арне, она не верила, что он умер. Ей ведь выдали только свидетельство о смерти, а тело сына похоронить не дали.

Я начала поиски брата в 1994 году, но безрезультатно. Написала на телевидение в передачу «Жди меня», отправляла письма в разные города, всего больше пятидесяти писем, написала. В Петрозаводском архиве мне сообщили, что многие документы на детей, лежавших в больнице в тридцатые годы, погибли, утонули в Онежском озере во время эвакуации. И вот что странно, нигде не нашла я никаких записей или документов в архивах, касающихся рождения или смерти моего брата.

Случайно я познакомилась с одной пожилой женщиной, которая в 1937-38 годах работала в Петрозаводске в детской инфекционной больнице санитаркой, она рассказала, что видела светловолосого годовалого мальчика на руках у Эльзы, заведующей отделением, где лежал Арне.

Она слышала, как Эльза сказала своим коллегам: «Я сохраню и верну родителям этого ребенка».

Эльза была немного знакома с моими родителями, но фамилии ее никто не помнил. Как мне стало известно, ее арестовали и расстреляли в 1938 году. Поэтому судьба Арне так и осталась для нас загадкой.

Некоторые знакомые и друзья говорили: «Может и лучше, что поиски не увенчались успехом, неизвестно кем Арне стал, каким человеком, может быть не радость, а горе принес бы он в ваш дом».

А я думаю, что не мог наш брат стать плохим человеком и хорошо, если живет где-то на белом свете еще один член нашей семьи, и не важно, где он живет, и как его зовут.

Война

Тяжело заболел наш дедушка, то ли инфаркт, то ли инсульт у него случился, он уже не вставал с постели. Где-то полгода пролежал и умер. Думаю, что свело в могилу его то, что рухнули надежды на лучшую долю для детей. Сначала жизнь стала налаживаться, оба сына и дочь получили высшее образование, начали работать. И вдруг судьба наносит удар за ударом: арестованы оба сына и зять, дочь потеряла работу, заболел и умер горячо любимый внук. Мы похоронили дедушку летом 1939 года.

Мама съездила в Подужемье, оформилась на работу и приехала за нами. Было решено, что в Подужемье мы отправимся жить вместе с бабушкой. Багажа, мебели у нас не было, мы все оставили в Паданах, когда после ареста отца спасались бегством. В комнате бабушки в Кондопоге стояла очень хорошая мебель, кое-что привезли из Финляндии, что-то было сделано руками деда. Мама попросила знакомых финнов, тех, что еще оставались там, и они помогли мебель запаковать и отправить багажом в Кемь. Мы поехали в Подужемье в поезде налегке только с сумками.

В Подужемье нам выделили дом, видимо он раньше принадлежал репрессированным. Не могу объяснить, почему возникло чувство, что в этом доме произошла та же трагедия, что и с нами в Паданах. Хозяев не было, дом пустовал. Это был очень большой удобный дом.

Недели через три мама взяла у кого-то лошадь, запряженную в телегу, и съездила за багажом. Среди бабушкиной мебели был очень красивый кожаный диван бежевого цвета, большая редкость в то время, оригинальная кровать, такой, я никогда больше нигде не видела. Кровать была складная, она собиралась, превращаясь в тумбу. В разобранном виде она была очень просторная, примерно два на два метра. Ее сконструировал наш дед. Был восьмигранный стол, ножек тоже у него вроде было восемь. Очень красивый большой стол из красного дерева. Он тоже был сделан дедом. Пара тумбочек, большое зеркало. Этой мебелью мы обставили дом, получилось очень уютно.

Летом мы ходили в лес за ягодами и грибами. Понемногу начали отходить от голода и невзгод.

Год мама отработала учителем финского языка. Ей очень нравилась работа в школе, и мы привыкли жить в Подужемье. В конце учебного года мама вместе со своими коллегами уехала на учительскую конференцию в Кемь. И вдруг рано утром, мы еще спали, часов в семь утра раздался резкий стук в дверь.

Бабушка открыла, а на крыльце вся в слезах стояла мама, она произнесла только одно слово: «Война!».

Мама скинула с себя одежду и легла на кровать под одеяло. Она вместе с другими учителями пешком пришла из Кеми. После конференции у них была вечеринка, танцы, и тут по радио они услышали знакомый всей стране голос диктора Юрия Левитана, сообщающего, что 22 июня 1941 года в четыре часа утра нацистская Германия вероломно напала на Советский Союз и началась Великая Отечественная война. Они сразу же отправились домой в Подужемье и ночью прошли пешком километров пятнадцать.

На следующий день всем учителям выдали кирки и лопаты, их мобилизовали на рытье окопов и противотанковых рвов. У мамы в Подужемье жила подруга тоже учительница Рауха Каалске, молодая еще женщина. У нее не было семьи, и она часто приходила к нам в гости.

Получилось так, что, Рауха и мама работали близко друг от друга на рытье окопов, и мама, неудачно размахнувшись, нечаянно ударила ее киркой по голове.

Пришли они к нам домой. Я видела, как мама сидит и плачет, а бабушка обрабатывает рану и перебинтовывает Раухе голову. В больницу ей нельзя было идти, потому, что маму сразу бы арестовали. Рауха потом долго ходила с повязкой на голове. Хорошо, что рана была неглубокая и постепенно зажила.

В школе вместе с мамой работал молодой учитель Василий Петрович из Калевалы. Ему пришла повестка, призывали в Красную армию. Родных у него не было, он вырос в детском доме. Некому было проводить его в армию. Все учителя собрались у нас, потому, что у нас был самый просторный дом. Проводы ему устроили. Принесли угощения, кто что смог. Выпивать в их среде было не принято. Отправился он на фронт. Очень скоро на адрес школы пришло извещение, что Василий Петрович погиб. Совсем еще молоденький паренек был.

Эвакуация

Поздней осенью, когда уже стоял мороз, мама вернувшись с работы сказала: «Эвакуируют нас. Надо собираться, можно взять с собой не более сорока килограммов багажа».

Узнав об эвакуации, к нам прибежала Рауха Каалске, она попросила маму: «Кертту, отдай мне Раю, тебе не справиться с двумя детьми. Если будем живы, я верну ее тебе после войны».

Мама без колебаний ответила: «Я уже потеряла одного ребенка. Рая останется со мной».

Сходили мы с мамой в магазин, хотели что-нибудь из продуктов в дорогу купить, но там были только хлеб, соль и перец. Пока мы собирались, выпал легкий снежок. Подошла грузовая машина, с полным кузовом людей и остановилась у дома. Ждали нас. Я подошла к машине, одной рукой прижимаю к себе кота, в другой – санки держу. Стою реву.

Мама вышла на улицу вместе со мной, но вдруг что-то вспомнив, вернулась. В окно я увидела, что в доме она взяла острый финский нож, его еще дед сделал, и срезала всю кожу с дивана, скрутила в рулоны и запихала в рукава. Кожа была очень хорошей выделки, тонкая и прочная, как лайка. Мама вышла из дома и направилась к машине.

Водитель выскочил из кабины, взял у меня кота и выкинул его, забрал санки и говорит: «Я потом тебе привезу и кота, и санки, туда, где вы будете жить. А сейчас залезай в машину. Все равно в поезд кота не возьмут».

Мы с трудом втиснулись в кузов машины. Людей туда набилось как селедок в бочку. Поехали!

Приехали на вокзал в Кемь. Выходим из машины, а бабушка идти не может, у нее от тесноты и волнений ноги онемели. Пришлось ее на руках нести до вагона и в вагон заносить тоже на руках, хорошо, что люди добрые помогли.

В товарном вагоне были сделаны двухэтажные дощатые нары, а посередине топилась печка-буржуйка. В вагон могло поместиться человек, наверное, сорок-пятьдесят. Нас всех погрузили в этот вагон и повезли в Архангельскую область.

Ехали мы уже недели две, очень медленно, на каждой станции останавливались, пропуская воинские эшелоны, идущие на фронт. Иногда стояли целые сутки.

На одной из остановок мама и наша знакомая тетя Хельми Лехтонен, она ехала в этом же вагоне со своим сыном Вилье, вышли набрать воды в жестяной чайник. Очередь за водой стояла огромная. Поезд тронулся, начал набирать скорость, и мама с тетей Хельми не успели в него запрыгнуть.

Они остались растерянно стоять на перроне, а мы с бабушкой и Ирой поехали в поезде дальше. Как же мы с Ирой и Вилье горько плакали! В вагоне все пассажиры были расстроены, потому что за время долгого пути все уже познакомились и привыкли друг к другу. Когда поезд остановился на следующей станции, взрослые спросили у дежурного по железной дороге, что нам делать в этих обстоятельствах.

Он нас успокоил: «Не переживайте, здесь поезд будет стоять долго, и они вас догонят».

И на самом деле к вечеру мы дождались маму и тетю Хельми. Сколько же было у нас радости!

Как-то под вечер поезд остановился и объявили: «Конечная станция!».

Значит, приехали. Это то место, куда нас должны были эвакуировать в Архангельской области.

Выходим на перрон полный народу. Толпа огромная. Снега там выпало уже довольно много. Вдруг смотрим, идет лошадь, запряженная в сани, и одна женщина сидит, правит лошадью, а вторая стоит в санях у нее за спиной, держится за ее плечи руками и высматривает что-то в толпе. Увидев нас, остановили лошадь, соскочили на землю и начали бесцеремонно расталкивать людей во все стороны, пробираясь к нам через толпу.

А мы стоим в самой гуще народа с тетей Хельми, ее сыном и ее швейной ножной машиной. Еще когда нас увозили из Подужемья, тетя Хельми взяла вместо багажа швейную машину. Водитель грузовика не хотел ее брать, но она сказала, что без швейной машины никуда не поедет, потому, что это ее кормилица.

Останавливаются эти незнакомые женщины рядом с нами, хватают с двух сторон швейную машину и тащат к саням.

На ходу кричат: «Чья машина?».

Тетя Хельми растерянно отвечает: «Моя».

А они ей: «За нами быстро!».

Тетя Хельми схватила сына в охапку и бегом за ними. Женщины погрузили в сани швейную машину, тетю Хельми с Вилье и уехали.

Мы остались на перроне. Уже темно стало, холодно, мы замерзли все. Машины за нами не пришли, которые должны были нас развезти по местам жительства. Привели нас в церковь ночевать. Это собственно и не церковь уже была, а церковное здание, занятое под какой-то склад. Посередине печка-буржуйка стоит, топится, а вокруг ящики, коробки, дрова, доски. Неуютно, но некуда деваться, все равно под крышей теплее, чем на улице.

У печки сидит на ящике пожилой мужчина голый по пояс. Дверца печки открыта, и мужчина держит снятую рубашку у самого огня. Мы с Ирой подошли поближе. Слышим какие-то звуки странные раздаются: «тык, тык, тык…». Присмотрелись, а на ржавый железный лист, лежавший на полу перед печкой, с его рубашки вши падают, да такие крупные. Это его видимо вши заели. Женщины на него ругаются, а он будто не слышит. Молча трясет рубаху. Рубаху вытряс надел, стал штаны снимать. Ну, мы тут с Ирой подальше отошли.

Внутри здания было холодно и всем хотелось подойти поближе к печке погреться. Все ругаются на него, а он как будто не слышит, ни на кого не глядя, упорно продолжает вшей из штанов трясти.

Переночевали мы там, утром пришла грузовая машина, повезли нас в леспромхоз. Он недалеко находился.

Леспромхоз

В леспромхозе нас встретил мужчина в ватнике и солдатской шапке-ушанке. У него не было левой руки, и рукав ватника был засунут в карман. Шла война, и вокруг появилось много инвалидов. Он сказал: «Давайте сначала на житье вас определим».