Превратности судьбы

Нам выделили половину деревенского дома, где было две комнаты. Нас поселили в ближнюю от входа, а дальнюю комнату заняла семья американских финнов с маленьким ребенком. У нас с собой была сковородка и пара кастрюлек, начали устраиваться.

На другой день мама отправилась в контору леспромхоза оформляться на работу, а на следующий день рано утром ей уже надо было выходить в лес на лесозаготовки, не имея для такой работы ни одежды, ни обуви, ни рукавиц. Она была одета так, как одевалась вся интеллигенция в те годы.

Примерно месяц мы там уже прожили, мама работала в лесу. Мы с Ирой всегда по вечерам ждали, если кто-то пришел из соседей с работы домой, значит, мама тоже скоро должна придти. От непривычного тяжелого труда она неимоверно уставала и шла с работы всегда последняя.

В один из дней мы с Ирой ждем ее, от окна не отходим, все глаза проглядели. Уже все соседи домой с работы вернулись, на улице темнело. А мамы все нет и нет.

Спрашиваем у соседей: «Где же мама?».

А они говорят: «Да вроде шла, но отстала видимо».

Мы с Ирой отправились ее встречать. Уже совсем на улице темно стало. Идем по дороге, громко разговариваем, чтобы не так страшно было. Вокруг по обочинам снег лежит, только колея разъезженная, сырая темнеет. Вдруг слышим, волки воют. И как будто не очень далеко. Кошмар. Мы остановились, очень хотелось повернуть обратно домой, но мы отчаянно решили: раз мама осталась в лесу, значит надо идти дальше ее искать.

Идем, вдруг слышу, с моей стороны раздается слабый звук, как стон: «Тюттет».

Это по-фински значит «девчонки».

Я Ире говорю: «Мама где–то близко».

Идем дальше, напряженно вслушиваемся, но ничего не слышим.

Вдруг снова: «Тюттет», но еще тише, еле-еле слышно, как будто сзади прошелестело.

Я кричу Ире: «Мама где-то здесь в лесу, мы прошли это место!».

Повернули назад. Смотрим: на обочине вывернутый из земли огромнейший корявый пень торчит, а рядом, на мокром снегу что-то большое черное лежит. Подходим, а это наша мама. Она от слабости не смогла громко позвать на помощь. Мы давай ее тормошить, поднимать. Сама она не в силах была на ноги встать. У нас сил тоже не было. Мне тогда всего лет семь было, а Ире девять.

Не знаю, каким чудом мы ее все же подняли и доволокли до дома. Надо было видеть, как трудно мы втроем шли. Добрались домой только часам к двенадцати ночи.

Конечно, утром на работу мама выйти не смогла. Тяжелейший труд, постоянный холод, скудное питание вымотали ее окончательно. Там не было ни врачей, ни лекарств. Бабушка, как могла, пыталась ее лечить. Кто-то из соседей травой целебной поделился. Так она проболела неделю.

Через пару дней после того, как заболела мама, утром я еле пришла в школу, есть хочется, спать хочется, слабость сильная и головокружение, сижу за партой и дремлю. Конечно, маленький кусочек хлеба на завтрак может только жизнь поддержать, а не насытить, но когда и его нет, совсем плохо приходится.

Учительница подходит и спрашивает: «А ты чего же, Рая, ничего не пишешь?».

Я ей отвечаю: «Кушать хочу и спать хочу, нам карточки на хлеб не дали».

Мама не вышла на работу первого числа, когда выдавали хлебные карточки и мы их не получили, еды дома не было никакой. На второй день бабушка сходила за карточками в контору леспромхоза, но ей их не дали. Бабушка совершенно не знала русского языка, говорила по-фински и ее не понимали. Видимо мастер доложил директору, что мама на работу не вышла, а разбираться в причинах ее отсутствия никто не стал.

Учительница у нас молоденькая еще совсем была, она легонько погладила меня рукой по голове и говорит: «Хорошо, спи пока, уроки закончатся, вместе пойдем к директору».

Она даже вроде бы раньше детей отпустила с уроков. Приходим мы с ней в контору, а там за столом сидит средних лет мужчина круглолицый такой, упитанный.

Учительница ему говорит: «Посмотрите на ребенка, девочка от голода еле ходит. Ее матери продуктовые карточки не выдали».

Он спрашивает: «Как фамилия матери?».

Я назвала.

Он открыл ящик стола, достал четыре карточки, швырнул мне их и говорит: «Нате, покупайте хлеб, но матери не давайте».

Ужас просто!

Уледи

Наступила зима, морозы стали крепчать. Из колхоза приезжали местные жители, привозили продукты и мы меняли одежду на картошку, хлеб, муку.

Как-то мы с мамой отправились на рынок, мама взяла с собой два куска кожи, которые срезала с дивана, когда мы уезжали из Подужемья. Она показала кожу продавщице и та дала нам полведра картошки и большой круглый каравай домашнего хлеба.

Через неделю мы снова пошли туда же.

Продавщица нас сразу узнала и даже как-будто ждала, она подозвала маму и спросила: «Кожа есть?».

Мама показала еще два куска кожи, и она снова обменяла их нам на продукты.

Из кожи шили обувь, легкую как тапочки. Называлась она «уледи». В них ходили и дети, и взрослые. Уледи закрывали всю ступню, а рядом с косточкой сбоку делали шов и отверстия, через которые протаскивали веревку или резинку, у кого что было. Веревку затягивали, завязывали, и внутрь самодельной обувки снег не попадал. Для тепла вокруг ноги накручивали обмотки почти до колена.

Ире тоже сшили такую обувь, зато мне достались ботинки, ставшие ей малы.

К этому времени мы уже много чего из своей одежды успели поменять на продукты, чтобы не умереть от голода. Жить становилось все тяжелее и тяжелее. Мы просто медленно умирали от голода и холода.

Однажды поздно ночью раздался стук в дверь, мама тревожно спросила: «Кто там?».

А за дверью женский голос отвечает: «Здесь ли живут две девочки Ира и Рая, бабушка и их мама Гертруда Йоносовна?».

Мама говорит: «Это я».

Ей приказывают: «Собирайтесь быстро».

Мама даже не спросила, куда собираться и что случилось, потому, что хуже уже быть не могло. Мы вышли на улицу, а там стоят две деревенские женщины рядом с лошадью, запряженной в сани.

Одна из женщин спрашивает маму: «Вы Хельми Генриховну знаете?».

Мы хором отвечаем: «Знаем!».

«Она попросила найти вашу семью. А за это обещала всю деревню бесплатно обшить. Мы ее просьбу выполняем, поторопитесь, пожалуйста», – сказала вторая женщина.

Они погрузили наши скудные пожитки в сани, усадили нас, накрыли сеном. Очень хорошо мы до деревни доехали.

Мишина гора

Называлась деревня Мишина гора. Мы вошли в небольшой домик, в какую-то очень теплую комнату. Я уже почти не ходила от голода, меня положили на кровать, и тетя Хельми сидела рядом и не позволяла никому меня кормить. Корочку хлеба засунула мне в рот и велела ее сосать. Нельзя было с голоду наедаться, я могла умереть.

На следующий день местные жители, узнав, что в деревню привезли истощенных от голода эвакуированных детей, понесли нам кто яичко, кто полчашки молока, кто кусок домашнего хлеба, кто немного творожку. Простые деревенские женщины, совершенно незнакомые нам несли, кто что мог. Спасли они нас тогда. Понемногу мы начали возвращаться к жизни.

Через несколько дней нам в деревне дали полдома. Летнюю половину, правда. В одной половине жили хозяева, а вторая стояла пустая, в ней жили только летом. Мы все вместе тетя Хельми с сыном, мама, бабушка и мы с Ирой устроились в этой половине дома жить. В колхозе нашлась какая-то работа для мамы. Нам выдали карточки на хлеб, правда, купить его можно было только в соседней деревне Лобаново, расположенной за несколько километров от Мишиной горы. В нашей деревне не было ни магазина, ни школы. Каждый день ходить за хлебом было сложно, поэтому мы ходили через день или два. Хлеб давали по норме, дома мама делила его на всех, но никто чужой кусок никогда не съедал.

Мы с Ирой пошли в школу. Школа находилась тоже в Лобаново. Дорогу сильно заметало, особенно в метель и пургу, снег доходил до колен. С трудом дойдем с Ирой до школы, а в классе учительница, ставит нам у горячей печки свой стул и говорит: «Садитесь, девочки, грейтесь и сушитесь». Целый урок иногда сушишь промокшие ботинки и чулки, валенок у нас не было.