Екатерина Чубарова

Долетев на Английскую набережную за пятнадцать минут, она стояла в гостиной перед удивлённой подругой, преисполненная решимости и упрямства.

– Возможно ли, Катрин? – Нина хваталась за голову. – Разве забыла ты, что он сказал тебе перед походом?

– Не забыла. Но я простила.

– Как так? Я не смогла бы подобного простить!

– Что ж… Не всем дано.

Княгиня сжала её тонкие запястья:

– Катрин! Опомнись!

– Не отговаривай меня, Нина.

– Но как же твоя честь?

– Лучше поступиться честью, нежели совестью.

Что ни слово – будто камень в Екатерининский тракт. Какое бесповоротное упорство! Какая твёрдость и прямота!

Спустя полчаса у дома Чубаровых ямщик впрягал четверню в дорожную карету. Екатерина прощалась с родителями в вестибюле. Она не брала с собой никого из слуг. Сказала, что едет пожить в деревню. На ступеньке лестницы стояла дорожная шкатулка. Горничная Настасья в чепце и белом кухонном переднике держала узелок барышни.

– Что же ты, Катя, – беспокоилась мать, – ни платьев, ни книжек в сундук не положила?

– Мне не нужны лишние наряды, там остались старые, – она оглядывалась на дверь, то крутя пальцами бахрому серого зонтика, то постукивая им по ладони.

Анисим бегал туда-сюда: справлялся, готов ли экипаж и хорошо ли впряжены почтовые лошади.

– Напрасно ты едешь в деревню, Катя, – покачала головой Александра Павловна. – Так просидишь в девицах, тебя и замуж не возьмут.

– Пусть едет! – Иван Дмитриевич прохаживался за спиной жены, стуча тростью о жёлтый паркет. – Её и в столице никто не берёт.

– И взяли бы! Напрасно, напрасно, Катя, ты покидаешь Петербург. Вот ездил же к тебе герцог…

– Герцог… Я отказала ему, – отрешённый взгляд её прощался со стенами.

– Отказала – герцогу?! А разве он сватался к тебе?

– Готово, барышня! – Анисим вошёл с улицы.

– Благословите меня с иконой, маменька.

Принесли образ Богородицы. Александра Павловна сделала большой крест над дочерью. Екатерина припала губами к холодному серебру оклада, поцеловалась с матерью и подошла к отцу. Он перекрестил её и стиснул в крепких объятиях.

Чёрный короб с серебрящимся родовым гербом Чубаровых покатился вдоль Екатерининского канала к Конному переулку. А родители, не ведая ничего худого, с улыбками долго махали вслед.

Часть вторая. Путешествие.

Глава I

Четвёрка лошадей несла карету осенней размытой дорогой. В окне мелькали каменные верстовые столбы, северные тонкие берёзки с гнутыми стволами и хмурое Петербургское небо. Желтизна сентябрьской листвы развлекала глаза.

Болотистая унылая природа долго не кончалась. Дорожный колокольчик звоном заглушал хлюпанье колёс и копыт по лужам и слякоти. Ямщик гнал лошадей рысью: берёг их.

Миновали Царское Село. Стемнело. И Екатерина отодвинулась от окна, стараясь не замечать тревожных сумерек. Одна на почтовом тракте! Её родители и подруга остались позади – за пятьдесят вёрст. Колокольчик играл дорожную мелодию. Карета прыгала на ухабах.

К вечеру похолодало. Пригодилась шерстяная шаль.

В запотелом окне мелькнул фонарь. Косой свет упал на стекло и отразил лицо… Её ли? Будто утопленница выглянула со дна ночного пруда. Карета остановилась на станции. Дверца отворилась – Екатерина спрыгнула со ступеньки. Одеревенелые ноги по щиколотку увязли в холодной жиже.

– К-какая станция?

– Тосна, – ямщик усмехнулся себе под нос, распрягая лошадей.

Станционный смотритель равнодушно переписал в книгу подорожную. Поднял блёклые глаза:

– Ужинать не желаете?

Екатерина разместилась в дальнем углу. Спрятала под маленьким дощатым столиком промокший от грязи подол. Подали варёную картошку с сельдью и грибами.

Голод после восьми часов езды утолила. Теперь – чаю и закладывать лошадей…

– Да неужто, сударыня, сразу поедете? – удивился смотритель. – Переночевали бы. Дорога дальше хуже будет. До следующей станции двадцать пять вёрст – да всё по ухабам. В карете никак не уснёте. Да и шутка ли – в ваши-то годы одной путешествовать по ночам?

«По ухабам, не уснуть… А я попробую», – под голову Екатерина подложила шаль. Укрылась шерстяным одеялом.

Увы – рессоры не способствовали телесному покою.

Она задремала, когда карета перестала подпрыгивать, – но остановка на станции прогнала сон.

Как ни расхваливал смотритель комнаты – ни опрятность дома, ни аромат жареных отбивных с кухни, ни песчаные дорожки и клумбы с астрами не заманили Екатерину на ночлег. Чтобы отделаться от немца-смотрителя, она вышла в ночной сад и прислонилась к дереву, пока закладывали новых лошадей. Только бы не заснуть, не съехать по стволу на землю, не ободрать щеку корой…

– Извольте садиться, барышня! – крикнул ямщик. – Готово!

Она открыла глаза, когда в окне кареты брезжился утренний свет. Закутанная одеялом, как чадрой. Она одолела ночь! Впереди – десять часов света и триста вёрст!

За окном мелькали ели и сосны – всё гуще и гуще. Среди хвойного леса вдоль обочины бежали тонкие берёзки: ровные и белые, как дорожные столбы. Однообразная рябь жёлто-зелёных, зелёно-оранжевых пятен леса и неперестающий звон почтового колокольчика наводили сон. Екатерина дремала, собирая силы после трудной ночи на ухабах и бревенчатых гатях.

К полуночи её экипаж остановился за Новгородом, в Бронницах – у побелённого кирпичного дома. Нижний этаж занимал станционный смотритель с семьёй. Верхний служил для приёма постояльцев.

Стол со стопками бумаг и масляной лампой стоял в пустой тёмной передней комнате. Отсюда поднималась лестница с перилами на второй этаж. Смотритель переписал подорожную и предложил комнату и ужин. Дорога и тряска изнурили Екатерину до того, что ноги запинались за половицы.

– А смогу ли я поутру скоро получить лошадей?

– Не извольте беспокоиться, сударыня! У нас две тройки для фельдъегерей имеются – для вас лошадей хватит. Отдыхайте. Доброй вам ночи!

Жена смотрителя проводила её по лестнице в сумрачную, но чистую комнату с белыми занавесками на окнах, старой дубовой кроватью и круглым столом с белой скатертью.