Екатерина Чубарова

– Не надо, Катя! Я без родителей, слухи пойдут… Лучше, если я уеду. Прошу тебя, как увидишь его, передай, что я привезла ему деньги от maman. Я остановилась у Осининых.

– Я всё скажу ему.

Кавалеры подпрыгивали, хлопая лодыжками. Дамы смотрели на кавалеров. Вдоль стен гудели голоса по-французски. Вера спрятала лицо за веером, смяла у бедра атласную сумочку-кисет и прошла через залу за спинами гостей – в раскрытые двери под алебастровым барельефом.

Лакеи на больших балах – первые шпионы. Где их благородия? Вестимо где: на чёрную лестницу изволили выйти. Какие благородия? Трое их было. Соврал, простите: не трое – четверо! Господина прапорщика молодого с фамилиею немецкой прихватили. Запямятовал… Те ли господа, аль не те – по именам всех не упомнишь.

Екатерина прошла анфиладу комнат. Свернула в узкий коридор. Навстречу несли с кухни в большую обеденную горячие блюда под колпаками, платменажи с солонками, соусницами, серебряными вилками и ножами, вазы с хлебцами, кёнигсбергскими марципанами, пирамиды тарелок.

– Вы видели здесь офицеров?

– Господа изволили на задний двор пройти, – ответил официант в расшитой галунами ливрее.

Что могли делать четыре офицера на заднем дворе? Неужели дуэль?

Екатерина протеснилась между очередью официантов и каменной стеной. По чёрной лестнице сбежала в холодную темноту. Здесь смердело помойной ямой и отхожим местом. Рука нащупала дверь.

Конюшни, каретный и сенной сараи, запах лошадиного навоза и поленница под навесом. Колодец с поилкой для лошадей. Золотое шитьё и пуговицы парадных офицерских мундиров блеснули на свету масляных фонарей. Александр стоял с приятелем, поручиком Масловым, в семи шагах от штабс-капитана Черевина. Узкоплечий прапорщик Финляндского полка Сеглер пытался воткнуть тесак в утрамбованную ногами и копытами леденелую землю. Дверь скрипнула – все четверо обернулись.

Между прутьями чугунной запертой калитки высунулись руки денщика с дуэльным ящиком.

– Пистолеты, ваше благородие!

Секундант Маслов не успел сделать шаг – Екатерина перехватила полированный ящик, и…

– Что вы делаете? – крикнул подпоручик Ильин.

На дне колодца булькнула вода.

Александр подбежал (Ох как грозно на него смотрели серые глаза!). Заглянул в чёрную глубину. Стукнул кулаком по деревянному срубу.

Слух о дуэли на балу гулял среди гостей. Толпа любопытствующих заполняла улицу через парадную и заднюю двери. Дамы в дымковых платьях жались на морозе под аркой, заглядывали через решётку калитки. Деликатно расталкивая гостей, княгиня Нина спешила к дуэлянтам по чёрной лестнице. Точно звезда загорелась среди грязного двора, фуражных сараев и втоптанной в снег соломы. Между штабс-капитаном и подпоручиком – словно греческая богиня, в лёгком белом платье. При луне мерцала сапфировая диадема. Никакой эмоции, никаких сантиментов и истерик:

– Господа, немедленно остановите поединок!

Князь Пётр Ланевский, полковник лейб-гвардии Семёновского полка, пятнадцатью годами старше жены, вышел последним и остановился позади толпы. Дуэлянты молчали, стреляясь презрительными взглядами.

– Господа, я настаиваю, чтобы вы сей же час примирились, – продолжала княгиня. – В противном случае, мне придётся закрыть для вас двери моего дома. Я жду!

Александр переглянулся с Масловым.

– Я знаю, что вы не станете извиняться перед подпоручиком, господин штабс-капитан. Извиниться должен я, ибо вы себя считаете оскорблённым. Я не признаю своей вины перед вами, но готов сделать вид, что причин для спора у нас с вами нет. Потому что об этом просит Нина Григорьевна.

Штабс-капитан посмотрел искоса:

– Так и быть. Ради спокойствия в доме Ланевских продолжать дуэль я не стану и настаивать на её возобновлении в будущем отказываюсь.

Ильин поклонился, щёлкнув каблуками, и первым ушёл в дом, игнорируя обращённые на него взгляды Екатерины, князя Петра Ланевского и гостей.

Быстрыми шагами он направлялся чередой комнат к бальной зале. Екатерина бежала вдогонку.

– Александр! Подождите!

Он обернулся:

– Что вы хотите мне сказать? Что?! Какого чёрта вы туда явились?

– Я искала вас!

– Зачем?! – подпоручик остановился перед нею. – Вы не понимаете, что наделали! Какой чёрт дёрнул вас утопить в колодце фамильные дуэльные пистолеты? Вы знаете, что мне будет за них от отца? Да он мне до смерти их не простит!

– Вам следовало бы кричать громче, Александр Сергеевич.

Невозмутимый голос, мирная улыбка, сонливый взгляд серых глаз – обезоружили его.

– Простите.

– Ваша сестра в Петербурге.

– Какая сестра?

– Вера! У вас одна сестра! Она приехала к вам сегодня из Москвы – одна.

– Вы шутите?

– Ваши родные обеспокоены, что вы давно не навещали их…

– И Вера обратилась к вам! А вам-то что за дело до меня, до моей семьи, Катрин? – Александр отвернулся и пошагал в залу.

– Вера остановилась у Осининых, она привезла вам деньги, – сообщила Екатерина вдогонку. – Она просит вас приехать.

– Мне ничего от них не нужно! Я получаю жалованье – и мне достаточно! Так и передайте Вере Сергеевне, если взялись служить ангелом-посланником!

***

Они не заметили, как повзрослели. А кто бы мог подумать, что было с ними пять лет тому назад?.. Всего-то пять лет назад – а они были проще, родители моложе. И кто это считает, что в деревне скучно? Ни княгиня Нина, ни её муж, ни оскорблённый штабс-капитан не знали и представить не могли, как там было весело! А особенно летом, когда в насыщенной зелени садов слышались птичьи голоса. И вместе с птичками щебетали дети в весёлых играх: господские дети, крестьянские дети. Горожане сменяли холодные мостовые на прогретый солнцем ковёр цветущей травы. И усадебные дома наполнялись гостями.

Чубаровы в ту пору жили в родовом имении в Тверской губернии. И всю зиму ждали мая – когда вокруг появлялось столько соседей, что едва хватало лета погостить у каждого и принять у себя в ответ. А особенно ждали, и особенно Екатерина, москвичей Ильиных. Ведь они везли с собой праздник.

Под Вознесение, к Троицкой неделе, по столбовой Тверской дороге въезжали в соседнее имение дормезы и подводы. Младшие Ильины визжали, толкались головами у окошка: наконец! наконец – воздух! Ну почему, почему родители не сажали их в тарантас, а непременно заставляли маяться от духоты в чернущем коробе дормеза?

А в деревне – прохладный, как погреб, дом. Лужок, соловьи, роща Чубаровская за полем, небо-синь – и свобода! Свобода от светских условностей Первопрестольной, от тесноты каменных домов и узости мощёных улиц.

В Духов день все ехали в уездный городок Бежецк, в главный храм – пятиглавый собор Воскресения Словущего. Накануне в субботу поминали усопших, а в День Святой Троицы причащались в местных храмах. Троица почиталась за праздник семейный – День Святого Духа начинал неделю гуляний. Радостные, в праздничных нарядах, налегке, без проведённого в посте вечера, с отпущенными с души грехами ехали господа на Литургию. Духов день, храм Воскресения Словущего – золотые балки над мраморными колоннами, древние образа, берёзки. Застеленный скошенной травой пол. Запах свежего сена, пионов и фимиама. Священники в зелёных облачениях и дружное пение с клироса: «Благословен еси, Христе Боже наш, Иже премудры ловцы явлей, низпослав им Духа Святаго, и теми уловлей вселенную, Человеколюбче, слава Тебе».

А после службы под завораживающе-небесный звон с юго-востока, где на пересечении улиц одиноко стояла трёхъярусная колокольня, выходили все на улицу. Летний полдень разливался слепящим солнечным светом по площади. И праздник перемещался в деревню – в дом Ильиных. Садился в экипаж отставной ротмистр Лейб-Гусарского-Казачьего полка Иван Дмитриевич Чубаров с женой и дочерью. Украдкой поглядывала Екатерина на коляску Ильиных из-за кружевных полей капота. А за Ильиными и Чубаровыми встраивалась в вереницу тройка их бежецких друзей Бардиных.

Крестьянские девки со всех деревень сходились на гулянье в имении Ильиных. Собирались у ворот – глазеть, как въезжают экипажи. Девчонки дёргали друг дружку за сарафаны: «Катерина Иванна едет!» И среди разноцветных платочков пробегал шёпот: