Ноша

Это очень, очень смешно!

Людмила

Мы тогда ещё смеялись, тогда, Первого апреля, а двенадцатого в Славянске захватили горотдел милиции, провели антитеррористическую операцию. Тринадцатого украинское правительство начало «освобождать» Юго-Восток от «прорусских террористов».

Второго мая… Что творилось в Одессе.

Я отказывалась понимать. Я не верила. Аксель тоже не верил… нашим журналистам. Стоял на том, что я вся в пропаганде. А он – нет. Ведь немецкие СМИ не врут, только наши.

Я ревела белугой. Германия со своим враньём, предвзятостью, враждебностью к русским, Германия, которая столько лет была моим домом, стала, оборотень, просто местом жительства, отвратительным, и я погибала от бессилия. Хотела сбежать.

Аксель

Я вспылил. И жена вспылила. Она меня уже достала этой Украиной! И Россией!

– А ты меня – своей Германией!

– Врут и украинцы, и русские!

– А ВАШИ не врут?! Если я, как ты говоришь, нахожусь под «русской пропагандой», то ты – под немецкой!

– У нас – свобода слова!

– Что?! СВОБОДА СЛОВА? Вы же слова никому не даёте сказать, гнёте своё, не могу больше слушать!

Она выбежала на улицу. Часа два где-то ходила. Я был рад, когда она вернулась. Мы заключили соглашение – больше не говорить о политике.

Она перестала читать немецкую прессу, я перестал смотреть немецкие теленовости (давно уже не смотрю).

Людмила

Мы придерживались нашего соглашения. Переживали и боялись поодиночке. Москаль, кацап… москаляку в могиляку.

Аксель прав, и мы на пороге Третьей Мировой?

Ему лучше знать, он, пруссак… он, как уроженец бывшей провинции Пруссии… Да какой он пруссак, он славянин. Пруссаки на 93 % славяне.

Аксель мне не поверил – полез в интернет информацию проверять.

Информация достоверная, на днях прочитала.

Тот же «Потсдам» – «Подступими», «Подступ» к, очевидно, Берлину. А «Берлин» – это «бер», «B?r», медведь. И Бисмарк, умный пруссак, на 93 % славянин, предостерегал, основываясь на исторической памяти: «Не будите русского медведя»!

– Твоя логика, – буркнул Аксель, – сводит меня с ума.

– Ой! Будто твоя меня не сводит.

Я пошла забирать Митьку из садика.

Он обиженно буркнул:

– Я тебя жду-жду.

– А я вот она.

– Я, – повторил он упрямо, – тебя долго-долго ждал.

– Но, радость моя, сейчас три, я всегда в это время за тобой захожу.

– Долго-долго ждал!

– И ведь дождался! Пойдём, скажем Петре, что я тебя забираю.

Петра, воспитательница, сказала по-русски (она русский в школе учила, она из ГДР):

– А, так ома пришла!

Митька хмуро поправил:

– Не ома, а бабушка, и не бабушка, а Люся.

Я строго сказала:

– Митя! Взрослых не поправляют.

– Почему?

– Есть же какие-то правила поведения. – Но распространяться про них мне не хотелось. – Ну, расскажи, что тебе Николаус принёс?

– Сладости. Много-много. – Митя их перечислил.

Мы обошли с ним все детские площадки, какие нам попадались на пути домой, и он вывозился в песке, как чёрт. Не понимаю, зачем нужно засыпать детские площадки песком? То ли дело в Москве – постелено такое приятное, упругое покрытие, даже падать приятно, ни ушибов, ни ссадин. Впрочем, я вообще не люблю детские площадки. С сыном, помню, изнывала от скуки, пока он крутился, вертелся, носился, а потом неизменно просил:

«На качели! Только ты меня сильно толкай. Долго-долго!»

– Люся, пойдём на качели, только ты меня посильней качай. И долго.

– Есть, мой командир!

Я до изнеможения раскачивала Митьку, поражаясь такой преемственности. Что сын, что внук… а у меня не только руки отваливались, но и ноги подкашивались от страха (за них) и головокружения.

– Может, пойдём?

Митька смилостивился:

– Ладно.

К нам подошли два немца. Один был в строительной каске. Он спросил: