Дела семейные. Рассказы

От удивления Марина аж присела.

– Ты что, совсем охренел от зависти? Где ты слышал, чтобы в Германии кто-то такие вопросы через ресторан решал? Это тебе не Хайдаркан!

– Заткнитесь, жлобы! – отрезал гость. – Собственные задницы спасли, а дальше – хоть трава не расти. Правильно Людка говорит: фашисты они и есть фашисты.

Васька вскочил на ноги, завалив табурет на пол.

– Ах, ты ж дрянь! Ничего не продали, все вам оставили: дом, скотину, приусадебное хозяйство. Посылки шлем, вызов сделали, твой пьяный бред каждый вечер выслушиваем и все равно… фашисты. А ну, собирай манатки и чеши к Лешке. Мы тобой уже сыты по горло!

У Лешки история повторилась, правда, спустя неделю. Пока хозяева были на работе, Олег вытащил из их бара большую подарочную бутылку виски, вылакал ее всю, и во время ужина его «понесло»:

– А слабо вам, буржуям, сброситься и купить брату машину.

Катя с Алексеем переглянулись. Им и за свою еще было платить и платить.

– Что перемигиваетесь? – оскалился гость. – Скулы от жадности сводит? Небось, купите какой-то старый лохмот, лишь бы я отвязаться.

Катя тяжело вздохнула.

– Что сопишь, Катька? Лучше вникни в проблему, – настаивал на своем Олег. – Не хотите помочь с документами, хрен с вами. Но, на худой конец, тачку купить можно? Вас, буржуев, вона, сколько. Скинулись и – в автохаус. Сами-то все на колесах. Или вам, белым людям, теперича не до нас, голодранцев?

Какое-то время Лешка сидел опупевший. Потом таки пришел в себя:

– А ты сильно изменился, братуха, – покачал он головой.

– Дык и вы не остались прежними. Жизнь изменилась, – констатировал Олег, накалывая на вилку большой сочный мант. – Несправедливо изменилась. Одни жируют, а другие концы с концами свести не могут.

– Пить нужно меньше этим другим, – посоветовала Катя. – Тогда и концы сойдутся. А насчет жирующих, так это не к нам. Я, чтоб машину нашу в кредит взять, ежедневно в чужих домах корячусь.

Гость противно рассмеялся.

– Говорила вам Людка, что будете фашистам унитазы чистить – как в воду глядела!

Обмен мнениями закончился сбором вещей Олега и передислокацией последнего в соседний подъезд, к Петру Карловичу. На прощание он пригрозил Лешке, что не только в гости, даже на похороны к нему не приедет.

– И на свои не пущу, – крикнул он уже снизу, громко хлопая входной дверью.

***

Документы семейства Олега, действительно, оформлялись очень долго. В чем состояла причина проволочки, понять было трудно. Все попытки деда ускорить процесс только раздражали чиновников. А в декабре девяносто девятого в квартире Петра Карловича раздался телефонный звонок. Захлебываясь в рыданиях, Людмила сообщила, что Олега убили.

– Это вы виноваты, что вовремя не вытянули сына из трясины, – вынесла она свой вердикт.

Деду стало плохо. Он с трудом добрался до кровати, принял сердечные капли и лег лицом в подушку.

Майер уже с трудом ходил, опираясь на палочку, но его решение присутствовать на похоронах сына было непоколебимым. Составить отцу компанию Лешка не смог – с работы не отпустили. Да он не особо и рвался, памятуя запрет брата на его появление на своем погребении. Женщины лететь с дедом не захотели: к чему нервы трепать, выслушивая глупые Людкины упреки? Раз фашисты, значит, фашисты.

Оставался Василий. Он долго курил на балконе, разглядывая их с братьями детские фотографии, затем взял телефонную трубку и заказал два билета до Бишкека. Отпустить отца самого он не мог. Через день они улетели.

А через пару дней в Катиной квартире раздался звонок. Совсем чужим голосом Людка прохрипела:

– Кать, Вася… умер…

Та аж на корточки присела.

– Люд, ты чего? Прими наши самые глубокие…

– Катька, я в своем уме, я не путаюсь. Олега убили, а Вася умер прямо на похоронах. Сердце остановилось. Не знаю, как Маринке сообщить. Поэтому тебе звоню… Ты подготовь ее, что ли…

Катя подавленно молчала. Потом, глотая слезы, спросила:

– Как это произошло?

Людмила тяжело вздохнула:

– Как только они приехали, сразу подошли к гробу. Дедуля еще как-то держался: стоял, смотрел на Олега, беззвучно шевеля губами. А Васька, увидев разбитое лицо брата, прошептал: «Что ж они с тобой сделали, гады!». На губах у него выступила розовая пена, и он сразу упал. Вызвали «Скорую», но не довезли…

– А как там папа? – прошептала Катя.

– Да плохо. На уколах. Про Васю ему еще не говорили. Все боятся, что троих придется хоронить… Сказали, что он в больнице лежит с нервным срывом. Даже не представляю…

Катерина накапала в стакан валериановых капель, залпом выпила.

– А Олега-то кто убил?

Людка снова заплакала.

– Кум наш, Ванька Солонкин. Собутыльник его. В последнее время Олег стал сильно пить. Домой являлся под утро. На наши с девчонками уговоры не реагировал. Оскорблял меня, даже избил два раза. Все не мог простить мне, что мы с вами не уехали. Кричал, что, если б не я, лежал бы он сейчас на мягком диване в Германии, получал бы социальную помощь и пил пиво бочками. Как будто здесь он не лежал на тахте и не пил самогонку ведрами.

Ну вот, завел он себе подружку-алкоголичку, перестал ночевать дома. Но наутро таки появлялся. А однажды не пришел. Я сутки прождала и отправилась на поиски. Всех, кого знала, оббегала: никто его не видел. Пошла в милицию. Стыдно было, но пошла. Те объявили его в розыск. Три дня искали и нашли… труп, в погребе у Ваньки. Был он уже черный, опухший. По лицу ползали большие зеленые мухи, – зарыдала Людка вголос. Потом громко высморкалась и продолжила:

– Солонкин сначала отпирался, а потом признался, что сильно перепились они в тот вечер и подрались. Вроде, он сказал моему, что никогда тот в Германию не попадет. Мол, там своего дерьма девать некуда. Ну, Олег и набросился на него с кулаками. Ванька схватил табурет и грохнул им кума по голове. Протрезвев, испугался ответственности и сбросил труп в погреб…

***

Никто не решался сообщить Петру Карловичу о смерти младшего, и он все время рвался к нему в больницу. Пришлось вызвать врача. Тот вколол деду пару кубиков сильнодействующего успокоительного. И, пока тот был в сумеречном состоянии, сказали правду. Майер выслушал новость, на удивление, спокойно.

Боль и ужас утраты пришли позже, в самолете, когда он летел в Германию с гробом младшего в грузовом отсеке. В аэропорту его встречали Катя с Лешкой, четверо внуков и черная от горя Маринка. Увидев их, он впервые за последние дни заплакал.

На похоронах дед был каким-то безразличным, заторможенным, погруженным в себя. Маринка же кричала, рыдала, проклинала Людку, возлагая на нее вину за смерть братьев.

– Если б не эта сучка-патриотка, Васенька был бы жив, – захлебывалась слезами вдова. – Чтоб ей, гадине, никогда не увидеть ни счастья в личной жизни, ни заграницы…

Ее пожелание практически сбылось. Со смертью Олега заявление на переезд семьи в Германию было аннулировано. Никакого отношения к земле предков покойного мужа Людмила Антипова больше не имела, о чем ей доходчиво разъяснили в письме, пришедшем из Кельна.

Накрылась ее мечта медным тазом. Зря столько терпела. Если б не перспектива уехать, она бы давно развелась со своим алкашом. Не стирала бы обделанные им простыни, не ходила бы с синяками на работу, не стаскивала б его со шлюх-алкоголичек, не заискивала бы перед его родственниками.

Людка паниковала, безостановочно бомбя Петра Карловича звонками и письмами. Это были уже не просьбы, это были мольбы: «Папа, вытащите из этого омута хотя бы внучек. В Киргизии у них нет будущего. Здесь они пропадут. В память о погибшем сыне, спасите их. На коленях вас прошу!».