Хаозар

2.

…так и не поняла, ни что отец убит, ни кто в кого стрелял. Просто в доме вдруг оказалось сразу очень много людей. Куда делся брат, Лили не заметила, а её саму схватили и потащили…

2.

…не говоря уже об этой великолепной норке. Едва взглянув на витрину, я уже знала, что манто идеально подойдёт к тому пурпурному платью с вырезом на спине, которое я заказала Elie Saab. Интересно сочетать вещи, сделанные знакомыми дизайнерами специально для тебя, с вещами, которые подвернулись под руку. Ведь модные журналы нужны не для того, чтобы покупать вещи буквально по рекомендации, а для того, чтобы прочитать, забыть и делать шопинг, находясь под общим впечатлением, оставшимся в подсознании. Вообще, одеваться – это как медитировать: правильную вещь покупаешь, когда сами собой складываются опыт, накопленный со времён школьных воротничков, особенности фигуры и тенденции сезона. Только бы норка прошла по длине, ведь она почти…

2

…мать. Стоя посреди комнаты, она держала над собой зажжённую керосиновую лампу, которая, как показалось Лили, буквально взорвалась в её руках, и огненный плащ мгновенно покрыл всю фигуру. Горящие волосы развевались у неё над головой, а мама, вытянув вперёд руки, шагнула к двери, а потом выбежала в коридор. Кто-то закричал:

– Стреляй! Она не сгорит! – и ещё женский голос из другой части дома:

– Ты сказала, что они под контролем!

Мужчина, державший Лили, дёрнул её за руку, намереваясь увести, мама пробежала ещё несколько шагов по коридору и буквально испарилась – осталось пустое место.

1

Лили вздрогнула и проснулась. В последнее время этот кошмар повторялся чаще. Странно, в бодрствующем состоянии она, казалось, совсем не думала о смерти родителей. Как ни крути, они были довольно странными людьми, а мать и вовсе душевнобольной, да и отец, по-видимому, не лучше, раз подолгу оставлял двух малолетних детей с очевидно неуравновешенной особой, которая в итоге покончила с собой – а ведь могла поджечь весь дом. В том, что ей просто показалось, якобы мать испарилась, Лили была совершенно уверена: она тогда, кажется, вообще отвернулась, потому что мужчина, который её держал, потянул её к двери. Люди, которые забрали её из дома, нашли замечательную приёмную семью; Лили спрашивала о брате – ей ответили, что он убежал в лес, но его обязательно найдут и позаботятся о нём. Однако больше она никогда не видела этих людей, а приёмные родители ничего не знали о Тео. Потом она перестала спрашивать. Ей не хотелось вспоминать.

Зазвонил телефон. Лили взяла трубку, свободной рукой перебирая бутылки в баре. Обычно по утрам она предпочитала холодный коктейль с шампанским, бодрящий и лёгкий, но сейчас хотелось чего-нибудь покрепче.

– Дочка, ты уже проснулась? – полился из трубки тёплый голос приёмной матери.

– Да, – просипела Лили и, откашлявшись, повторила: – Да, недавно.

– Милая, почему бы тебе не заехать к нам с папой сегодня вечером? Нам нужно обсудить с тобой важную новость. Видишь ли, кто-то хочет купить тот дом в Венгрии. Ну, тот, который достался тебе после…

0.

…снилось, что я – вода на дне глубокого океана. Я смотрела на солнце сквозь воду. Тела не было, только текучие волны, переливающиеся одна сквозь другую. Я чувствовала слои воды, бесконечные прозрачные пласты, составляющие океан. Слои ближе к поверхности были тёплыми, с растворёнными в них золотыми лучами, пронизанные светом. Это была вода, открытая солнцу. Но в глубоких расщелинах и ямах на дне океана таилась другая вода – та, которую ничто не тревожило, которой не достигало даже солнце. Я чувствовала, что быть этой водой значит всегда быть собой.

1.

Жанна медленно открыла глаза. Знакомая лаборатория выглядела непривычно, словно она смотрела на свои вещи чужими глазами. Интересно, сколько времени прошло? Казалось, она отсутствовала целую жизнь. С усилием разжав онемевшие пальцы, Жанна отложила камень, который держала в руке, размяла затёкшие мышцы – тело едва слушалось, словно какое-то время в нём отсутствовала жизнь. Когда Жанна сверилась со счётчиком, измерявшим положение Земли относительно Солнца с точностью, о которой и не мечтали составители людских календарей, оказалось, что с момента, когда она начала повторный эксперимент, прошло всего несколько секунд.

II. Белая роза

0

Перед ней лежал не совсем настоящий город. Он скорее напоминал селение вообще, а не какое-то конкретное место. У него не было ни центра, ни плана. Только узенькие, извилистые улочки и нагромождённые один вплотную к другому невысокие дома с кокетливыми коваными крылечками, глубоко посаженными окнами и нахохленными островерхими крышами. Жанна смотрела на город издалека, с вершины горы. Чёрные и блестящие, словно целиком отлитые из обсидиана здания и улицы овевал прозрачно-голубой звёздный сумрак. Но главной достопримечательностью был серебристый монорельс. Изгибаясь в ночном воздухе плавной дугой, он спускался с неизмеримой высоты, с горы, минуя поросшие хвойным лесом каменистые склоны, окунался в чернильную темноту молчаливых улиц, легко следовал изгибам причудливой городской архитектуры, а в тех местах, когда вид казался ему неинтересным, нырял под землю – потом снова выныривал и вёл точную линию дальше. Где он кончался, оставалось под вопросом, но Жанна почувствовала, что нужно поближе взглянуть на город. Тут у неё над головой заскрипели железные петли, и подъехал вагончик наподобие того, какие бывают в парках аттракционов. Она осторожно залезла внутрь, и вагончик поехал вниз.

Из долины поднимался туман, колёса влажно скрипели. Ей не терпелось разглядеть дома вблизи. Было темно, и Жанна видела всё как бы урывками. Кроме обсидиана, улицы покрывало ещё много чугуна. Вычищенные до блеска чугунные решётки заслоняли почти каждое окно, над дверями висели тяжёлые кованые фонари, но ни один из них не горел. В рассеянном свете звёзд поблёскивали выпуклые булыжники мостовой и угольно-чёрные черепичные крыши. Зато горячий, огненно-рыжий свет лился из длинных, узких стрельчатых окон, и все внутренние помещения домов были ярко освещены. Но ни внутри, ни снаружи здесь не было ни души.

Это казалось особенно странным, учитывая, что в комнатах царил жуткий беспорядок. Такое впечатление, что там не убирались в принципе. Некоторые комнаты сошли бы даже за антикварную барахолку. Кое-где попадались старинные часы с кукушкой или напольные часы с маятником, конечно, давно и безнадёжно остановившиеся. На кроватях громоздились ворохи самого разнообразного тряпья, как в полузаброшенных дачах, где вещи, не пригодившиеся дома, дружно доживают свой век и общими усилиями обогревают хозяев в период межсезонных холодов: лоскутные одеяла вперемешку с пожелтевшими от старости крахмальными кружевами, пёстрые цыганские платки поверх побитых молью шерстяных пледов. На стенах, заклеенных выцветшими обоями в цветочек, висели в деревянных рамках потускневшие чёрно-белые фотографии. Покрытые ржавыми пятнами зеркала, казалось, предназначались специально для того, чтобы заткнуть за них записки, открытки, маскарадные маски, новогоднюю мишуру и высохшие полевые цветы. На столах царил форменный бедлам: там теснились сахарницы, маслёнки, нарезанный и обкусанный хлеб, раскрытые коробки шоколадных конфет, чашки с недопитым чаем; взгляд вылавливал стайки ажурных серебристых подстаканников, горы блюдец, тускло-зелёный графин с отколотым куском фигурной пробки в узком горлышке, смятые, пожелтевшие от старости салфетки, ворохи газет, почерневшие ножки цветов в тусклой от пыли стеклянной вазе…

Тут вагончик нырнул в подземелье, и больше Жанна ничего не видела. Она почувствовала сырость; где-то в глубине звенела капель. Вагончик двигался к воде.

1.

Жанна открыла глаза. Новое видение, хоть и не походило на эпизоды из чужой жизни или чьи-то сны, отчего-то показалось ей небессмысленным; по ощущению, она таки нащупала что-то важное, что-то, имеющее отношение к духовной реальности всей расы, но перевести эти образы на язык обычного мира казалось невозможным. Вроде бы что за сложность: сидеть в полудрёме и размышлять, но Жанна чувствовала усталость, словно все силы её организма испытывали предельную нагрузку. Она проверила кристаллы: по счастью, всё записывалось, движение альрома оставляло след, по которому впоследствии можно будет вернуться… но сейчас хотелось отдохнуть. Выйти на природу, прогуляться по крепостным стенам или в садах возле замка, на которые Жанна привыкла не обращать внимания, слишком занятая своими исследованиями… Ей впервые пришло на ум, что земной мир не так уж бесполезен.

1

Иногда она жалела, что лишена дневного светила. С детства у неё сохранилось ощущение, что когда-то и она, и другие, ей подобные, жили в мире, полном света, гораздо более изобильного, чем здесь. В мыслях людей, работавших на природе, днём, когда сияло солнце, Жанна видела густой летний зной, бледные соцветия дикого винограда, наполнявшие воздух тяжёлым ароматом, и чувствовала, что когда-то и у неё было родина, более лучезарная, более цветущая, которой теперь лишены все, вынужденные скрываться во мгле, в заточении людских предрассудков. Она давно оставила попытки поговорить об этом с отцом или ещё с кем-то из ныне живущих кэлюме, но мысль о временности и какой-то искусственности настоящего положения вещей была Жанне привычна – что по здравому размышлению трудно было бы объяснить.

Она редко показывалась на шумных празднествах, в последнее время вообще избегала сородичей, но ей не удалось бы смешаться с толпой, даже если бы она пыталась. Виной ли тому её происхождение или, как (по крайней мере вслух) считал отец, вредный характер, Жанна отличалась от других кэлюме даже внешне. Если она не применяла гипноз, чтобы ввести свой облик в традиционные человекоподобные рамки, то её светимость цвета тёмного серебра напоминала разлитые в воздухе густые потёки блестящей краски, а тело, наоборот, казалось полупрозрачным и бесплотным. Своеобразия добавляли и непропорционально длинные руки и ноги, и огромные бесцветные глаза в глубоких, как колодцы, глазницах. Вдобавок Жанне было удобнее не ходить, а плавать над землёй или неподвижно висеть в воздухе, причём она не превращалась в туман и летала именно в телесной форме, что на кэлюме – которые сами служили для людей неисчерпаемым источником суеверного ужаса – производило довольно устрашающее впечатление. Впрочем, завсегдатаи вампирской резиденции к ней привыкли – Дьёрдь во всеуслышание объяснял особенности дочери тем, что у неё не всё в порядке с головой, а поскольку других объяснений не поступало, обитатели Чейте удовлетворились этим и при случайной встрече, отвесив беглый поклон, спешили по своим делам – лицам, занимавшим официальные посты, кланялись куда почтительнее, а ей – так, из-за семейного положения. Однако Жанна знала, что любой неожиданный поступок с её стороны воздвигнет между ней и сородичами новую стену настороженности и отчуждения; несмотря на невзрачную роль юродивой, все неосознанно улавливали её внутреннюю отрешённость, возвышавшую её над другими без специальных усилий с её стороны. Жанну отличала природная, естественная царственность и такая мощь, глубина и цельность духа, что жизнь остальных представителей расы рядом с ней превращалась в пену на поверхности океанских волн.

Всё же отсутствие родственной души тяготило Жанну; она чувствовала себя одинокой, ненужной. В действительности она предпочла бы общение на равных «пугающему эффекту» своего присутствия, но в какую именно форму должны были облечься эти особые отношения, которые устроили бы её, она не знала. Жизнь в этом вопросе не предлагала разнообразия примеров, а Жанне хотелось какой-то возвышенной, совершенной дружбы, в которой раскрылись бы лучшие силы её души, чего-то вроде мистерии – ни много ни мало. Окидывая мысленным взглядом своё окружение, Жанна пренебрежительно усмехалась своим мечтам.

1

Углубившись под сень чёрной листвы по узкой дорожке сада, она услышала меланхоличные звуки – кто-то играл на простенькой народной разновидности цитры. Созвучия были однообразные, но вздохи струн – глубокие, приятные; Жанне понравилось, как ноты нежно тают в воздухе, и она потихоньку направилась на звук. Собственно, мелодии как таковой не было: похоже, кто-то просто пробовал инструмент, время от времени задумчиво замолкая или роняя в ночную тишину вопросительные аккорды; тогда ноты ссыпались со струн, как горсть капель. Жанна поплавала в переливах ночного ветра, наблюдая; как все рождённые кэлюме, она отлично видела в темноте. Играла богато одетая статная дама, в одиночестве сидевшая на скамейке в саду. Светлый ореол покрывал её фигуру, как мягкие лепестки, озарял жёсткие складки атласного платья цвета белого воска, алебастровую кожу, гладко зачёсанные и убранные под жемчужную повязку блестящие платиновые волосы. Жанна подобралась поближе и, когда струны смолкли, прошелестела из темноты:

– Неплохо. В своём роде, – в устах Жанны это был редкостный комплимент. Дама не удивилась и не оглянулась, а вместо этого смерила оценивающим взглядом инструмент.

– Да. Не арфа, – задумчиво согласилась она, и обе рассмеялись.

1

Жанна, из вежливости, спустилась на землю и некоторое время прогуливалась под руку с новоявленной компаньонкой, с интересом прислушиваясь к стуку её туфель по камням и шелесту крахмальных кружев.

– Вы ведь Мария Надашди, верно? – Жанна смутно припомнила одну из участниц коллективного выборного органа – Совета Королев, основной административной силы в Чейте и вампирском сообществе в целом. Обычно вампиры жили рассеянно, беспорядочно, и всё же порой искали общества себе подобных, а в силу исторических причин именно Чейте считался вотчиной кэлюме. Сначала центром притяжения служила Рада Островичи, привившая сородичам вкус к роскоши, легкомысленным развлечениям и всякого рода излишествам; потом поднялась волна вакханалий и казней, связанных с желанием Дьёрдя отомстить за её смерть; наконец, наметились зачатки самоорганизации, и некоторые наиболее ответственные ромеи объединились, чтобы взять в свои руки управление хозяйством и гарнизоном, служившим в основном для урегулирования проблем с местными жителями. Конфликты возникали не столько из-за нападений вампиров на людей, сколько из-за политической обстановки в стране, где феодалы-католики воевали против соседей-протестантов, и все вместе – против вторгшихся с востока турок-мусульман, а крестьяне надрывались на работе подобно тягловому скоту. Кэлюме органично вписались в кровавую картину всеобщего зверства, невежества и бесправия и плавно переходили к образу жизни типичных европейских землевладельцев.

– Я родилась в Венгрии, – мягко сказала Мария со своей сияющей улыбкой; она походила на белого лебедя, бесшумно и плавно скользящего по тёмным волнам. – Вышла замуж, не зная, что он кэлюме, и переехала сюда. Постепенно и мне открылся истинный свет. А в прошлой жизни у меня остались дети от первого брака – сейчас они уже старенькие, – Мария рассмеялась. Историю можно было назвать необычной: как правило, переезды в Чейте заканчивались для смертных быстро и не в их пользу. Интересно, о чём думал тот, кто её сюда привёз? Хотел просто позабавиться, или правда любил?

– А ваш нынешний муж? – спросила Жанна.

– Гуляет где-то, – неопределённо махнула рукой дама. – Сейчас я уделяю гораздо больше внимания политике, чем семье. Заинтересовалась, знаете ли, историей. У нас, открытых свету, для этого больше возможностей. Писать и читать меня, правда, научил ещё первый муж, а вы знаете, что образование для женщины в наши времена – редкость, но книги, которые можно достать на венгерском языке, – это сплошь проповеди да описания сражений против турок, – Мария снова засмеялась. Жанне вспомнились неподъёмные тома, испещрённые причудливыми рисунками, которые отец после смерти матери куда-то увёз, а также и собственные штудии над передававшимися из рук в руки в недрах монашеских орденов алхимическими трактатами, и в душе согласилась с мнением Марии, но вслух осторожно сказала:

– Огромную мудрость можно почерпнуть из альрома. Возможно, высшее знание существует само по себе, а то, что написано в книгах, – лишь малая часть.

– Да, ведь должен существовать источник всего этого? – живо откликнулась Мария, обведя рукой окрестности и подразумевая то ли Чейте, то ли весь мир. – Наших превращений, например… Как вы думаете, отчего это происходит? Вы верите в Пульс? – неожиданно спросила она. Жанна смутно припомнила своё детство – эти картины были словно из другого мира.

– Вы имеете в виду легенду, – медленно проговорила она, – что на самом деле альрома – это цветок…

– Который сначала рос на поверхности, но потом, под тяжестью наших грехов, опустился под землю, – подхватила Мария, улыбаясь; для неё этот слух явно был не более чем красивой версией: вот уже около двух столетий прошло с тех пор, как раса переняла традиции и привычки смертных, предав забвению всё, что не способствовало укреплению земного благополучия.

– Но, в таком случае, – неуверенно заметила Жанна, – получается, что этот Пульс можно найти.

– Что ж, цель достойная, – рассмеялась Мария. – Всяко лучше, чем пьянствовать без перерыва только потому, что подагра нам не грозит…

Жанна тоже улыбнулась.

– Пробуждённые души должны лучше чувствовать источник альрома, – предположила она. – Мне трудно судить, я – рождённая.

– Да, я слышала эту историю… – машинально отозвалась Мария и деликатно умолкла. Жанна удивилась.