Госпожа и её Владелец

– Из всех балов самый наибал! – вторил ей посвежевший после отдыха в кабинке Хозяин Усадьбы. Вооружившись молоточком, он приготовился взять наконец роль ведущего торгов. Но поскольку наш Хозяин являлся по совместительству владельцем клиники и всю свою жизнь мечтал обзавестись практикой невропатолога, то, прежде чем пустить молоточек в действие, он решил опробовать его силу на юношах-моделях, которые только что бережно расположили картину на сцене и теперь вытянулись по обе стороны от неё, подчёркивая собою красоту резной золочёной рамы. Хозяин деловито прошёлся по коленкам юношей, но те не выдали никакой реакции, если не считать лёгкого дрожания, которое, впрочем, можно приписать обычному волнению от пребывания на сцене, затем перешёл к локтевым сухожилиям и, простучав по ним, вдруг получил неожиданный глухой и вместе с тем раскатистый звук, какой обычно бывает от удара по чему-то глиняному или деревянному с полостью внутри. Хозяин Усадьбы остановился и подтянул очки ближе к переносице – на него смотрел сам Басюнов-Пялькин, примостившийся слева от юноши, и поскольку ростом он был невысок, а юноша был высок чрезвычайно, его наполовину лысая голова заканчивалась как раз там, где начинался локоть соседа.

– Позвольте, – недовольно проговорил он, потирая место ушиба и выбрасывая руку для микрофона, – я расскажу о своей картине лично.

Хозяин Усадьбы тотчас почтительно поклонился и в самых елейных выражениях представил публике Басюнова-Пялькина как величайшего художника современности, «величайшесть» которого, судя по тому, что картины его плохо продаются, не вмещается в нынешние временные рамки, но простирается в века прошлые и грядущие, проще говоря, увековечивается.

– Господа, – начал «величайший художник современности», приняв микрофон. – Голем – это древний символ разрушения, символ нашей немощи перед таинственным, неизвестным, но в данном случае здесь не столько пугающе мрачно-каббалистическое или депрессивно-майринковское восприятие Голема, переданное рыжим, ржавым цветом горшка, сколько космически-апокалиптичное, почему мы и видим это в названии – интерстеллар, – но уже преодолевающее в себе чувство страха, и даже уже его преодолевшее, что выражается в цветах – чувство превосходства, чувство свободы, чувство красоты, если хотите! Отсюда эта трагическая комбинация страха и надежды, подавления и свободы, унижения и превосходства, земли и неба, ржавого, глиняного, неровного горшка и небесных, нежнейших, совершеннейших цветов! Но это далеко не вся коллизия, леди и джентльмены! – Басюнов-Пялькин несколько секунд стоял молча и чесал нос в размышлении. – Цветы – они сорваны, – продолжил он, – они стоят в горшке, и горшок поглощает их! А горшок – мы помним – это Голем, а Голем – мы знаем – это ржавчина, глина, то бишь, сама земля пожирает эти цветы, ещё недавно ею самой порождённые. Дивному созданию природы уготована смерть, вот в чём дело! Но! Господа, – крутой поворот! Цветы, – здесь оратор ткнул пальцем в небо, прообразом которого являлся потолок усадьбы, – цветы увековечены на холсте, и они НАД, понимаете, НАД горшком! Они – триумф жизни, искусства, небес, триумф над ужасающей бренностью бытия! Вот и всё, что я хотел сказать…

– Прелестно, прелестно! – подхватил Хозяин Усадьбы. Он приблизился к Басюнову-Пялькину, ободрительно и вместе с тем благодарственно похлопал его по спине и тихонечко сунул ему в карман визитку с телефоном клиники, объяснив, что пока тот чесал свой нос, он, Хозяин Усадьбы, заметил, что рефлексы у художника нарушены, поскольку траектория движения его руки от бедра до носа была очевидно неровная, и, хотя он ни в коем случае не хочет никого пугать, будет не лишним, если Басюнов-Пялькин посетит невропатолога в самое ближайшее время.

Мой друг, пока художник, сминая в кармане визитку и складывая из пальцев фигу, произносил языческое оградительное заклинание (до моего слуха донеслось «едрить твою в качель», когда он проходил мимо), на меня напала такая страшная зевота, что рот растянулся подобно китовой пасти, готовящейся поглотить армаду кораблей, но за неимением последних в неё залетела невесть откуда взявшаяся жирная муха. Вероятнее всего, она, заснувшая по осени, отогрелась в лучах западной звезды, чей тёплый шлейф ещё держался в воздухе, и, счастливая, летала под самым потолком огромного зала, пока каким-то неведомым образом и по какому-то роковому стечению обстоятельств не оказалась возле моего рта в момент втягивания туда воздуха. Но самое страшное даже не то, что она влетела в мой отверстый зев, а то, что меня угораздило её проглотить. Пожалуюсь тебе, мой друг: не успела попасть в этот невольный капкан одна шальная красавица, как тут же подвернулась другая, и теперь я чувствую мух в своём животе. Честно скажу, ощущения эти весьма неприятны, хотя утешает, что уже никто, включая тебя, не скажет обо мне, что я и мух не ловлю, сидя здесь уже почти двенадцать часов, так что дело вплотную приблизилось к утру, и мероприятие плавно перетекло в брекфест. Превозмогая усталость и теперь сомкнув рот со всей тщательностью, как если бы привесили на него амбарный замок (так что, прости, придётся мне молчать), я побуду здесь ещё немного, до момента, когда конец завтрака ещё недоконец завтрака, а начало ланча ещё недоначало ланча и бранч – недобранч, и вот на этой тонкой грани недозавтрака и недоланча, вернее сказать, недобранчевого ланча, чтобы не вышло никакого недоразумения, я и улизну, подхватив парочку канапе.

Глава 8

В которой автор расстаётся с мечтой, а правящие царицы сменяют друг друга со скоростью одна царица в час

Нет, ну что за жизнь, я не …огу и не …ожелаю никако…у …рагу! …рости, …ой друг, …иной то…у а…рный за…ок, который растянул …не гу…у, …одожди, я закатаю её о…ратно!

Сейчас-сейчас, …очти …олучилось… Нет, ну что за жизнь… Вот так-то лучше… пожалуй, лёгкую припухлость надо оставить. Да, мой друг, прости, вчерашний – а по факту выходит, что сегодняшний – амбарный замок растянул мне губу, и пришлось закатать её обратно, чтобы продолжить повествование, ведь тебе, вероятно, интересно узнать, что произошло между недоланчем и бранчем, и я скажу (буквально в двух словах, так как мне нужно срочно паковать вещи), что после лёгкой порции угощения и после первой (а может, и второй) чашки кофе гости высыпали в фойе и стали фотографироваться для своих страничек: кто-то демонстрировал наряд на фоне press-wall, кто-то улыбался в камеру с хештегом «твори добро», кто-то постил фото несчастных детей и просил молиться хоть пять минут в день всем миром за покой и благополучие на земле, кто-то постил сразу и то, и другое, и третье, так что ленты гостей вскоре переполнились идентичными картинками, которые тут же были залайканы по принципу «ты мне – я тебе». Что касается Госпожи, то она не хотела публиковать ни то, ни другое, ни третье, ни даже поставить кому-нибудь лайк, лишь когда общество собралось для совместного фото, она решила к нему примкнуть, вернее сказать, решила от него не отбиваться. И вот во время коллективной фотосессии к Зарине пристроилась одна подруга, в прошлом так просто закадычная, а сейчас милая приятельница Любаня, и поинтересовалась, не хочет ли Госпожа поучаствовать в одном шикарном мероприятии, после которого у неё наладится жизнь сразу на всех фронтах.

Что за подстава, подумала Зарина, беспокойно оглядывая толпу, будто где-то посреди неё, прикрываясь чьей-то нарядной юбкой, прятался подвох, но подруга, активный член ЖЗЛ, выглядела настолько искренней, что Госпожа решила расспросить подробнее о том, куда её приглашают и, главное, сколько будет стоить мероприятие (на этом вопросе она выставила клатч «Жизнь взаймы» ближе к носу собеседницы). Выяснилось, что не так давно клуб ЖЗЛ взяла под свою эгиду некая мадам, которая переименовала клуб из «Жёны замечательных людей» в «Женщины замечательных людей», а также организовала лекторий, куда привлекла лучших женских лайф-коучей, женских докторов ведической психологии, женских профессоров неведической дерматовенерологии, женских японских гуру, женских китайских лекарей, женских прибалтийских шаманов, женских астропсихологов, женских архетипопсихологов, женских системных расстановщиков, женских НЛП-практиков, женских интегральных психологов, женских аффирмологов, женских кинозеологов, женских арт-терапевтов, женских профи в аксесс-барсе и ещё порядка двух сотен женских специалистов, перечень которых висит на сайте клуба (обещаю, если раздобуду пароль для входа, озвучу начатый список целиком). Все специалисты предлагали членам ЖЗЛ разнообразные мастер-классы, так что в иные дни обучение занимало едва ли не сутки, а иной раз даже без перерыва на обед, что не лучшим образом сказывалось на женской красоте, так что мадам решила устраивать выездные сессии, где лекции и практикум сочетались бы с первоклассным отдыхом и спа-процедурами, а в качестве пилотной версии организовала такую сессию в Дубае для себя и ещё троих счастливиц. Однако буквально накануне вылета мадам подвели семейные обстоятельства и, как это часто бывает, то же самое случилось с её лучшей подругой, появившейся в тусовке недавно, в результате обе – и владелица клуба, и её лучшая подруга – вынуждены были остаться в Москве. Но, как говорится, нет худа без добра: теперь в новёхоньком бизнес-джете, приобретённом для нужд ЖЗЛ, освобождалось целых два места, одно из которых может занять Госпожа, если только она согласится полететь. Тут Любаня, взглянув на клатч, добавила, что путёвка горящая и с оплатой они разберутся по факту. «Горящая путёвка» в данном случае означала вылет прямо сегодня, буквально сразу после бала, почему мне и пришлось воскликнуть «что за жизнь, не пожелаю и врагу», но, если честно, второе освободившееся место в бизнес-джете я думаю занять для себя и потому собираю вещи даже быстрее, чем это делает сейчас Госпожа.

Дело в том, мой друг, что мне всегда хотелось иметь фото частного самолёта в своём Инстаграме*, вернее сказать, фото себя в его светлом кожаном салоне, в котором можно расположиться как душе угодно: например, задрав ноги на стол или соседнее кресло или уперев их в потолок, можно просто чинно усесться возле иллюминатора или напротив кабины пилота, но, может быть, я прежде взберусь на крыло самолёта или оседлаю этот джет, как коня, а может быть, упаду с трапа вниз лицом, для хохмы… – короче, мне уже давно пора выбегать из дома, чтобы успеть совершить задуманное и запостить все фото до вылета. Мой друг, рассчитываю на твои лайки и обещаю, что в ответ поставлю тебе свои, даже если в твоей ленте не будет бизнес-джета, а только какая-нибудь ерунда навроде лифта, автомобиля, метро или трамвайной остановки.

Признаюсь, самолёт своей красотой превзошёл все ожидания, им оказался новёхонький гольфстрим на двенадцать мест, выкрашенный глянцевой серебряной краской, блестящий, словно новогодняя конфета. Его зеркальный бок украшали три огромные буквы ЖЗЛ в цвете «флуоресцентная фуксия», над которыми возвышалась такого же оттенка трёхзубчатая корона, по ступенькам блестящего трапа стелился розовый ковёр – жёсткий для каблучков, мягкий для взгляда и совершенно шикарный для фото, куда более эффектный, чем все эти набившие оскомину красные дорожки. И тем не менее (вероятно, из-за отсутствия каблуков) свой фотомарафон мне всё-таки захотелось начать с крыла – гладкого, переливчатого, как ртуть, очерченного стремительной линией, как если бы это был космический лайнер. Однако едва мне удалось взобраться на крыло и разместиться на нём удобнее для потрясающего селфи, снизу послышались сдавленные голоса Госпожи и Любани.

– Издеваешься? – шипела первая.

– Ей-богу, За-за-зарина, клянусь, она сказа-за-за-зала, их не будет обеих, – оправдывалась вторая, слышно было, как стучали её зубы, непонятно, от холода или от нервов.

– А про выдру эту что не сказала? Тоже не знала?

– Да какая раз-з-зница, За-за-за-зариночка, вот, ей-богу, какое тебе дело, кто это всё-сё-сё-сё устроил, жиз-з-знь наладится, говорю тебе!

Из-под крыла показалась Госпожа, одетая в кашемировый костюм оверсайз насыщенного кораллового оттенка и жилет из стриженой овчины, в руках её поблёскивал лаковый крокодиловый «биркин», причёска ещё сохраняла вечернюю укладку, лишь пара прядей выскочила на лоб, так как распирающее Зарину негодование заставило её несколько раз нервно тряхнуть головой и топнуть кроссовкой, правда, неслышно. Любаня, напротив, нарядилась с тем расчётом, чтобы не переодеваться на борту по прилёте, – босоножки с тонкими ремешками обхватывали её голые ступни, летнее платье даже не прикрывало коленей, а длинная хлопковая накидка состояла наполовину из кружева. Приятельница рассчитывала проскочить в салон как можно быстрее, но не тут-то было!

Дело в том, что из двенадцати мест бизнес-джета на долю клиенток приходилось лишь четыре: для Госпожи, Любани и некой Зинаиды Михайловны, получившей тур в подарок на шестидесятилетие от своей племянницы, прекраснейшей, между прочим, представительницы клуба, многодетной матери, четвёртое же место, как ты помнишь, своевольно занято автором. Так вот, сидя в зале частных полётов, ожидая регистрации в компании Любани и Зинаиды Михайловны, Госпожа вдруг увидела, как вошла ещё одна пассажирка, спешившая на их рейс. Судя по всему, у неё не было времени переодеться, и она заявилась прямо с благотворительного бала на корабль (бывает и так), в вечернем наряде. Вновь прибывшую Любаня представила Госпоже как Марусю Рындину, лучшую подругу Пассии, и только тогда до Госпожи дошло, что мадам, взявшая под свою опеку ЖЗЛ, никто иная как сама Пассия, и что, вероятнее всего, она потому отказалась от поездки в Дубай, что Любимый экстренно взял её в другое путешествие, и вместо неё, Пассии, теперь летит она, Госпожа, в общем, когда Зарина это поняла, то…

То объяли её страшные гнев и возмущение, и, хотя гнев и возмущение уступили желанию наладить жизнь на всех фронтах, главным образом на одном фронте, любовном, Любане досталось по первое число.

Мой друг, с болью в сердце, но не с отчаянием (теперь ты видишь, как важно вовремя закатать губу), сообщаю, что ввиду появления Маруси Рындиной мне придётся потихонечку соскользнуть с крыла, забыв про селфи, и проскользнуть внутрь самолёта, чтобы найти где притулиться, пока замёрзшая напрочь Любаня и разгневанная Госпожа выясняют отношения у трапа.

Между тем к самолёту подтягивались прочие участники выездной сессии – главный коуч и вспомогательный персонал, для которого предназначались оставшиеся восемь мест. Итак, на серебряном борту летели:

– Стилист.

– Визажист.

– Фотограф.

– Лайф-коуч.

– Эксперт по трём «Э».

– Астролог.

– Кардиолог.

Все, разумеется, по женской части (и все – представители женского пола, кроме кардиолога и Эксперта по трём «Э», которых угораздило родиться мужчинами). Замыкала список таролог – великая (в прямом значении этого слова) и загадочная (в коренном значении) Стефанида Потомственная. Поддерживаемая ассистентками – стилистом и визажистом, – она тяжело поднималась по трапу, перегородив путь астрологу и фотографу, так что эти двое, находясь в вынужденной пробке, успели обменяться услугами: астролог составила фотографу натальную карту, а фотограф запечатлела астролога на фоне бизнес-джета и задней части таролога. Последняя, наконец, преодолела верхнюю ступеньку и теперь стояла в дверях, пытаясь отдышаться. Тогда стилист, визажист, астролог и фотограф, а также примкнувшие к ним Любаня с Госпожой, не сговариваясь, а только крикнув «раз-два-три!», подхватили Стефаниду, дружно, хотя и не без натуги, внесли в салон и водрузили на первое же кресло против движения самолёта, так что все остальные пассажиры находились теперь перед её глазами, как на ладони. Однако, к удивлению клиенток, лайф-коуча, кардиолога и Эксперта по трём «Э», глаза таролога оказались плотно сомкнутыми, и, мало того, едва устроившись на сидении, гадалка, раскинув по плечам длиннющие смоляные косы с двумя фиолетовыми прядями у лица, замерла в неподвижной позе, словно чёрный нефритовый Будда. Периодически она вздрагивала и низким простуженным голосом хрипела «поднимите мне веки», – её наращённые ресницы и вправду были весьма тяжелы. Едва ассистентки замечали, что Стефанида шевелит своими пухлыми пальчиками и не менее пухлыми устами, собираясь произнести «поднимите…», как тотчас подбегали к ней и, встав возле перламутровых сиреневых век (одна у правого, другая у левого), на счёт «три-четыре» тянули вверх ресницы. Они удерживали их пока хватало сил, где-то четыре секунды, Стефанида же молча обводила пассажиров тяжёлым пристальным взором, желваки её при этом ходили вверх-вниз, придавая лицу зловещее выражение, так что у всех кровь стыла в жилах, особенно если её открытый взгляд совпадал с турбулентностью, но ресницы опускались, Стефанида Потомственная снова застывала в своей отрешённо-безмятежной позе, словно никогда не поднимала веки и никогда не видела наш грешный мир. А между тем этот мир уже давно скрылся под густым слоем потемневших облаков, и самолёт, блестящий зеркальный бизнес-джет, в котором эти облака отражались со всех сторон, так что он сливался с небом, и видно было только ЖЗЛ и корону, казалось, завис в воздухе, подобно орлу, высматривающему жертву.

Стюардесса поспешила внести в салон охлаждённое шампанское, фрукты-ягоды, прочую снедь, после чего вперёд выдвинулась статная лайф-коуч в эффектном брючном костюме.

– Дорогие дамы, – произнесла она, сама не понимая, насколько точно выражалась: дамы действительно были очень дорогими, кроме разве что Зинаиды Михайловны, в прошлом повара из армейской столовой, – дорогие девушки! Сейчас, когда мы с вами находимся на высоте 14 000 метров, у нас появилась уникальная возможность для одного маленького упражнения…

Зарина взглянула в иллюминатор: привычный, в общем-то, пейзаж.

– …Маленького упражнения, но с большим, дорогие дамы, смыслом, с него начнётся наше увлекательное путешествие по глубинам нашей прекрасной женской сути. Итак, почувствуйте себя властелинами мира – и ваша уверенность в себе, согласно последним исследованиям британских учёных, повысится на двадцать процентов…

«Куда уж больше», – подумала Госпожа, метнув взгляд на Рындину, та уже приосанилась. Всем раздали короны, но Зарина отказалась и от короны, и от тиары, и даже от маленькой диадемы, сославшись на укладку. Теперь, когда на борту восседала близкая подруга Пассии, ей не хотелось выглядеть заинтересованной в такого рода упражнениях, в то же время Рындина, примерив корону, нашла, что та органично сочетается с её вечерним платьем, и принялась вживаться в образ. Однако не прошло и десяти минут, как она в сердцах кинула свой венец на пол и, едва ли не плача, заявила, что не чувствует себя никаким властелином, так как мир один, а властелинов уже трое. «К тому же, – добавила она, – властелин – это мужской род, а властелинша звучит как генеральша, то есть жена властелина, а это уже вторая роль вместо первой».

Лайф-коуч несколько оторопела, но быстро предложила почувствовать себя вместо властелинов царицами или королевами – кому что ближе – по очереди. Решено было поделить время, за исключением взлёта и посадки между тремя участницами – выходило на каждую по часу с небольшим. Кинули жребий. Первой взойти на трон должна была Зинаида Михайловна, то есть Зинаида Первая, за ней Любаня Первая, последней – Рындина, она же Маруся Первая.

Зинаида Первая явно была не в своей тарелке. Водрузив корону на голову, она всё никак не решалась от неё отцепиться и так сидела, придерживая венец руками.

– Ну и кашу вы заварили, – вздыхала она, – ну и замесили тесто…

Тогда лайф-коуч предложила сменить тяжёлую корону на лёгкую диадему, ведь в жизни женщины всё должно приносить радость и удовольствие, но Зинаида Первая, заметив, что хрен редьки не слаще, лишь плотнее прикрыла головной убор ладонями и так, виновато улыбаясь, высидела час, отказавшись от дополнительных минут. Правление же Любани Первой ознаменовалось брызгами шампанского, активной болтовнёй и смехом, так что, когда на трон заступила Маруся Первая, все уже были навеселе и не заметили, что последняя царица не сдала своих полномочий, даже когда самолёт пошёл на посадку.

Госпожа снова посмотрела в иллюминатор: бизнес-джет невозмутимо разрезал объявшую их черноту, но внизу уже расстилалось море из стекла и огня.

Глава 9

В которой создаётся ажиотаж, с лица сползает маска, а Зарина визуазили… визуаризи… визуалиризилири… короче, представляет, а кого – читатель узнает в конце главы

– Рано рождённая вышла из тьмы розопёрстая Эос, лучи свои над ОАЭ простирая…

Чей-то медовый тенор, сопровождаемый треньканьем балалайки, разбудил Госпожу, и та, с трудом разлепив глаза, какое-то время блуждала по потолку бессмысленным взором, не сразу вспомнив, что этой ночью прилетела в Дубай, однако ослепительный луч, нагло втиснувшийся в щель между двумя глухими полотнами штор, являлся самым настоящим дубайским солнечным лучом, в этом не было никаких сомнений. Госпожа прислушалась: звук доносился с улицы.

– …Глаза свои, аквамариновый цвет, Зарина-богиня раскрыла, – продолжал голос, – ложе своё покидая и взор обращая к низу…

Ошеломлённая Зарина вскочила с постели и, как была – растрёпанная, в коротенькой кружевной ночнушке, – выбежала на балкон. В отбрасываемой им тени, на зелёной лужайке, поросшей мелкими цветами, восседал прекрасный юноша в белоснежной тоге с золотой кифарой в руках.

– Но что за блеск я вижу на балконе? – воскликнул он, мгновенно вскочив на ноги и воздевая руки к Госпоже. – Стань у окна, убей соседством Эос, она и так от зависти больна!

– Ты? Что за… Что за нафиг? – возмутилась Зарина, узнав в белозубом трубадуре юношу, выносившего на сцену картину Басюново-Пялькина. – Кто показал тебе сюда дорогу?

– Твой взгляд опасней двадцати кинжалов, взгляни с балкона дружелюбней вниз! У брега шёлкового, где белеет «Парус», зовут тебя стилист и визажист!

– На берег? В такую рань? – проговорила в недоумении Госпожа, оглядываясь на часы в комнате. – Нет и восьми часов!