Двойные двери

– Вы видели Симу? – голос Антонины Григорьевны был нетерпеливым, – Там живёт девушка, Сима, моя бывшая ученица, вы её видели, когда ходили туда?

Антон покачал головой.

– Но вы же ещё там будете? Постарайтесь увидеть Симу. Такая способная девочка, поэтическая натура… Так тонко всё чувстовала, описывала… В ней был потенциал, может быть, писательницы, поэтессы. Но такая несчастная судьба. Осталась сиротой, почти нищенствует… Я недавно видела её из окна – она тут пробегала. Увидите – посмотрите на неё, как врач. Она стала совсем бесплотная – кожа и косточки. Вы же не возьмёте с неё денег, правда? Ей просто нечем будет вам заплатить… ей надо еще жить, совсем ведь еще девочка.

**

Антон наткнулся на него случайно, когда возвращался домой. Сначала он с полной уверенностью решил, что это мёртвая собака – маленький комок грязной рыжей шерсти в зелёной траве. И всё-таки замер на несколько секунд, приглядываясь. И с удивлением увидел, что рёбра чуть-чуть приподнимаются. Но собаке, без сомнения было очень плохо.

До дома оставалось буквально два шага. А здесь у него ничего не было с собой, не было, чем помочь. Антон сбросил с плеч лёгкую куртку, завернул собаку – она реагировала слабо, еле-еле приподняла голову. Лёгкое тельце, проступающе под ладонями косточки.

Придя домой, Антон уложил собаку на веранде, на ветхом диване, стал осматривать. И закусил губу. Это был старый кокер спаниель. И он, по всей видимости умирал. Он был уже очень стар, абсолютно слеп – катаракты на ооих глазах, запущенный отит – уши гноились. Большая опухоль на животе. Но не это заставило содрогнуться Антона. Для него было очевидным, что собаку выкинули. Местные никогда не взяли бы псину такой «бесполезной» породы, требующую тем более ухода за шерстью. На цепь такую не посадишь – а тут у всех собаки поголовно или сидели на цепи, или бегали спущенными по двору, охраняли.

Значит, привёз кто-то из владельцев особняков. Додержал до крайности, а когда собака стала уже абсолютно немощной – усыпить не хватило духу, просто выставили за ворота. Но если слепец – с посохом бредущий и просящий Христа ради – ещё мог рассчитывать на людское состарадание, то куда было деться слепой собаке, из-за опухоли в паху уже почти неспособной передвигать лапы.

Антон, которому, как и любому врачу, приходилось делать жестокие вещи – например, доподилось ему сообщать близким о смерти пациента на хирургическом столе – усыпить животное тоже не смог бы. Даже если бы пёс начала визжать от боли, он предпочёл бы любой другой путь – вколоть обезболивающее, снотворное. Но пёсик был тихим и покорным. Он посидел немного, свесив голову, а потом, видимо, силы кончились, и он опять лёг, и стал похож на мёртвого.

Антон провозился с ним до позднего вечера. Мыл и расчёсывал, выстригал колтуны – особенно в чудовищном состоянии были уши. Закапывал в эти несчастные уши капли, перевязывал рану на боку. Несмотря на слабость, пёсик с жадностью поел варёную курицу, вылакал бульон и вылизал миску.

Антон постелил возле своей постели старый коврик, чтобы ночью можно было опускать руку и проверять – как там пёс. Он не заморачивался с тем, как назвать нового жильца – Рыжик и ладно.

Глава 8

Телефонный звонок разбудил его на рассвете. Антон привык, что его сотовый телефон знают все. Друзья, пациенты, их знакомые и знакомые их знакомых. Случайные звонки чаще, чем это можно было себе представить, оказывались судьбоносными. В последний раз, ещё когда он работал в городе, старая учительница позвонила ему перед самым Новым годом – до боя курантов оставалось несколько часов:

– Антон Сергеевич, хотела поздравить вас с праздником….

– Мария Петровна, а почему у вас голос такой задыхающийся? – спросил Антон.

Одни называли эту его постоянную настороженность «въедливостью», и не любили его за это, другие именовали её «дотошностью» и полагали, что таким и должен быть настоящий врач.

– Да что-то мне нехорошо, – ответила Мария Петровна поверхностно легкомысленным тоном, которым часто говорят старые люди – а, мол, мне всё равно скоро помирать, не обращайте внимания, – С сердцем что-то не очень и живот сильно болит. Так что вид у меня совсем не праздничный, заезжать не стоит.

– Тогда я тем более заеду, – сказал Антон.

Ту новогоднюю ночь он провёл в операционной. Операция оказалась «большой», пришлось вшивать сетку… Но уж утром у Антона точно не было чувства, что праздничная ночь прошла как-то скомкано и зря, и если голова и раскалывалась, то хотя бы не с похмелья.

И вот теперь телефон зазвонил ровнёхонько в шесть утра. Прежде, чем ответить на вызов, Антон наклонился и потрепал собаку по голове. Рыжик поднял голову, слепо повёл ею, потянул сухим, потрескавшимся носом воздух. Жив. Уже хорошо.

Только после этого он сказал в трубку хриплым после сна голосом:

– Да…

– Извините, это Елена Львовна Котова вас беспокоит. Вы у нас были…

– Что случилось? – перебил Антон.

– Я еле дождалась приличного времени, чтобы можно было позвонить….

– Не надо ждать приличного времени. Если плохо – звоните в любое время суток.

И вдруг он услышал, как на том конце провода Елена Львовна заплакала:

– Анечке плохо, я не знаю, что делать, и мне очень страшно…

– Что с ней? – этот вопрос был нужен за тем, чтобы знать, какие лекарства бросать в саквояж.

– Она… она… – всхлипывала Елена Львовна, – Она сидит как деревянная…. И молчит. А если говорит, то она говорит ужасные вещи. Ей стало хуже, Антон Сергеевич, ей стало гораздо хуже…

– Может быть, скорую? – предложил Антон, не надеясь, что она согласится, – В больницу….

– Нет, я вас умоляю… Я просто умоляю вас… Посмотрите на неё, пожалуйста, а тогда решите.

– Иду.

Двери ему снова открыла Маша, но выглядела она на этот раз гораздо более испуганной. Она едва не вцепилась Антону в рукав, повторяя что-то очень странное:

– Вы её только не трогайте. Вы до неё только не дотрагивайтесь, пожалуйста.

Она же и показывала, куда надо идти, торопливо бежала впереди. Не в тот кабинет, где его принимали в первый раз. Теперь нужно было подниматься на второй этаж, в Анину комнату.

Антону бросился в глаза беспорядок, царивший здесь. Смятая постель, разбросанные повсюду вещи.

– Сюда, сюда… – позвала Елена Львовна, приподнимаясь из кресла.

Она устроилась в углу комнаты, недалеко от дочери. Но не рядом, не рядом…

Аня же просто сидела на постели – неприбранная, спутанные волосы кое-как забраны в хвост, распахнутый халат поверх ночной рубашки. Аня даже не повернула к нему головы. И Антон спросил не её, а сразу Елену Львовну:

– Что случилось?

– Вчера вечером Анечка вышла… Ненадолго вышла во двор. Потом её привела Сима. И вот с тех пор она такая. Сама не похожа на себя, вся какая-то застывшая. Пробуешь её о чём-то спросить, может, напугало её что-то? – не отвечает.

Антон тоже обратил внимание на странную, неподвижную позу Ани. Казалось, все её мышцы были напряжены – и застыли в этом усилии. И такое же застывшее, неподвижное лицо. Антон встал так, чтобы Аня смотрела прямо на него. И громко, отчётливо сказал ей:

– Здравствуйте!

И тихо бросил Маше:

– Эту вашу Симу сюда позовите…

Аня ему не ответила. Потом взгляд её утратил напряжённость, поплыл, и она стала напевать, без всякого мотива – так можно петь наедине с собой:

– Рааастриииига… Ты поп рааастрииига….

Антона передёрнуло – это-то откуда ей известно?

– Аня, вы меня слышите?