Зови меня Златовлаской

Ревков повиновался и, скинув кроссовки и верхнюю одежду, проследовал за мной на кухню. От осознания того, что Влад у меня в гостях, и мы наедине, я ужасно разволновалась, а ладони вспотели.

Ревков присел на стул и стал с улыбкой наблюдать за тем, как я наливаю чай и разрезаю шарлотку.

– Я почитала тексты песен Стаса и пришла в полный восторг. Кто бы мог подумать, что он такой талантливый? – сказала я.

– Ага, Мишутина в школе учителя на руках носили, мол, он самый умный, самый одаренный мальчик. Его сочинения постоянно какие-то призовые места на конкурсах занимали.

– Я бы тоже хотела уметь так красиво выражать свои мысли. Иногда в душе все так бушует, а в словах все как-то блекло и бесцветно получается.

– Согласен. То, что мы говорим, – ничто по сравнению с тем, что мы чувствуем, – с пониманием кивнул Влад.

Я налила ему и себе чай в чашки из маминого праздничного сервиза. Она доставала его только по особым случаям. Но я решила, что факт присутствия Ревкова у меня дома тоже можно назвать особым случаем.

– Златовласка, а тебе когда-нибудь было так хорошо, что хотелось остановить время? – вдруг ни с того ни с сего спросил он.

– Да, было. Когда родители подарили мне котенка и в этот день разрешили не ходить в школу, чтобы играть с ним. Или когда мы с мамой сидели дома в грозу, смотрели фильмы и объедались мороженым. Или когда я в самый первый раз пошла к Аде с ночевкой, и мы всю ночь играли в Барби. А еще когда мы с тобой танцевали под песню Губина в клубе, – я резко замолчала, осознав, что взболтнула лишнего.

Влад опустил глаза, и на губах заиграла улыбка.

– А где теперь котенок? Вроде бы домашних животных у тебя нет, – сказал он.

– Его пришлось отдать в деревню. Он оказался слишком темпераментным. Драл обои, мебель, шторы. Мама сказала, что он нам слишком дорого обходится, – вздохнула я.

– Классная шарлотка. Моя мама тоже очень вкусно пекла, – с аппетитом уминая еду, сказал Влад.

– А сейчас не печет?

– Моя мама умерла, – спокойно ответил он.

Я застыла. Такого я никак не могла предположить.

– Прости, я не знала, – наконец выдавила я.

– Ничего, это было давно. У меня было время смириться с мыслью о том, что мамы больше нет.

– Сколько тебе было?

– Двенадцать, уже шесть лет прошло.

Боже. Двенадцать – это ужасный возраст для потери близких: все понимаешь и чувствуешь как взрослый, несмотря на то, что в душе еще ребенок.

– Влад, это просто кошмар. Не представляю, каково тебе было…

– Да, это и правда было ужасно. Проклятая авария забрала у меня не только маму, но и сестру. Отец чуть не умер с горя.

Я молчала. Шарлотка больше не лезла мне в горло.

– Сколько было твоей сестре?

– Восемь. Ее звали Соней.

– Твои татуировки… Это их даты рождения? – внезапно догадалась я.

– Да.

– Спасибо, что поделился. Я понимаю, что это личное.

Влад сделал большой глоток чая и с улыбкой произнес:

– Знаешь, а мне тоже запомнился наш танец тогда, в клубе.

– Правда?

– Да. Ты ведь рассчитывала, что я тебя поцелую?

– Я? – я попыталась изобразить удивление.

– Да-да, ты. Я же не слепой. Все замечаю: и твои сексуальные танцы, и фразы типа "у тебя глаза цвета виски"… А потом ты в этом топике с голым животом рассекаешь… Все это время ты явно меня соблазняла, – Влад улыбался, глядя прямо мне в глаза.

– Я… Я не знаю, о чем ты говоришь, – растерянно произнесла я.

Его слова были настолько неожиданными, что я едва соображала, что отвечаю. Сердце было готово вырваться из груди.

– Ну, раз не знаешь, тогда кончай голову морочить, – неожиданно серьезно сказал он и поднялся.

Я хлопала глазами, не понимая, что сейчас произошло.

Влад подхватил тексты, переданные Стасом, оделся и, поблагодарив за шарлотку, ушел.

Весь вечер я провела в попытках проанализировать поведение Ревкова. Я даже привлекла для этого Аду, передав ей наш весьма странный диалог. Выслушав меня, подруга заявила, что "Ревков – мутный тип", и что "без бутылки с ним не разберешься". Поняв, что ничего вразумительного от нее ждать не стоит, я попрощалась, но думать про это не перестала.

На следующий день в школе я готовилась к диктанту по русскому, когда увидела идущую по коридору Дашу Полосову. Толстые очки, мешковатая немодная блузка, выцветший синий рюкзак, взгляд под ноги.

До меня донеслись реплики в ее адрес: "Фу, чем тут запахло? А, это Поносова идет", "Классный рюкзак, у первоклашек свистнула?", "Тише-тише, стукачка идет, сейчас всех заложит".

Странно, раньше ее недалекие одноклассники так открыто не выражали свою агрессию. Что изменилось? Я нагнала Дашу в конце коридора и, отойдя с ней в сторону, мягко спросила:

– Даш, в чем дело? Почему эти сволочи как с цепи сорвались?

– Наша классная откуда-то узнала, что Комарова и Зайцев с друзьями курили травку. Нажаловалась директору, родителей вызывали. Все решили, что это я ей рассказала.

– А это не ты? – уточнила я.

Даша покачала головой. Она так сутулилась, будто хотела сжаться до размера молекулы и стать невидимой. Мое сердце защемило от жалости. Эта девочка оставила всякое сопротивление. Она не кипела злобой, не защищалась.

Я сама никогда не была объектом травли. Да, мне случалось ссориться со сверстниками, но это были открытые конфликты на равных. Я не представляла, каково это быть в позиции жертвы, когда весь класс против тебя.

– Даш, это нельзя так оставлять. Давай расскажем твоим родителям, классной, директору? – предложила я.