Зови меня Златовлаской

– Каждое утро я просыпаюсь разбитый вдребезги, потому что мне не хватает тебя. Я хочу вдыхать твой запах. Видеть небесные глаза. Трогать золотые волосы.

Влад оторвался от стены и сел на пол прямо передо мной. Он уронил голову мне на колени, обхватил мои ноги руками и замер. Этот трогательный и полный отчаяния жест окончательно разрушил мою броню. Я больше не могла изображать равнодушие.

Я погрузила пальцы в его непослушные мягкие волосы. Близость Влада бередила душу, и все чувства, которые я тщательно прятала, вырвались наружу. Боль и страстное желание быть с ним поглощали меня. В горле встал ком, слезы подступали, и я не могла совладать с собой.

– Но ты сам тогда в Питере оттолкнул меня, – дрогнувшим голосом проговорила я. – Ты сказал, что это помутнение и ничего не значит.

Когда Влад поднял лицо, в его глазах читалась горечь.

– И ты поверила?

Мы смотрели друг другу в душу, больше не притворяясь. Слезы потекли по щекам, и я спросила:

– Ты тогда так и не ответил… Ты любишь ее?

Не отрывая от меня взгляда, Влад медленно покачал головой из стороны в сторону.

Я всхлипнула и уже потянулась к нему, как вдруг раздался глухой стук в дверь. Мы вздрогнули. Стук повторился. Влад поднялся, подошел к двери и отодвинул засов.

Это была Кира Милославская. Едва он открыл дверь, как она бросилась к нему на шею и, крепко сжав его в объятиях, затараторила:

– Влад, прости, прости меня. Мы погорячились. Нам не стоило этого говорить. Прости меня. Ты мне безумно дорог, я не могу, не хочу, не мыслю свою жизнь без тебя. Слышишь?

Я сидела на диване, с ужасом понимая, что Кира не заметила моего присутствия. Влад застыл, словно статуя, и ничего не говорил. Милославская обхватила руками его лицо и попыталась заглянуть в глаза, ожидая хоть какой-то реакции.

Сгорая от неловкости, я неуклюже заерзала на диване, и Кира повернулась ко мне. Как оказалось, до этого момента значение слова "стыд" было мне неведомо. Наши взгляды встретились. Не выдержав напряжения, я упустила глаза.

Кира не проронила ни слова. Она тяжело рухнула на табуретку, стоящую за ней, и опустила лицо в ладони. Через пару мгновений ее тело содрогнулось от беззвучных рыданий.

Мысль о том, что после расставания с отцом мама плакала в похожей позе и ее плечи так же вздрагивали, резанула меня до глубины души. Сложно описать, какой дрянью я себя ощущала в тот момент. Все мое существо пронзило острое отвращение. Мне стало противно от самой себя. Как могла я осуждать женщину, разрушившую нашу семью, когда сама была не многим лучше? Я мечтала о парне, который встречался с другой. И сейчас эта другая, ни в чем не повинная девушка, страдала из-за меня.

Раньше я не задумывалось о том, как часто мы делаем больно другим людям в угоду своим желаниям. Что значат страдания другого, когда тебе так хорошо? Думала ли я о том, как могла ранить Киру, когда целовала Влада на крыше? Предполагала ли, какую боль ощутила бы она, узнав его ответ на мой вопрос о чувствах к ней?

А ведь мне доставляло радость думать, что Владу нужна я, а не она. Я была готова с легкостью вычеркнуть Киру из нашего сценария ради того, чтобы мы с ним могли быть вместе. И мне было бы плевать на нее.

Что значит чужое несчастье? Оно, как муха, от которой можно отмахнуться. Пусть несчастный разгребает свое несчастье сам. А я что? Моя хата с краю, ничего не знаю.

Наверное, примерно так рассуждает женщина, которая ложится в постель с женатым мужчиной. Наверное, так рассуждала та подлая тварь, которая легла в постель с моим отцом.

Влад стоял рядом с плачущей Кирой, не предпринимая попыток ее успокоить или хоть как-то разрешить эту отвратительную ситуацию. Его глаза ничего не выражали. В них было пусто.

Я не могла выносить этого мучительного зрелища больше ни секунды. Поднялась на ноги и пулей вылетела из гаража.

Я бежала без цели и направления до тех пор, пока не закончились силы, и ноги отказались нести меня дальше. Я села на траву и дала волю слезам. Мне казалось, что небо рухнуло, и каждый падающий обломок вдавливает меня все глубже в землю. Я не могла выдержать этого, не могла разогнуться под невыносимо тяжелой грудой.

Не знаю, сколько я проплакала. Не помню, как дошла до дома и забралась в кровать. Помню только боль, стыд и острое желание не просыпаться утром.

Глава 27

Когда папа ушел, мне казалось невыносимым разлепить глаза и встать с кровати. Было настолько паршиво, что не хотелось даже дышать, не то, чтобы начинать день, идти в школу, разговаривать с людьми и притворяться.

Утро после сцены с Кирой и Владом в гараже напомнило мне эти притупленные временем чувства. Я до последнего валялась в кровати, игнорируя позывы мочевого пузыря и чувство голода. Наконец, когда терпеть стало совсем невмоготу, я умылась и вышла на кухню.

Мама пересаживала цветы. Цветоводство успокаивало ее, и она выглядела довольно бодро. Пожелав мне доброго утра, мама стала обеспокоенно разглядывать меня. Видимо, мое внешнее состояние было немногим лучше внутреннего.

– Ты в порядке? Завтракать будешь? – улыбнувшись, спросила она.

Я кивнула и села за стол. Мама проворно передвигалась по кухне, накладывая мне кашу и наливая чай.

– Мам, скажи, тебе сейчас уже легче?

– Ты про что?

– Про папу.

Мама поставила передо мной тарелку с чашкой и села напротив, внимательно всматриваясь в мое лицо.

– Почему ты вдруг спрашиваешь?

– Просто. Стало интересно.

– Сейчас боль чувствуется не так остро, – призналась она. – Но, когда я вспоминаю об этом, то по-прежнему больно.

Ее серые глаза, окруженные сеткой мелких морщинок, смотрели немного грустно. Какое сильное потрясение ей пришлось пережить за это время, знала лишь она сама. Но даже пройдя через предательство любимого человека после клятв в верности, семнадцати лет брака и общего ребенка, она находила в себе силы пересаживать цветы, готовить завтрак и улыбаться. Это ли не подвиг?

– Я очень плохо поступила, мам, – сама того не ожидая, призналась я.

Мама придвинулась ближе, демонстрируя готовность слушать.

– Помнишь Влада? Влада Ревкова? Я тебе про него говорила.

– Да, друг Стаса, – кивнула мама.

– Мам, я люблю его. Уже очень давно люблю, – сказала я, и слезы снова навернулись на едва просохшие глаза.

Мама удивленно расширила глаза, но перебивать не стала. Я, наконец, поведала ей о том, при каких обстоятельствах состоялось наше с Владом знакомство. Объяснять, почему прервались отношения с Пешковым, не потребовалось. Я говорила о том, как Влад был добр ко мне все это время, и о том, как нелепо я узнала о его отношениях с Кирой. Я призналась, что пробовала выбросить Ревкова из головы, но ничего не получалось. Рассказала о Даше Полосовой, о драке, о встрече с отцом Влада. Я поделилась тем, что произошло между мной и Ревковым на крыше, а также поведала ей вчерашнюю историю. Я много говорила о своих переживаниях, о том, как мне стыдно перед Кирой, о том, что готова на все, лишь бы не любить Влада.

Сказать, что мама была в шоке от моего рассказа, ничего не сказать. Я не знаю, что ее больше поразило: мой любовный многоугольник или то, что на меня напали, а она узнала об этом только сейчас.

Она сильно занервничала, услышав историю про гопников, хотя я намеренно умолчала некоторые детали, стараясь отразить лишь суть. Мама стала предлагать обратиться в полицию и сетовала на то, что я ничего не сказала раньше. Я еле убедила ее, что сейчас уже все позади. И обращаться в полицию спустя столько месяцев будет по меньшей мере странно.

Мама никак не могла успокоиться, обвиняя себя в том, что из-за развода она не замечала, какой ужас творится с дочерью. Я вновь и вновь повторяла, что ужас произошел лишь один раз и больше не повторялся. В итоге мне удалось убедить ее, что ситуация с нападением в прошлом и больше не травмирует меня.

После этого мама, наконец, переключилась на мои сердечные переживания. Она более подробно расспросила про Влада и его отношения с Кирой. Я старалась отвечать честно и непредвзято.

– Выходит, когда произошел… этот случай и Влад вступился за тебя, ты не знала, что у него есть девушка? – уточнила мама.

– Они начали встречаться примерно через неделю после нападения, – кивнула я.