Байкал. Книга 3

Байкал. Книга 3
Татьяна Вячеславовна Иванько

Жизнь и Смерть в вечной борьбе друг с другом, кто победит? Что сильнее, Добро или Зло? Свет или Тьма? Распад или созидание? Герои продолжают пытаться ответить на эти вопросы, найти свой путь, спастись или погибнуть. Два брата рука об руку в поисках будущего или прошлого, новые страны, встречи и открытия. К чему они придут вместе или снова порознь? Гибель станет дорогой к новой жизни или завершит собой всё?.. Смелее, читатель, в полёт!

Татьяна Иванько

Байкал. Книга 3

Часть 15.

Глава 1. Ни здесь, ни там…

…Вода тихонько плескала на берег, заигрывая, целуя и причмокивая его сухую, каменистую щёку. Надеялась весёлая плутовка оживить его, размыть и погубить или просто шалила от нечего делать? Кто поймёт? Кто скажет, что думает море? А кто скажет, что думает его вода? А волна? Всего одна, только одна… Боги, если кто-нибудь прочитает мои мысли, точно решит, что я рехнулась…

Я вздохнула, а почему чему нет? Если я по сию пору жива, а сколь прошло времени, сколько? Я не знаю… Для меня время течёт медленно, не так, как для всех людей, моя жизнь нескончаема и назола такова же.

– Выходи, Аяя, сколько можно, плавники скоро отрастут, али простынешь, не приведите Боги!

Я обернулась, это Рыба, морщась на Солнце своими босыми глазами, прокричала мне. Ни ресницы, ни брови не защитят её глаз от ярких лучей, здесь, в этом солнечном и знойном краю, ей приходилось бы туго, не люби она жару куда пуще прохлады. Но выходить мне не хотелось, хотя вода, и верно, холодна.

– Выходи, вона, шторм надвигается, – Дамэ подошёл ближе, указывая на какую-то полоску на горизонте.

– Иди-иди, не подглядывай! – сказала я себе под нос, но он услышал, он слышит всё, иногда мне кажется, что он слышит даже мои мысли.

– Да подглядел уже, опоздала ворчать, – сказал он с усмешкой.

– Вот и иди, коли подглядел, глазастый какой! – сказала я уже полным голосом.

Я обернулась в покрывало, выпростав волосы, наши шутки, обращённые друг к другу временами веселы, а иногда грустны, мы провели в нескончаемой дороге столько времени, что стали относиться друг к другу по-родственному. Мы столько видели втроём, столько природных чудес, столько странных мест, диких лесов, диковинных зверей, странных людей и их обыки, нескончаемых лесов, по которым мы шли, не встречая людей годами, пустынь, злых и холодных али нестерпимо жарких, ветра, снега, дождей, зноя, гроз, столько всевозможных и необычайных явлений, что описать или охватить сознанием уже невозможно, надо было сразу записывать. Так я и делала, чтобы чем-то занимать бессмертную душу, примолкшую, затаившую дыхание от боли, засевшей в ней, почти мёртвую… О том, что она жива, знала только я, и то по той боли, что чувствовала всё время, и во сне и наяву. Ничто не могло унять, утишить этой боли. И только это и оставалось теперь для меня: наблюдать за всем, вот я и наблюдала, чтобы не думать, не чувствовать того, что заполняло меня. Бесконечные леса, беспредельные и бескрайние степи и пустыни, все населённые зверями и птицами, змеями, ящерицами, и такими, коих и названий ещё не придумали, потому что мы были первыми, кто увидел их. Поначалу я не имела на это сил и желания, но постепенно, начав чувствовать себя обузой для моих ближних, не бросивших меня, я заставила себя смотреть наружу, а не внутрь себя, где ничего теперь не осталось живого. Но много прошло лет с тех пор, и много было пройдено и проезжено вёрст, пока я начала хотя бы что-то видеть и записывать. Но уже потеряла счёт времени, и теперь не знала, сколько его прошло до того, когда мы добрались сюда на берег вот этого моря.

И тут я вижу, по шири водной глади и необыкновенной её мощи, что это не просто Море как наше, мы дошли до Моря морей, как был некогда на Байкале царь царей… Где теперь Байкал, остался где-то за спиной, на западе, потому что мы непрерывно ехали на восток, всё время навстречу Солнцу, которое приветствовало нас каждое утро. Есть ли теперь Байкал, Великое Море, Великое царство? Я уже не знаю, но тот, кто был там великим Могулом, по-прежнему есть, приходит ко мне ночами во сне, а нередко и наяву невидимой, но ощутимой тенью, и тогда я всем моим существом ощущаю его близость… всегда могла чувствовать мёртвых без страха, а его тем паче.

– Царь-море, а, Аяя? – сказал Дамэ, когда мы десять дён тому приехали на этот берег.

– Да… даже наш Великий Байкал младшим братишком глядит волнам энтим? – промолвила Рыба, выдыхая.

Я ничего не сказала, заворожённая увиденным, словно встретила что-то не токмо до сих пор не виданное, но вроде искомое, как край жизни край Света…

Мы проехали эти десять дён на юг вдоль берега, но так и не увидели ни окончания, ни хотя бы ослабления этих гигантских валов, кативших на берег длинными едва не с версту грядами. Сила такова была в этих тёмно-синих водах, что стало ясно, что это и впрямь, Царь-море. И вода имела необыкновенный густой тёмно-синий цвет, и дышало оно не как наше, рядом чувствовалось, что это какая-то громадная, не поддающаяся даже воображению чаша воды и где она может заканчиваться, я даже не могу представить. Похоже, мы достигли края земли…

Небольшая лагуна, запрятанная меж скал, прогретая солнцем только и позволила мне спуститься и поближе познакомиться с Царь-морем, в иных местах нечего было и думать, чтобы войти в воду, громады чёрно-синей воды раздавили бы меня как муху. Вода пахла необыкновенно, даже издали чувствовался терпкий горько-солёный возбуждающий желания запах, так сказал Дамэ, во мне ничего не возбуждалось, а Рыба лишь рассмеялась, толкнув Дамэ в плечо. Сама вода оказалась на вкус такой, горько-солёной и это было удивительно, потому что в нашем Море вода была сладкой, прекрасной, а возле этого гиганта от жажды умрёшь.

Я вошла в палатку одеться и расплести намокшие косы, а после мы сели втроём трапезничать, пить из этого Царь-моря нельзя, потому воды мы набрали в ручье, но рыбы Дамэ наловил острогой даже с излишком, пока я купалась, к их ужасу, в ледяной воде.

– Много добычи, Дамэ, на что? – с укором сказала я. – Засолить теперь придётся.

– Ну и засолим, подумаешь, делов-то, соли-то, вона, цельное Царь-Море, засаливай, не хочу! Ажно нашу Рыбину засолить легко можно! Как думашь, Рыба, много там таких как ты плавают? – захохотал Дамэ, локтем толкнув Рыбу в толстоватый бок, от чего она расплескала уху с ложки.

За это Рыба щёлкнула ему подзатыльник, но хохотать Дамэ не перестал, потому что подзатыльник был шуточный и небольный.

– Аяй, может, замуж её Морскому царю тут отдадим, а? Как думашь, возьмёт? Рыба всё ж? Може, нам перловин полных горстей насыплет.

– Ох, договоришься ты, домолотишься, молодик, сколь лет уж, а всё мальцом! – беззлобно сказала Рыба.

Сколь лет… а сколь?

…Аяя потеряла не токмо счёт времени, но и вовсе всё, словно бы и память и чувства…

В тот день, когда на полдне от Байкала на южной оконечности Великого Моря погибли все, кого она любила, она, победившая в итоге орду полуденцев, остатки которой прятались, в охватившем их ужасе, под животами своих уцелевших коней от молний, что сразили их товарищей, Аяя шла от царицы Арланы и юного царя Кассиана, стоявших над трупами великих предвечных братьев и царя Могула, окружённые верной геройской ратью Байкала непобеждённого и непобедимого, единого теперь навеки. Все смотрели Аяе вслед, замерев от восхищения и скорби, потому что победа эта далась байкальцам страшной кровавой ценой, но не будь Аяи, победы вовсе могло не быть. Когда я говорил это ей позднее, она, взглянув больными глазами, промолвила лишь:

– Дамэ, не будь меня, вообще ничего не было бы – ни подлой смуты, ни нашествия…

И переубедить её в том не было никакой возможности, тем более что я, посланник Ада, тот, кто помогал её врагам и всему был первый свидетель, знал, что это правда и Прародитель Зла всё затеял из-за неё, чтобы получить её себе. Так что говорить иное я пытался, но не мог быть до конца честным…

А в тот момент, никто не посмел последовать за царицей, да и кто мог? Одна Рыба, кулём свалившаяся с лошадки, с ошалелым видом сидела некоторое время на земле, но, увидев, что Аяя уходит, поднялась и пошла за ней, я же, так и не добравшийся до центра битвы и видевший всё издали, не мог себе представить, что уеду отсюда куда-нибудь без неё. Она спасла мне жизнь, она дала мне её, новую, странную, какую-то словно бы более настоящую, потому что в ней появилась во мне неведомые дотоле боль, и слабость, и…чувства. И было их так много и так они были сложны, что я пока не научился ни разбираться в них, ни даже называть их правильными словами. Впрочем, я вообще ещё ничему тогда не научился…

Увидев издали, что Аяя вот-вот затеряется в деревьях, густо обросших скалы на полдень от места битвы, единственно, где никого не было теперь, ни полуденцев, ни байкальцев, я поспешил туда. И не сразу нашёл-от! Пометаться пришлось в страхе промеж деревьев, крича и выкликая её, и вдруг натолкнулся, она подняла голову, споткнувшись и ухватившись за толстую ветвь осины, и увидела меня.

– Дамэ… Так ты… живой? – спросила она без удивления, а словно желая узнать, я правда жив, или это видение и обман.

– Я – живой! – радостно сообщил я, хотя воодушевление моё было не слишком уместно.

– Живой… хоть кто-то… – проговорила она, попыталась сделать следующий шаг и упала, потому что оступилась и сильно вывихнула ногу, но упала прямо мне на руки, потому что я стоял в полушаге.

А сзади ломилась, как сохатый лось с шумом и пылью, ломая сучья, Рыба, если бы не её громадность, так и не сразу поймёшь под слоем пыли и грязи, потому что ливень, обрушенный с неба Аяей, пыль на ней только размочил и размазал по лицу и одеждам. Сама Аяя была совершенно сухая, и пыли на ней не было вовсе, будто и не выскакивала она из-под камнепада. Но кровь на лбу и косице ещё блестела, так и не вытер никто…

– О-ох, догнала насилу… – задыхаясь, проговорила Рыба, останавливаясь неподалеку от нас и наклонившись, чтобы как-то выровнять сбитое бегом дыхание. – Ты, касатка, куды ж одна… и в лес… што ты, нешта можно такось? Не-е… я с тобою, ты уж мене теперя не бросай… Сама просила, не бросать тебя, а сама куды-то завеялась… И ты… – она поглядела мне в лицо. – Ишь какой, скорый, сразу тут как тута, на руки хваташь! От кобели-то! Спасу от их нет!

– Ну что ты баешь-от! – возмутился я. – Ногу она подвернула.

– Ну, подвернула, пусь и лежит на своём месте, неча трогати, како дело тебе? Шёл себе и иди своей дорогой! А то ишь, хватает, рук некуда девать вам!

– Да хватит небылые слова говорить-то! Ничего я…

Но Аяя вдруг захохотала, прерывая нашу глупую перебранку, захохотала не человечески, не так, как смеются люди от радости или в насмешку, это и не смех получился, даже не хохот, а какое-то клокотание, припадок, словно она задыхается, выгибаясь и закрыв глаза…

Мы оба с Рыбой замерли, глядя друг на друга, потом оборотились на Аяю, но она уже замолчала, прижав руки к лицу, и вообще сжалась вся. Я вопросительно посмотрел на Рыбу, но и она растерянно воззрилась на меня. Ничего не осталось, как взять Аяю на руки и идти отсюда к коням, моя лошадь паслась у кромки леса, где я оставил её, спешившись, перед тем как броситься за Аяей между деревьев.

– Помоги сесть, – сказал я Рыбе.

– Дак может, я с ею сяду?

– Помоги не спорь, там ещё две лошади остались, на горе…

Рыба посмотрела на меня, сообразила, чьи кони остались на горе, и расспрашивать не стала. Мы нашли лошадей двух предвечных братьев там, где они оставались, пока они крушили полуденную рать, гнедой жеребец Эрбина и вороная кобыла с белой звездой во лбу – Ария. Рыба забралась в седло жеребца, а кобылу мы повели с собой вповоду. Ущелье, вдоль которого мы ехали, уже не было ущельем, всё здесь превратилось в странное горное плато, состоящее из множества камней, которыми было завалено теперь ущелье и сколько там, на дне погребено людей и лошадей, вскоре забудется, после станет постепенно разрушаться, зарастать деревьями, немного которых осталось на вершинах, но они сползут сюда корнями, прорастут новые и скоро никто не сможет найти, где погибло полуденное племя и безумие завоевания, овладевшее им.

Мы ехали вдоль вершин достаточно долго, отсюда уже не видна предгорная долина, где остались люди, байкальцы-победители, поверженные полуденцы, оставшиеся в живых, и много-много мёртвых, среди которых трое тех, кого я почти не знал при жизни, но чей уход за Завесу подвесил и Аяину жизнь на хлипкий волосок. Потому что хотя она, как мы думали, уснула через некоторое время, на деле вовсе не спала, а впала в странное забытьё, она не просыпалась несколько дней, и мы с Рыбой, уезжали и уезжали всё дальше на восток, в обход южной околичности Великого Моря, куда глаза глядят, как сказала Рыба. Она не отставала, и я отказывался бросить Аяю.

– Ты инно думала бы егда, Рыба, чего артачишься и гонишь меня-от, куды вы, две женщины, одни, я защитить хотя смогу! – рассердился я, наконец.