Байкал. Книга 6

– Отчего же? Хочешь, я отнесу твои записи к людям, авось, будут полезны, – в ответ на мои мысли предложил Сатана.

– А что попросишь взамен? – усмехнулась я, привычная к тому, что Он ничего не даёт бесплатно.

– Твоего тщеславного удовольствия мне достанет, – усмехался Он.

Это верно, каждую нашу слабость, даже самую мелкую мысль, загрязнённую грехом, Он пьёт, как иной поцелуи с губ любовниц, питаясь и насыщаясь ими.

Ближе к закату я снова отправлялась на берег, проводя время за плаванием, прогулками, а ежли разыгрывался шторм, то и в наблюдениях за волнами. На закате я возвращалась во дворец и поводила часы до сна в своих размышлениях, записях, чтении до глубокой ночи. Вот такой нехитрый распорядок, то, что я придерживалась его, делало течение времени незаметным, потому я и не заметила, как пошло больше тысячи лет. И прошло бы и больше, но однажды и распорядок и вообще мой покой был нарушен. На остров явился Арий.

Это было утреннее время, до полудня было около двух часов, я как раз брела вдоль кромки воды, тихо плескавшей на берег, ноги приятно увязали в песке, лёгкий бриз играл складками моего платья и прядями волос. Я даже не смотрела вперёд, зная беговую линию лучше, чем люди знают своё лицо, учитывая, что скалы, отвесно обрывающиеся в море, не были для меня препятствием, я могла обогнуть остров по берегу вокруг, но на это ушёл бы весь день. Поэтому я шла, пока не уставала, а когда солнце приближалось к зениту, возвращалась во дворец обедать. Здесь круглый год почти не менялась продолжительность дня и ночи, как не менялось и время года, вечное лето, но осенью и весной приходили ветра и дожди, вносившие разнообразие в течение времени. Теперь заканчивалась зима по нашему календарю, здесь же в моей голове отмечались только дождливые сезоны, совсем скоро, через пару дней, начнутся шторма и проливные дожди, что будут шуметь по крыше моего дворца и по широким, как опахала, листьям пальм в саду.

Вот так я и шла по тонкому белому песку, глядя, чтобы не раздавить ненароком какого-нибудь краба, и раздумывая, на который день весны принесёт сюда на западный берег зелёные водоросли. Всякий год приносило, и всегда в первые четыре-пять дождливых дней, но в прошлом и позапрошлом году не принесло вовсе, и я теперь думала, с чем это могло быть связано.

– Похолодало, Аяя, потому те водоросли перестали расти там, откуда их срывает штормом и приносит сюда…

Я думала, мне почудилось… Я похолодела до самых пяток, услышав этот голос, что в последние двести лет нашей совместной жизни всегда был холоден и будто искусствен, словно со мной говорил не человек, а какая-то железная кукла со струнами вместо связок в горле.

Замерев, я подняла глаза. В десяти шагах от меня стоял Арий. Он был не таким, как я помнила его в лучшие годы, каким всё время представляла: со сверкающими светло-голубыми глазами и ясной улыбкой, или в худшие, о которых я вспоминать не хотела и прятала от самой себя, какого я никогда не хотела бы ни знать, ни видеть: со стальным взглядом, и сжатыми губами. Нет, сейчас он был совсем не таким. Ни одним, ни другим. Он был сейчас какой-то… слишком живой и настоящий, не как в воспоминаниях. Он сильно похудел, и глаза смотрели прозрачной голубой водой, ветерок трепал тонкие прядки у лица, и это, как раз, было такое же, как всегда, как раньше, он был очень бледен, но при том улыбался… но улыбка его была не приветливой и не счастливой, а словно напуганной или растерянной, быть может, я не поняла, но и разбирать в первый миг не хотела…

…Она прекраснее, чем все сны, что я помнил, чем всё, что я видел в жизни, включая её саму. Как я мог прожить вдали от неё столько лет? Как я мог это выдержать? Как жить в подземелье без солнца и без единого дуновения воздуха…

Она говорила негромко сама с собой, рассуждая о зелёных водорослях, я ответил ей, потому что она не смотрела вперёд и не видела меня. Волосы распущены и сохнут по плечам, завиваясь в крупные волны, белое платье из тонкой ткани, едва перехваченное из-под груди до талии тонким золотым шнуром, точно такие перехваты были и на рукавах, у нас теперь похожая мода, только ткани носят тяжёлые, тёплые, сильно похолодало в Европе, вот и на здешних водорослях отразилось…

Услышав мой голос, она подняла голову и обомлела в первый миг, остановившись и уронив туфельки без задников, что несла в руке. Я шагнул навстречу, мои глаза, услаждаясь, впитывали её красоту, моё сердце затрепетало, моя душа, как пустыня, где не было и капли влаги больше тысячи лет, а теперь полил щедрый дождь с толстыми упругими сплошными струями, и я чувствовал, как, омертвевшая и заскорузлая, она стала сразу оживать, разворачиваться, раскрываться, как зажатый в бутоне цветок расправляет лепестки… смотреть на тебя уже счастье, Аяя… Аяя…

Но едва я шевельнулся, Аяя, словно поняла, что я не призрак, и в ужасе отпрянула, едва я сделал второй шаг, как она сорвалась с места в небо, с такой скоростью, словно ею выстрелила катапульта. Я подхватил брошенные ею туфли, сделанные искусно из очень тонкой кожи, и ринулся за ней.

Куда она? В ясном небе не сразу можно было разглядеть белую точку, в которую она превратилась. Интересно, так быстро летать она научилась, потому что тренировалась или она так быстро летит, потому что испугалась меня?..

Испугалась меня… Боги… какой ужас, если это так…

– Аяя! – закричал я, нагоняя её, притом, что ветер свистел у меня в ушах, так быстро мы неслись, далеко так не улетишь, пора приземлиться…

Что она и сделала, опустившись едва ли не на вершине не слишком высокой горы, конусом возвышавшейся в середине этого прекрасного острова. Такой же вулкан, как и тот, что погубил нашу с ней долину, но ещё не разрушившийся, когда ему взбредёт в голову взорваться, что она станет делать? Поплывёт на пирогах с местными жителями до соседнего острова, до которого тысяча верст, между прочим? Долететь отсюда не удасться, даже на самолёте не удасться… я уже думал такое же когда-то, я уже думал и видел, только в своих мыслях этот остров… потом подумаю об этом…

– Аяя! Не бойся! – крикнул я, приземляясь недалеко от неё, но не совсем рядом, я не хотел увидеть страх в её глазах.

– Не подходи, Арий! – воскликнула она, отступая выше по каменистым и всё же поросшим травой крутым склонам горы. – Не приближайся…

– Не бойся меня, – не крича, сказал я и бросил ей туфли, потому что ободрать ноги на этих кручах она сможет с первых же шагов.

– А ты не подходи, – сказала она, всё же отодвинувшись ещё на несколько шагов.

– Я стою, не двигаюсь, Аяя, остановись, – сказал я.

Она остановилась, но всё же готовая ещё отступить или снова улететь.

– Зачем ты здесь? Чего ты хочешь? – спросила она, вглядываясь в меня, словно с трудом узнавая. – Диавол всё же предал меня?.. Что ж, вероломство Его изобретение… Ты…что… убить меня… убить хочешь?..

– Убить? – мне стало дурно, словно вся кровь разом оттекла от головы и сердца. – Ты могла подумать, что я хочу убить тебя? Что я могу…? Могу этого хотеть…

…В его голосе что-то дрогнуло, и словно обнажилась разверстая трещина, как рана. Я нанесла её… Арик… и в глазах мелькнуло… чего я не видела так давно, что решила, что этого и не было вовсе никогда… или этого никогда раньше не было? Боль, спрятанная доселе глубоко-глубоко, но неизжитая, жгучая. Что он станет делать с этой болью?

– Тогда… для чего ты… для чего явился?

Он опустил руки и плечи, пожал плечами, развернув ладони.

– Я не знаю, Аяя… Наверное, я не могу жить без тебя.

Я села на землю и верно, хоть и поросшую пучками травы, но сухую и острую, и собралась обуться.

– Можешь, не лги, ты без меня прожил почти одиннадцать веков, – сказала я, отряхивая ступни, в которые впились мелкие камешки.

– То не была жизнь, то…

– Не надо, – перебила я, поднявшись на ноги. – Не надо мне… говорить, как это не жить… Я лучше тебя это знаю… я здесь…

– Тогда… – он шагнул было ко мне, светлея лицом.

Как мне хотелось броситься ему в объятия! Снова утонуть в своей любви к нему, позволить ей снова жить, дышать и петь… обнять его сейчас, зажмурившись от счастья, почувствовать его тело, его руки, его чудный запах… Но нет, то всё обман и наваждение, всё то же наваждение, что длилось две сотни лет… обман и самообман… как долго я обманывала себя и ждала его возращения, что его сердце оживёт, откроется для меня, а оно камнем лежало в его груди, белым камнем, который ничего не принимает, и всё отталкивает, даже свет… и моя любовь соскальзывала с этого камня. Я не обольщаюсь, я не светило, не солнце и не звёзды, она соскальзывала как вода, даже не смачивая поверхность… и всё после стольких лет растворения друг в друге, он вдруг вытолкнул меня… Пусть я нехороша, пусть я вовсе не Богиня и не ангел Любви, как бы много все не говорили об этом, но я любила его всегда, и он всегда это знал…

Нет… нет, никаких объятий, не смотреть в его глаза, которые топят в себе… всё это тупик, ловушка, из которой выход только вот такая смерть при жизни…

– Не приближайся, Арий! – сказала я, снова отступая и вытянув руку.

– «Арий»… – проговорил он. – Не назовёшь больше Огнем?

– Огнь выжег меня дотла…

– Прости меня, Аяя…

– Не надо! – закричала я.

Как он не понимает, что мне больно даже слышать его голос! Моё сердце полно им, до сих пор вся моя душа, в каждом её уголке он, и… я едва могла дышать через всю эту заполненность… столько лет я рвалась на части между тем, чтобы броситься назад к нему, забыв обо всём, и его холодными глазами, которые как стеной отодвигали меня. И вот он… вот он передо мной, поглощает меня своими глазами, и то не холодная вода теперь, не лёд… и я тону, тону в них… ещё немного и я почувствую его тепло на расстоянии… какое же мучение… я думала, что уже не буду чувствовать этого никогда… я так надеялась, что омертвела. Но, оказывается, я жива и это очень больно…

Я задыхалась, так быстро стучало сердце, захлёбываясь, я задыхалась, мне казалось, я упаду… но если я упаду, он коснётся меня… а ничего страшнее и непоправимее этого не было.

– Нечего прощать… нечего… всё… Всё прощено и забыто… Всё забыто, прошло… и ничего… ничего нет… Зачем ты здесь?

– Чтобы видеть тебя.

– Невеликая радость, подумаешь… Ты двести лет не мог смотреть в мою сторону… без отвращения…

– Отвращения?!

– Отвращения… ещё… презрения… ненависти… не знаю…

– Да ты что, Яя… я… я же…