В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Том 3, часть 4

После всех тех событий, удовлетворённая, я поступила в мединститут, и в Кировск больше не возвращалась даже на каникулы, я находила, чем мне заняться в Москве, на кафедрах всегда нужна была помощь, а особенно в те годы, когда так упало финансирование и не хватало на зарплаты мелким, но таким необходимым сотрудникам как уборщицы и прочие. Так что в ненавистном Кировске, где и ко мне никто больше не относился с симпатией, мне нечего было делать. Окончив институт, я пошла в ординатуру, и стала вначале подрабатывать, а после, уже в аспирантуре, и совсем перешла на работу в одну из клиник Nova Vita, принадлежавших Виктору Викторовичу.

Я была на хорошем счету, молодых и перспективных ценят высоко. Мы с эмбриологами, действительно, экспериментировали с зародышами, с клонированием в том числе. Пока не слишком успешно. Мне всё время приходило в голову, что для создания человека необходима мелочь, та самая «частица Бога», что вдыхает жизнь во всё, а мы ею, конечно, не владели.

Впрочем, я гнала эти мысли, это было так глупо и провинциально, попахивало религиозным мракобесием, что я даже себе не признавалась в их существовании, ведь тогда пришлось бы задумываться слишком о многом, а слова «грех» не было и не могло быть в моём лексиконе.

И так я очень хорошо жила эти годы, зарабатывая большие деньги, я даже могла купить квартиру, правда, в ближнем городке-спутнике Москвы, но и это большое дело.

И вдруг стало известно, что наш босс имеет совершенно определённую цель. Не просто ребёнок из пробирки для себя, но ребёнок определённых качеств. Он объявил нам задачу, спросив, возможно ли скрестить клетки Тани Олейник и его, чтобы получился её ребёнок как бы от него. Когда его спросили напрямую, почему просто не жениться на ней и не делать это обычным способом, он ответил, оно я уже знала ответ на этот вопрос: Таня бесплодна, и сам Виктор Викторович тоже был бесплоден, получить ребёнка он мог только с помощью ЭКО и весьма неприятных процедур для себя тоже. А жениться ради этого на такой как Таня… кому это надо? Тройная морока.

От него материал мы получили давно, но от Тани никак не удавалось. Очень странно, но купить её яйцеклетки оказалось невозможно: мало того, что она всегда была беспросветной советской дурой, так ещё и муж у неё оказался из таких же, кто считал, что торговать детьми безнравственно. Господи, на пороге новое тысячелетие, а они о нравственности. Эта Таня, которую выгнали бы из школы за распущенность, которая устроила форменный бордель в Кировских развалинах, и теперь была замужем за богатым московским мальчиком и открыто встречалась совершенно с другим, вот эта… будет говорить нам о нравственности и отказываться от честной сделки?

Меня это так разозлило, что я предложила Виктору Викторовичу просто похитить её, ну и… клетки взять. Он долго на меня смотрел.

– Тогда проще убить.

– Яйцеклетки погибнут.

– Но вы же мне обещаете клон… – и он испытующе пронзил взглядом начальника нашей лаборатории.

К счастью, наш начальник нашёл в себе достаточно смелости сказать, что теоретически всё это возможно, но до сих пор нам не удалось это сделать.

– Возможно, именно потому, что клетки были мертвы, Виктор Викторович. Нужны живые клетки… И потом, всё же клон – это не то, то вам нужно, ведь так? Вы хотите ребёнка. Своего, но от этой женщины. Это означает только вариант ЭКО. И нам нужны её яйцеклетки.

Когда же сегодня мы узнали, что имеется беременность, наш начальник воодушевился.

– Нам нужен этот эмбрион!

– Как вы себе этот представляете? Сан Саныч, мы привезём лишь… какой-то детрит.

– А вы постарайтесь. Выскоблите кареткой с эндометрием вместе и плодное яйцо, и в азот. Если нам удастся получить его живым… Вы видели ведь этих людей? – он посмотрел мне в глаза.

«Видела», да чтоб я провалилась! Я с этой паршивкой дружила восемь лет, каждый день смотрела на неё, пытаясь разобраться, почему она даже во мне, кто ненавидит её всеми фибрами, вызывает желание, не отрываясь смотреть на неё, подражать, смеяться её шуткам и даже просто улыбаться от того, что я просто её вижу. Но её мужа, этого загадочного Лиргамира, которого, как мне казалось, боится даже Виктор Викторович, я не видела никогда.

– Ну, а я видел, – Сан Саныч откинулся на спинку своего богатого кресла. – И кое-что о нём слышал… Евгенику заклеймили как расистскую лженауку, но, честное слово, я бы предпочёл вырастить этот эмбрион, а не создавал бы искусственное дитя нашего уважаемого босса… Тем более что эта женщина, если выживет теперь, вряд ли сможет ещё рожать.

– Ребёнок у неё есть.

– Но его мы уже не сможем выдать за ребёнка Виктора Викторовича, – он выразительно посмотрел мне в глаза.

– Я вас правильно поняла?.. – я всё же не могла поверить в это.

Сан Саныч показал на свой рот, изобразив молнию, на которую будто бы закрыл его. Конечно, то, что он задумал маловыполнимо, я не представляю, чтобы после отторжения из организма матери, пусть и на таком раннем сроке, но эмбрион сохранил бы жизнеспособность. Но почему бы и не провести эксперимент. О том, что это всё во мне вызывало мстительное возбуждение, я не говорю, я с удивлением почувствовала его. Мне казалось, всё давно забыто, всё перегорело во мне, и вот сейчас я поняла, что нет, всё живо, так же, как было тогда… Странно, возможно, во мне сработали какие-то нервные связи, грубо говоря, рефлекс, за столько лет я привыкла испытывать эти эмоции, и даже такой большой перерыв этот мощный рефлекс не разрушил.

Как бы то ни было, но я поехала в Бакулевский институт в сопровождении охраны, с портативным переносным аппаратом УЗИ, и по дороге уже не думала о том, что я сейчас увижу Таню, которую в последние годы я видела только по телевизору или в журналах, и то, потому что её было слишком много. Я думала о том, как мне таким образом извлечь эмбрион, чтобы он остался невредим и жизнеспособен. Задача практически невыполнимая, но потому и интересная. А что если удастся? Ведь это впервые, чтобы, по сути, абортивный материал был использован для ЭКО. Это, как говориться, пахнет, если не Нобелевской, то серьёзным прорывом. Публикациями в международных журналах, буквально, славой.

Да, именно это и было в моей голове, когда я вышла из машины во дворе Бакулевского центра. И я даже забыла о том, что мне сейчас предстоит очень ответственное, и сложное поручение. Надо сказать, я испытывала гордость, и даже приступ тщеславия, приятно бурлящий в крови. И только, когда я уже, торопясь, поднималась на крыльцо клиники, мне напомнили о том, к кому же я приехала, то есть не только зачем, но и к кому…

Я увидела и, конечно, сразу узнала Марата и Платона, просто потому что только что видела их обоих по телевизору, но, конечно, увидеть вот так их было неожиданно и они какие-то не такие, как на экране, хотя, кажется, те же. В первое мгновение после удивления, я подумала, надо бы подойти, но вспомнила, что я спешу, а ещё… а ещё вдруг поняла, зачем я здесь.

Вот тут я и посмотрела на третьего, бывшего с ними, я бы обратила на него внимание и просто потому, что в него весьма примечательная внешность: удивительно правильное лицо, оно показалось бы неживым, если бы не очень острый взгляд серых, даже тёмно-серых глаз из-под согласных прямых бровей, его глаза жгли, и я ещё не поняла, какого рода интерес горит на их дне, он меня взволновал, этот огонь, если это тот самый Лиргамир, муж Тани… получается, ей снова достался какой-то необыкновенный мужчина, наделённый не просто красивой внешностью, но внутренним огнём такой силы, которого я ещё не встречала. Наверное, потому я и не была замужем и всерьёз ни с кем не встречалась, что все мужчины, что встречались мне были мелки, тусклы и не вызывали во мне ничего, кроме усталости от их внимания уже на втором-третьем свидании.

И вот такой, прожигающий взгляд, который воспламеняет даже на расстоянии, у того, кто опять принадлежит не мне? И не просто мне не принадлежит, но он её. Опять её, Тани! Это чёртовой Тани Олейник, которая будто появилась на свет отнимать у меня всё лучшее. О Володе я не вспоминала столько же времени, сколько не думала о ней, о Тане. И то, что Володя всё же стал знаменитым, вся эта шумиха и упоминания их имён вместе тоже мало волновали меня, я пережила это, перемолола в своей душе и забыла, и смотрела теперь отстранённо, даже не думая, что несмотря ни на что, они всё же вместе. Хотя это и были немного странные отношения, потому что Таня была замужем, и даже в нынешние времена довольно свободных нравов, даже с модой на эту самую свободу, на эту тему говорили глухо.

Когда же Володя погиб… это было больно. Неожиданно и больно. Я не думала о смерти сама и не думала, что могу в скором времени услышать о смерти кого-то из моих сверстников, там более о смерти Володи. В тот момент, год назад, всё как-то внезапно всколыхнулось, ожило во мне, я даже плакала… Больше того, я пошла на его похороны… И я видела безобразную сцену, которую устроила у гроба бывшая жена Володи, показавшаяся какой-то огромной лохматой вороной набросившейся на ласточку. Когда истошно заплакал его сын, я не смогла этого выдержать и ушла, не дожидаясь окончания церемонии. Проталкиваясь сквозь толпу, я выронила где-то свой букет красных гвоздик, не в силах сдерживать слёзы, и, рыдая, что ни в ком не вызвало удивления, многие плакали в той толпе. Оказалось, во мне ещё много было живого.

Когда я услышала о смерти Тани немного позже, это уже не тронуло меня вовсе, мне казалось, она умерла вместе с ним, с Володей.

Каково же было моё удивление, когда оказалось, что она не только жива, но именно от неё материал тщится получить наш Виктор Викторович, признаться, мне не было ничего об этом известно до сего дня. И вот я приехала, чтобы увидеть её и забрать у неё то, что понадобится нам для удивительного эксперимента. Странно и удивительно переплетает судьба наши с ней жизни.

И, конечно, вот он, этот человек, Лиргамир, судя по всему, именно о нём говорил Сан Саныч, когда упомянул о евгенике. Да, конечно, соединить Таню, какой её помнила я, и вот этого изумительного человека, это, действительно достойный материал, как говориться, куда выигрышнее генов кривоногого и неказистого злобного паука Виктора Викторовича. Так что во мне появился личный интерес постараться доставить их эмбрион живым…

Когда я вошла в реанимацию, со мной был охранник, который нёс аппарат УЗИ, нас обоих заставили надеть стерильные халаты и маски, что в общем понятно, послеоперационный период да ещё после такого вмешательства… Мне стало не по себе, когда я подумала, что я пришла совершить над беспомощной женщиной, которая притом находится между жизнью и смертью… А ведь это чудовищный по своему цинизму и наглости акт, я намереваюсь ограбить её в самом страшном смысле. Я отбираю то, что раньше никто не пытался воровать, биологическую идентичность. И только потому, что мне за это хорошо платят. Получается, в этом мире можно купить всё? Получается и я продалась, получается, я пришла совершить противоестественное и преступное деяние только потому, что за это заплачено?

Я остановилась, глядя на койку, на которой, опутанная проводами и трубками с дренажами, торчащими из груди, посередине которой приклеена повязка, а под ней, ясно, длинный шов. Такой был у Тани, но я никогда не знала, откуда он там взялся, сама она отшучивалась, и я поняла только, когда уже училась в медицинском, поняла окончательно. Хотя ходили неясные разговоры, когда Таня лежала в больнице после выкидыша, но я не придавала значения, не желая вникать в её проблемы больше, чем уже была вовлечена.

И вот теперь… я стояла здесь и смотрела на неё. Я вдруг вспомнила, что я сделала тогда с ней, но вот он, Марат, тут же, так никуда и не делся, всё возле, а Марат тоже не самый худший был юноша когда-то, и как он влюбился в неё… И что, что она, конечно, никогда не осталась бы с ним на ночь, если бы я не отравила их тогда… Он в неё влюблён. Был и остался. Так что потеряла ли она в результате? Теперь мне так не казалось…

И всё же… Я могу не делать того, зачем меня послали. Я могу отдать любую яйцеклетку из нашего банка, кто и когда заметит разницу? Никто и никогда. Ведь гарантий сходства никаких нет, это вам не синий и жёлтый смешать, и то получатся разные оттенки зелёного, если чуть-чуть изменить пропорции, в яйцеклетке нет копии женщины, в теле которой она произведена, там всего лишь зашифрованный код всех поколений её предков. Так что никто и никогда не узнает о подмене. Ну, а эмбрион… ну не получилось, разрушился. И так 99,9 процентов, что он погибнет. Я могу это сделать. Могу оставить ей её ребёнка, и не трогать её клетки, отдам клетки тех, кто добровольно продал… Да, за моей спиной стоит охранник, но что он понимает? Я просто заставлю его выйти, я в любом случае сделаю это, потому что манипуляция не для глаз посторонних, тем более мужчин. Я могу… могу, и всё это без риска для себя…

Я обернулась, показала охраннику, куда поставить аппарат УЗИ, он был на батарейках, так что мне его помощь не нужна даже в этом.

– Выйдете пока, – сказала я ему.

Он только кивнул. Я подошла ближе к кровати… да, пикает аппарат, шуршит ИВЛ, лицо перекрывает эта маска… Но это Таня. Таня… один взгляд на которую всегда вызывал во мне волнение восторга, потому что как я ни ненавидела её, но смотреть на неё без восхищения не могла, таким прекрасным и гармоничным было её лицо, таким изящным и грациозным тело, движения, будто она репетирует их перед зеркалом целыми днями, полны мягкой силы и гибкости настолько, что хочется им подражать. Но как подражать её нежному голосу, звенящему как струна, журчащему смеху? Как подражать вот этому всему, из чего состоит она вся, и всегда будет такой, даже когда станет старухой, останется притягательной. Если она притягивает меня, то как она действует на тех, кто никогда не испытывал ненависти к ней?

Я прикоснулась к её лунным волосам. Удивительно, какие они мягкие и тонкие, я не знала прежде, я думала они как мои – плотные и густые, нет, её совсем иные, так и гладила бы их, запуская пальцы к тёплой голове, накручивая вокруг фаланг, они как дистиллированная вода, такие же нежные, неплотные…

Удивительные тёмные, почти чёрные брови и такие густые, как это странно у такой блондинки, они узкими красивыми линиями уходили к вискам от тонкой переносицы, и никаких лишних волосков, с которыми, к примеру, постоянно боролась я, доводя от природы густые брови до состояния ниточек. А она ничего никогда вроде и не делает и остаётся вот такой прекрасной. Господи, какое лицо… Наверное, если бы кто-то хотел создать нечто идеальное, он должен был бы смотреть на неё. Вот этот идеальный широкий лоб, кто вымерял его и какой линейкой, чтобы он был вот таким под правильной скобкой волос над ним, выпуклый и светящийся. Эти ресницы, блестящие тёмным шёлком, я не вижу сейчас её глаз, но я знаю, какие они, какой в них глубокий синий цвет, какие широкие в них зрачки, кажется, в них отражается половина мира. Я не могла, как следует видеть губы, между них была вставлена трубка для дыхания, но их чёткая красивая линия была мне хорошо видна, как и их бледность, и кровь между ними, давнишняя уже, это только засохшие крупинки, всего лишь…

Она очень похудела, это даже удивительно, как хорошо я помнила её лицо, и сейчас я вижу, как ввалились у неё глазницы и выступили скулы, даже на висках над скулами появились небольшие западения… Ты очень больна, Таня, и, может быть, ты даже не останешься жить, может быть, все твои мучения вообще напрасны, а я… А может быть, я дам тебе вторую жизнь, если заберу сейчас твои клетки. И шанс твоему ребёнку, который, возможно, сейчас обречен?

Но нет, ты хочешь уговорить саму себя, что действуешь не в интересах извращённых злодеев. Ты воровка, ты пришла её ограбить. Ты уже делала так с ней, ты уже украла у неё чудо первой ночи любви, утопив её в дурмане.

Она сама виновата. Сама! Сама…

Конечно, сама. Уже тем одним, что она приехала в Кировск и нарушила там весь порядок, который так хорошо складывался вокруг тебя. Внесла неправильность, какой-то изгиб, даже слом, и перемешала все краски, как вечно делала на своей палитре и притом у неё выходили самые лучшие эскизы. Ох, как же я её ненавижу за то, что не могу не восхищаться ею. Даже вот такой, обнажённой передо мной, даже растерзанной… а я пришла ещё дотерзать её. Забраться в святая святых её глубин и загадок…

Вдруг какой-то шум за дверью отвлёк меня от моих тяжёлых размышлений. Я вышла в коридор и увидела… даже Вьюгин оказался здесь, он пытался прорваться в реанимацию, из которой выгнали всех, чтобы я могла сделать то, для чего пришла. Даже Вьюгин. Даже он по сию пору верен ей, вон побелел глазами, узнавая меня. Они все обожают её, все превозносят, восторгаются, не видят недостатков. И это не ослепление, это длится и длится…

Наверное, если бы не появился Валера Вьюгин, всё сегодня могло пойти иначе…

Глава 4. «Гуляй!»

Было очень больно. Очень больно и горячо в груди, я видела жар, который пристроился там и шевелился, будто он живой. А он и был живым, потому что это шар огня. Потом он перестал ворочаться, просто немного успокоился, остановился и улёгся.

А потом появилась другая боль, второй горящий шар вторгся в живот. И я снова перенеслась во времени и пространстве в затхлую психбольницу и увидела серое лицо Костеньки над собой, его большие красные губы, которыми он неизменно целовал меня там, но к счастью, ни разу не коснулся лица, предпочитая смотреть в него, не мигая, словно снимал на фотоплёнку… как это было больно… как больно, знает только тот, чью рану тревожили день за днём, срывая струпья и полосуя одним и тем же тупым орудием вновь и вновь…

Мне так захотелось закричать и сбросить всё это, сделать то, чего я не могла сделать с Костенькой. Ну, я так и сделала, потому что терпеть было уже нельзя, ещё раз невозможно…