– Это я понял и даже согласен. А вот зачем ему эта «летопись»?
– Не знаю, Миша, – искренне ответил Бурлаков. – Себе он три или четыре снимка забрал, остальные мы уже без него поделили.
– Какие он взял?
– Алечку с Джонатаном.
– Понятно, – сразу кивнул Михаил Аркадьевич и сел. – Ну, за тебя, Гошка, и за всех твоих.
– Спасибо, – у Бурлакова на мгновение растроганно сорвался голос.
Выпили, не чокаясь, и посидели молча.
– Ну что, Гошка, – Михаил Аркадьевич задумчиво крутил за ножку пустую рюмку. – Синичка когда прилетает?
– К пятнице обещала. Да, Миш, ей я расскажу, всё, как и тебе, а больше… не хочу трезвона. Впрямую спросят, отвечу, а сам… не хочу.
– А спрашивать никто не будет, – понимающе хмыкнул Михаил Аркадьевич. – Ладно. Это твоя семья, тебе и решать. Только… вот ещё что. Ты понимаешь, что он – свидетель, единственный свидетель.
– Мишка! Вот потому и надо его беречь. И ему там спокойнее, и мне за него. А сроки… так для истории срока давности нет.
– Спасибо, утешил, – Михаил Аркадьевич насмешливо подмигнул. – Как она, твоя история, судит и пересуживает, давно известно. Да не фыркай ты. Никто его не тронет. По основным каналам он считается мёртвым или вообще не существующим, дело на двойном разрыве в архиве. Когда до него ещё историки доберутся… Когда он приедет? На Рождество?
– На Рождество я туда поеду. Ну, и святки там проведу.
– Один поедешь?
Бурлаков вздохнул.
– Да. Он… он помнит… и вообще… считает… ну, что я тебе говорю. У тебя же та же проблема была.
Теперь вздохнул Михаил Аркадьевич.
– К сожалению, и была, и есть.
– Так и не поладили?
– Аня с Маринкой? Нет, – покачал головой Михаил Аркадьевич. – Правда, Маринка теперь хоть заходит. Всё вежливо, культурно, как в лучших домах Лондона и Парижу.
– И то хоть что-то, – утешил его Бурлаков. – Время всё лечит.
– Только глупость неизлечима, – закончил старинное присловье Михаил Аркадьевич.
Бурлаков критически оглядел бутылку и решительно разлил по рюмкам остатки коньяка.
– Слушай, Мишка, есть у меня к тебе… – и запнулся, подбирая слово.
– Дело? – подсказал Михаил Аркадьевич.
– Нет, – решительно мотнул головой Бурлаков. – Нет, Миша, просьба.
– Даже так? – улыбнулся Михаил Аркадьевич.
– Даже и очень. Проверь по своим каналам одного человека.
Михаил Аркадьевич стал серьёзным.
– Давай координаты.
– Фёдор Мороз. Возраст… предположительно от сорока и старше.
– И всё?
– Всё.
– Негусто. Зачем он тебе?
– Серёжа назвался Андреем Фёдоровичем Морозом. Сам понимаешь, от балды такого не делают. Так, кто он, Миша? – Михаил Аркадьевич слушал очень внимательно, и Бурлаков продолжил: – Если он там как-то прикрыл Серёжу, помог ему… я хочу о нём знать. Вряд ли он жив, Серёжа бы его пригласил, он собирал близких, а… если он взял его фамилию, а его имя своим отчеством, понимаешь…
– Понимаю, Гоша, – остановил его Михаил Аркадьевич. – Скоро не обещаю, слишком мало данных, но пошарю. Мороз… может быть и кличкой.
– Всё может быть, Миша. Спрашивать Серёжу я не хочу, а, если честно, боюсь.
– И не спрашивай, – согласился Михаил Аркадьевич и повторил: – Пошарю.
Незаметно, почти неощутимо темнел, наливался синевой воздух за окном и в кухне. А они сидели и молчали.
Россия
Ижорский Пояс
Загорье
Суматошный послепраздничный день заканчивался обыденной вечерней рутиной.
Женя сидела у трюмо, расчёсывая на ночь волосы, а Эркин лежал в кровати, закинув руки за голову, и любовался сразу и ею, и её отражениями в зеркальном коридоре.
– Ты завтра как в школе? – спросила, не оборачиваясь, Женя.
– С утра, – вздрогнув, ответил Эркин. – Андрей же во вторую работает.
– Да, конечно, – Женя положила щётку и тряхнула головой, рассыпая волосы по плечам и спине. – Устал, милый?
– Не-а! – ответил Эркин с таким недвусмысленным энтузиазмом, что Женя рассмеялась.
Эркин ответно засмеялся и приглашающе потянулся, заставив одеяло сползти с себя.
Смеясь, Женя подошла к кровати и наклонилась над ним.