Мир Гаора. Коррант. 3 книга

А пока… пока осень, вторая его осень в Дамхаре и… да, правильно, с девятой декады осени, а день… аггел, нет, помню, пятый день, ну да, с этого самого дня, будь он проклят, и пойдёт пятый год его рабства. Пока что рабом он меньше, чем на фронте. Так что… а к аггелу всё. А край хороший Дамхар, ему нравится. И здорово получилось, что под осенний праздник он в рейсе оказался, и сам, на закате остановив фургон прямо на дороге, вышел и проводил Солнце – Золотого Князя – на отдых и покой, до весны, поговорил по-нашенски, глядя с холма на красный в золотом разливе касающийся горизонта диск, и уже по-ургорски прочитал положенные молитвы Огню Небесному Справедливому.

Середина осени: холодные затяжные дожди, серое небо, оголённые ветрами и дождями деревья… а всё равно хорошо. Кто выжил, тот и победил. Пока ты живой – ты победитель, а вместо орденов, званий и трофеев в этой войне у тебя… что? Да сама жизнь! Так что вперёд, водила, следи за дорогой и крути баранку. И береги задницу. О том, что в любой момент его могут отправить на торги, Гаор давно не думал. Это у Сторрама то и дело кого-то покупали, продавали, отправляли на филиал и привозили с филиала, а здесь… за два года никого не продали и не прикупили. А из разговоров он понял, что и остальные по многу лет уже в этой усадьбе, на этом подворье, и даже Цветну в посёлок рожать да кормить не отправили. Так что здесь и выносит, и родит, и выкормит, а там, глядишь, так и будет дитё расти, до пяти-то лет, до первой сортировки уж точно. Лутошку вон как купили семилетним, так и вырос, Малушу пятилеткой купили, ещё лоб красный был, а Трёпка, правда, постарше была, но тоже уже лет пять, не меньше, как на дворе крутится. А Джадда хозяин, как война кончилась, привёз, так ведь тоже уже шесть, да, правильно, шесть лет прошло, и продавать его не собираются.

Иногда Гаор останавливал себя в таких рассуждениях, давно ставшей привычной фразой, что загад не бывает богат, понимал, что это он сам себя успокаивает и уговаривает, но… но не хочет он думать, что и эта жизнь, к которой вполне приспособился, кончится так же внезапно и страшно, как у Сторрама. Нет, всё хорошо, и будет хорошо, рейс закончен, он едет домой, где у него своя комната с небольшим, но его имуществом, и плевать, что всё это выдано ему. Да нет же, дурак, дом – не стены, а люди, что его ждут. Он поставит фургон в гараж, пойдёт в кабинет хозяина, отдаст ему накладные и бланки заказов, а если хозяина нет, сам напишет и подколет к бланкам отчёт, и уйдёт к своим. Если баню не топили, сходит в душ, вымоется, переоденется, сбросив пропотевшее в рейсе бельё в ящик для грязного, и до ужина будет валяться у себя в повалуше с газетой. И что ещё в жизни надо? И сам себе горько ответил. Чтобы она не была рабской. Не можешь изменить – терпи, не можешь терпеть – измени, а главное – не будь дураком и не путай. А статья уже готова, почти. И не «нищие богачи», нет, это не так, «голодающие кормильцы», вот как надо назвать. И не сами отрывают от себя, чтобы накормить других, а у них отбирают, специально, создавая условия полуголодного существования. Стоп, это на ночь, впереди блокпост и… да, правильно, ящик с пивом и ящик рыбных консервов. А всё остальное пока побоку, бойся лошади сзади, коровы спереди, а полицейского издали и со всех сторон.

Гаор плавно сбросил скорость, подруливая к обочине у серой мокрой коробки блокпоста. И как же они оттуда следят за дорогой? Ведь он не гудел, мотором не рявкал, тормозами не визжал, а как остановился, так сразу сержант и вышел. Вот прямо… мистика – выскочило нужное слово. Но его тело и руки уже проделывали все операции, необходимые для выгрузки и сдачи груза.

– Всё, хозяину скажешь, больше пока не надо.

– Да, господин сержант, больше пока не надо.

И до дома уже совсем немного осталось, фургон пустой и лёгкий, но холодает, дорога становится скользкой, а темнеет рано, и пора фары включать.

…И всё было так, как он себе представлял в дороге. Правда, хозяин был дома, так что писать отчёт не пришлось. Гаор сдал накладные и заказы, отрапортовал, где что сказали, и его отпустили отдыхать до завтра.

По внутреннему коридору он прошёл в кухню и улыбнулся хлопотавшей у плиты Красаве.

– Мир дому и всем в доме, Мать.

– И тебе мир, Рыжий, с приездом тебя, – обрадовано ответила Красава. – Иди, раздевайся, покормлю хоть чем с дороги, потом уж помоешься.

– Вот уж нет, – вошла в кухню Нянька. – Рыжий, в посёлках ночевал?

– А где ж ещё? – улыбнулся, зная продолжение, Гаор. – Может, и набрался, Старшая Мать.

– Ну, так бельё на прожарку кидай. Как вымоешься, так и поешь. Не помрёшь с голодухи!

Гаор шутливо козырнул ей, щёлкнув каблуками, и пошёл в свою повалушу за чистым бельём и душевым узелком, который отличался от банного отсутствием веника. Телягу и каскетку на гвозди рядом с ветровкой и кожанкой, кирзачи к стене рядом с ботинками и резиновыми сапогами.

В дверь всунулась голова Лутошки.

– С приездом, Рыжий, фургон мыть завтрева будем?

Гаор кивнул, и Лутошка, радостно ухмыльнувшись, исчез.

Душ в усадьбе маленький: два рожка у одной стены, скамейка для мытья в шайках напротив и настенный кран для шаек в торцовой стене. На двадцать человек, конечно, тесновато, но большинство предпочитало баню, так что толкотни в душе никогда не было. Правда, и определённого времени для мужчин и женщин тоже, и Гаор ещё в начале своей жизни «в капитановой усадьбе» влетел как-то в душевую, не поглядев, чьё белье на скамеечке у входа. А там как раз мылись Белёна с Милушей. И его тут же в четыре руки под двухголосый дружный визг выкинули обратно.

– Девки, – взмолился он под дверью, – пустите, вы ж в шайках, а я под душ встану, честное слово, смотреть не буду.

– Вот и дурак, – сказала ему прибежавшая на визг Большуха, – прикройся и подожди, коли ума нет.

В чем он дурак: в том, что полез не глядя, или что обещал не смотреть, – Большуха уточнять не стала, но потом его долго этим дразнили и подначивали.

Но сегодня скамейка пуста, и Гаор, спокойно положив на нее чистое бельё и чуньки, разделся, сбросил рубашку в «грязное», а бельё «на прожарку», штаны оставил на скамейке и, щёлкнув выключателем, вошёл в душевую. Конечно, баня хороша, но и горячий душ с дороги тоже оченно хорош. Да ещё посидеть в шайке поплескаться, и снова под душ. А если б ещё кто пришёл спину потереть, то лучше б и не было. Но все ещё в работе, это его уже отпустили на отдых. И он, не спеша, со вкусом вымылся, растёр себя мочалкой везде, где смог дотянуться, дважды, до скрипучих волос, вымыл голову, а то и впрямь, если вдруг что подцепил.

Мылся он долго и вышел чистым до хруста и умиротворённым, будто с грязью и засохшим на теле потом смыл и усталость. Так же не спеша и тщательно вытерся, оделся в чистое и пошёл к себе. В повалуше развесил полотенце и мочалку на приспособленной им для этого в углу жёрдочке, расчесал ещё влажные волосы, усы и бороду, проверив пальцами, не пора ли усы ровнять, достал и надел чистую рубашку. На лежавшие на тумбочке газеты он старался не смотреть. Было уже с ним, взял и зачитался. Его на ужин пришли звать, а он посланца так обложил, что самому потом неловко было. Нет, газеты на вечер, когда все по повалушам разойдутся, тогда ляжет и почитает. А пока…

В повалушу всунулась Малуша.

– Рыжий, а учиться будем? Меня матка отпустила уже.

– Давай, – кивнул Гаор, – заходи и показывай, что получилось.

Малуша вошла и гордо вывалила прямо на его постель свое рукоделье: браслетик, колечко и шпильку с цветочком. Гаор придирчиво осмотрел и кивнул: всё чисто, концы убраны, витки и лепестки ровные.

– Хорошо. Всё правильно.

Малуша просияла счастливой широченной улыбкой.

– Рыжий, а теперь что будем плести?

– Придумаем, – рассмеялся он.

В посёлках женщины тоже, в основном, прятали волосы под платки, но не узлом на макушке по-ургорски, а заплетая в косы и укладывая вокруг головы, и плели не от макушки, а от затылка, а девчонки и девки, кто помоложе, оставляли косу свободно спускаться на спину, а спереди на голову надевают широкую ленту. А если вместо ленты ободок, то… то интересно должно получиться.

Малуша забрала своё рукоделие и убежала хвастать, что Рыжий её похвалил. А Трёпка не пришла, значит, не сделала, придётся за ухо подёргать, чтоб знала: на раз сказано, а на два по шее.

Гаор выдвинул из-под нар второй сундучок, поменьше, с задельем, открыл и стал просматривать: чего и сколько у него есть, и что он сегодня под курево и трёп будет делать. А если… а посмотрим, и он отложил почти законченный мечик. А не приглянется мужикам, ну, так он себе его оставит, будет в бардачке возить. На теле все-таки опасно, прощупают при обыске, мало не покажется.

В дверь заглянул Тумак.

– С приездом, Рыжий, чего лопать не идешь?

– Как не иду? – засмеялся Гаор, вставая. – Аж бегом бегу.

На кухне весёлая толкотня у рукомойника и шум голосов.

– Как съездил, Рыжий?

– В порядке. Как вы тут?

– Живём, хлеб жуём.

– Спасибо матерям-владычицам…

– …и нашим кормилицам.

– Старшая Мать, а Рыжему с дороги да устатку и стакашу бы можно.

– Ну, и нам заодно.

– Я вот вицы всем вам сейчас отмерю!

– Старшая Мать, так холодно.

– Ага, замёрзли мы.

– Ну, по стопарику бы хоть.