Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе

Сразу же возник вопрос, кто виноват на самом деле: городской казначей, брокер или они оба. Сколько денег было растрачено? Куда они ушли? В конце концов, кто такой этот Фрэнк А. Каупервуд? Почему он не арестован? Как ему удалось вступить в такие тесные отношения с финансовой администрацией города? И хотя дни так называемой «желтой прессы» еще не наступили и местные газеты не так охотно делились подробностями чужой личной жизни, как это происходило впоследствии, даже под контролем политических и финансовых магнатов было невозможно избежать каких-либо комментариев по этому поводу. Нужно было писать громкие передовицы. Следовало сочинять напыщенные и высоконравственные статьи о стыде и позоре, которые один-единственный человек мог навлечь на славный город и уважаемую политическую партию.

Отчаянный план взвалить вину на Каупервуда, состряпанный Симпсоном, Батлером и Молинауэром для временного очищения партийных рядов от преступного душка, сошел со стапелей и был приведен в действие. Было любопытно и странно наблюдать, как быстро газеты и даже Гражданская ассоциация муниципальных реформ подхватили слух о том, что главным, если не единственным виновником злоупотреблений является Каупервуд. Правда, Стинер ссудил его деньгами, то есть передал ему для продажи долговые обязательства города, но каким-то образом у всех складывалось впечатление, будто Каупервуд безрассудно злоупотребил доверием казначея. Тот факт, что он получил чек на шестьдесят тысяч долларов за сертификаты, не попавшие в амортизационный фонд, подавался в виде намека, так как газетчики и бдительные граждане не имели убедительного подтверждения и опасались уголовной ответственности за клевету.

В надлежащее время было опубликовано несколько писем, обращенных к муниципалитету, которые сразу же попали в газеты и в Гражданскую ассоциацию муниципальных реформ. В первом из них содержалось жесткое требование мэра города, мистера Джейкоба Борхардта, к мистеру Стинеру, которому предлагалось объяснить свое поведение. Следующее письмо было ответом на запрос, а в третьем письме находилось распоряжение городской администрации. Как рассчитывали политики, этих писем было достаточно, чтобы продемонстрировать стремление Республиканской партии очиститься от любых отщепенцев в своих рядах, а заодно оттянуть время до выборов.

Канцелярия мэрагорода Филадельфии

Городскому казначею, мистеру Джорджу У. Стинеру, 18 октября 1871 года

Уважаемый сэр,

до меня дошли сведения, что крупный пакет облигаций городского займа, выпущенных вами для продажи в счет суммы, причитающейся городу, – и, как я полагаю, после официального предписания мэра города, – вышел из-под вашего контроля и что выручка от продажи вышеупомянутых облигаций не поступила в городскую казну.

Меня также уведомили, что крупная сумма из городского бюджета по какой-то причине перешла в руки одного или нескольких брокеров либо банкиров, ведущих бизнес на Третьей улице, и что вышеупомянутые брокеры или банкиры с тех пор столкнулись с финансовыми затруднениями, вследствие чего интересы города могут серьезно пострадать.

В силу указанных причин я требую, чтобы вы незамедлительно известили меня об истинности или ложности подобных утверждений, дабы обязанности, возложенные на меня как на главу муниципалитета, могли выполняться с должным тщанием ввиду таковых фактов, если они существуют на самом деле.

С уважением,

    Джейкоб Борхардт, мэр Филадельфии.

Канцелярия казначея города Филадельфии

Достопочтенному Джейкобу Борхардту, 9 октября 1871 года

Уважаемый сэр,

я подтверждаю получение вашего письма от 18-го числа сего месяца и с глубоким сожалением сообщаю, что в данное время не могу предоставить вам запрашиваемую информацию. Несомненно, в работе городского казначейства произошли затруднения, связанные с просрочкой платежа и другими нарушениями от брокера, который в течение нескольких лет проводил операции с бумагами городского займа. С того момента, когда мне стало известно об этом, и до сих пор я прилагаю все силы к тому, чтобы предотвратить или уменьшить убытки, грозящие городской казне.

С совершенным почтением,

    Джордж У. Стинер.

Канцелярия мэра города Филадельфии

Городскому казначею, мистеру Джорджу У. Стинеру, 21 октября 1871 года

Уважаемый сэр,

в сложившихся обстоятельствах рассматривайте это письмо как мое уведомление об аннулировании и отзыве ваших полномочий по продаже городского займа в той его части, которая еще не реализована. Заявки на размещение займа с настоящего времени будут осуществляться в городской канцелярии.

С уважением,

    Джейкоб Борхардт, мэр Филадельфии.

Написал ли мистер Джейкоб Борхардт те письма, под которыми стояло его имя? Нет, он их не писал. Мистер Эбнер Сенгстэк написал их в офисе мистера Молинауэра, который после ознакомления с ними решил, что написано неплохо; в сущности, даже очень хорошо. А Джордж У. Стинер, городской казначей Филадельфии, написал ли он свой дипломатичный ответ? Нет. Мистер Стинер находился в состоянии полного упадка и даже плакал у себя дома, лежа в ванне. Мистер Эбнер Сенгстэк написал это письмо и заставил Стинера подписать его. По прочтении перед отправкой мистер Молинауэр посчитал этот текст «приемлемым». То было время, когда все мелкие мыши и крысы прячутся по норкам и углам из-за появления в темноте огромного кота с горящими глазами, и лишь более старые и мудрые крысы могут что-то предпринимать.

В это самое время господа Молинауэр, Батлер и Симпсон уже несколько дней обсуждали с окружным прокурором мистером Петти, как поступить с Каупервудом, чтобы предъявить ему обвинение в случившемся и какую линию защиты избрать для Стинера. Батлер, разумеется, выступал за осуждение Каупервуда. Петти не видел возможности защитить Стинера, поскольку в бухгалтерских книгах Каупервуда было множество записей о покупке акций трамвайных линий для городского казначея. Насчет самого Каупервуда он сказал: «Посмотрим, что можно сделать». Прежде всего они рассуждали о том, будет ли правильно арестовать Каупервуда и при необходимости привлечь к суду, так как сам факт ареста послужит для общественности веским доказательством его вины, не говоря уже о праведном гневе городской администрации, и до начала выборов может отвлечь внимание от неблаговидного участия партии в этих делах.

В результате 26 октября 1871 года Эдвард Стробик, президент городского совета Филадельфии, наконец получивший распоряжение от Молинауэра, предстал перед мэром с письменным заявлением, где Фрэнк А. Каупервуд, брокер, нанятый казначеем для размещения ценных бумаг городского займа, обвинялся в присвоении средств и соучастии в растрате. Не имело значения, что одновременно с этим он обвинил в растрате и Джорджа У. Стинера. Козлом отпущения был выбран Каупервуд.

Глава 34

Контрастирующие образы Каупервуда и Стинера в то время заслуживают небольшого отступления. Лицо Стинера было бледно-серым, губы посинели. Каупервуд, несмотря на мрачные мысли в связи с возможным тюремным заключением, на которое намекали скандальные статьи, а также с последствиями такого события для его родителей, жены и детей, друзей и деловых партнеров, оставался спокойным и собранным, что свидетельствовало об огромной душевной стойкости. Находясь в вихре катастрофических событий, он ни разу не потерял голову и не утратил мужество. Так называемая совесть, которая мучает некоторых людей и доводит до самоуничтожения, вообще не беспокоила его. Он не имел осознанного представления о грехе. С его своеобразной точки зрения в жизни существовали лишь две стороны – сила и слабость. Правильное и неправильное? Он ничего не знал о таких вещах. Это были метафизические умствования, которые его не заботили. Добро и зло? Они были игрушками для клириков, их инструментами наживы. Что касается общественной благосклонности или общественного осуждения, которые иногда быстро сменяли друг друга после любых несчастий, ну, что такое общественное осуждение? Разве он или его родители принадлежат к высшему обществу? Нет. В таком случае, разве он не сможет в будущем восстановить свой статус и положение в обществе? Вполне возможно. Мораль и аморальность? Он никогда не принимал их в расчет. Но сила и слабость – о да, тут все ясно! Если ты силен, то всегда можешь защитить себя и стать кем-то. Если ты слаб, то отступай в тыл и убирайся с линии огня. Это знание всегда играло ему на руку. Оно давало ему превосходные возможности. Почему он наделен таким острым умом? Почему фортуна неизменно благоприятствовала ему в финансовых делах? Он не заслужил этого, но добился этого. Возможно, не обошлось без случайностей, но каким-то образом мысль о том, что он всегда будет защищен – его «прозрения» и догадки, как нужно действовать, которым он часто следовал, – было нелегко объяснить. Жизнь была темной, неразрешимой загадкой, но чем бы она ни являлась, сила и слабость были двумя ее основными компонентами. Сила выигрывает, слабость проигрывает. Он должен полагаться на остроту ума, точность суждений и здравый смысл – и ни на что иное. Он действительно представлял собой блестящий образец мужественной энергии. Он двигался с проворным изяществом; его усы бодро закручивались кверху, костюм был безупречно отглажен, ногти отполированы, лицо чисто выбрито и сияло здоровым румянцем.

Между тем Каупервуд лично обратился к Скелтону К. Уиту и попытался объяснить свой взгляд на ситуацию. Он указывал, что он поступал так же, как многие люди до него, но Уит скептически отнесся к его словам. Он не понимал, как могло случиться, что сертификаты на шестьдесят тысяч долларов не поступили в амортизационный фонд. Объяснение Каупервуда насчет существовавшей договоренности не устроило его. Тем не менее мистер Уит понимал, что многие политики получают прибыль таким же способом, и посоветовал Каупервуду выступить свидетелем на стороне обвинения. Каупервуд решительно отказался это делать и заявил мистеру Уиту, что не считает себя «доносчиком». Тот лишь криво усмехнулся в ответ.

Батлер был чрезвычайно доволен (хотя и озабочен предвыборной кампанией), поскольку теперь негодяй попался в силки, откуда ему будет трудно выпутаться. Следующим окружным прокурором, сменяющим Дэвида Петти в случае победы Республиканской партии, должен был стать назначенец Батлера по имени Денис Шэннон, молодой ирландец, предоставивший ему важные юридические услуги. Два других политика уже пообещали Батлеру свою поддержку. Шэннон был умный, атлетически сложенный и привлекательный юноша пяти футов и десяти дюймов росту, со светлыми волосами, румяный и голубоглазый, неплохой оратор и превосходный вояка на судебных слушаниях. Он очень гордился благосклонностью своего солидного покровителя, включившего его в список кандидатов, и обещал, что после избрания приложит все свои знания и умения для выполнения его поручений.

С точки зрения политиков в этой бочке меда оставалась только одна ложка дегтя: в случае осуждения Каупервуда та же участь должна была постигнуть и Стинера. Никто из них не видел способов спасти городского казначея. Если Каупервуд был виновен в присвоении шестидесяти тысяч долларов из городской казны, то Стинер был виновен в растрате пятисот тысяч долларов. Ему грозил пятилетний тюремный срок. Он мог заявить о своей невиновности, сославшись на сложившуюся традицию, и тем самым избавиться от позорной необходимости признать вину, но это не спасало его от сурового приговора. Никакой суд присяжных не мог закрыть глаза на изобличавшие его факты. Несмотря на общественное мнение, во время судебных слушаний могли возникнуть серьезные сомнения в виновности Каупервуда. В случае Стинера таких сомнений не было.

Дальнейшие подробности официального обвинения, выдвинутого против Каупервуда и Стинера, можно упомянуть вкратце. Стэджер, выступавший как адвокат Каупервуда, в частном порядке заранее узнал о предстоящем суде. Он сразу же посоветовал Каупервуду предстать перед властями до появления любых предписаний и таким образом предупредить газетную шумиху, которая неизбежно последовала бы в случае его объявления в розыск.

Мэр города подписал ордер на арест Каупервуда. Следуя совету Стэджера, Каупервуд незамедлительно предстал перед Борхардтом и остальными вместе со своим адвокатом и внес залог в размере двадцати тысяч долларов – его поручителем выступил У. К. Дэвисон, президент Джирардского Национального банка, – под гарантию своего появления в центральном полицейском участке, где в следующую субботу должны были состояться предварительные слушания.

– Забавная комедия, господин мэр, – шепнул он Борхардту, и последний с понимающей улыбкой ответил, что это определенная процедура, совершенно неизбежная в такое время.

– Вы же понимаете, как все устроено, мистер Каупервуд, – заметил он.

Тот улыбнулся в ответ:

– Конечно, я понимаю.

Далее последовало еще несколько более или менее необременительных визитов в местный полицейский суд, называемый Центральным судом, где, выслушав обвинение, Каупервуд объявил себя невиновным. В ноябре он наконец-то предстал перед коллегией присяжных, где счел необходимым появиться из-за сложной формулировки обвинения, выдвинутого Дэвидом Петти. Там он был без обсуждения предан суду (на чем настоял Шэннон, недавно избранный окружной прокурор), и первое заседание было назначено на 5 декабря под председательством судьи Пейдерсона из первого состава квартальных судебных заседаний, местного подразделения суда штата Пенсильвания для разбирательства подобных преступлений. Тем не менее обвинительный акт в его отношении так и не был составлен до окончания долгожданных ноябрьских выборов, которые благодаря хитроумным политическим махинациям Молинауэра и Симпсона (вброс бюллетеней и беспорядки на избирательных участках скорее приветствовались, нежели осуждались) привели к очередной победе, хотя и при значительном сокращении республиканского большинства. Гражданская ассоциация муниципальных реформ, несмотря на громкое поражение на выборах, которого не случилось бы без мошенничества, мужественно продолжала метать громы и молнии в адрес тех, кого считала главными злоумышленниками.

Все это время Эйлин Батлер следила за чередой злоключений Каупервуда по газетным статьям и окрестным слухам с таким интересом, страстностью и энтузиазмом, насколько позволяла ее сильная и жизнеутверждающая натура. Она была невеликим мыслителем, когда речь шла о личных отношениях, но обладала достаточной проницательностью и без всякой логики. Хотя она часто встречалась с ним и он рассказывал ей о многом – но не более, чем позволяла прирожденная осторожность, – из газет, семейных разговоров за столом и в других местах она заключила, что, несмотря на его бедственное положение, дела все же не так плохи, как можно было ожидать. Одна статья, аккуратно вырезанная из «Филадельфия Паблик Леджер», вскоре после того как Каупервуда публично обвинили в присвоении чужих средств, успокаивала и утешала ее. Она носила ее за лифом, это казалось ей доказательством, что ее обожаемый Фрэнк согрешил гораздо меньше грешников, которые ополчились на него. Это была одна из многочисленных деклараций Гражданской ассоциации муниципальных реформ, которая гласила:

«Аспекты этого дела гораздо более серьезны, чем было доведено до сведения общественности. Дефицит в пятьсот тысяч долларов происходит не от проданных и должным образом неучтенных бумаг городского займа, а от ссуд, выданных казначеем его доверенному брокеру. Комиссия также имеет информацию из надежного источника, что бумаги, продаваемые брокером, учитывались в ежемесячных расчетах по самой низкой цене на текущий месяц, а разница между этой суммой и фактической выручкой распределялась между брокером и казначеем, таким образом представляя интерес обеих сторон в давлении на рынок с целью добиться низких котировок при итоговых расчетах. Тем не менее комиссия может считать судебное преследование, возбужденное против мистера Каупервуда, всего лишь попыткой отвлечь внимание общественности от более виновных сторон, пока они стараются „уладить дела“ по собственному усмотрению».

«Значит, вот в чем дело», – думала Эйлин, когда читала статью. Эти политики – в том числе ее отец, как она поняла после разговора с ним, – пытались возложить на Фрэнка вину за свои махинации. Он вовсе не был таким дурным человеком, каким его изображали. Так было сказано в отчете. Она упивалась словами: «…попыткой отвлечь внимание общественности от более виновных сторон». Именно об этом говорил ей Фрэнк в те счастливые минуты их недавних встреч то в одном, то в другом месте, особенно в новом доме на Шестой улице, поскольку им пришлось покинуть старое убежище. Он гладил ее пышные волосы, ласкал ее тело и говорил, что все было подстроено политиканами, чтобы очернить его имя и максимально облегчить положение Стинера и Республиканской партии в целом. Он говорил, что непременно выйдет из трудного положения, но предостерегал ее от лишних разговоров. Он не отрицал своих долгих и взаимовыгодных отношений со Стинером. Он подробно рассказал ей, как это было. Она поняла или думала, что поняла. Она все узнала от Фрэнка, и этого было достаточно.

Что касается двух домов семейства Каупервуд, еще недавно с такой помпой объединенных в зените успеха, а теперь связанных общим несчастьем, то жизнь как будто покинула них. Этой жизнью был Фрэнк Алджернон. Он стоял за мужеством и силой своего отца, за духом и перспективами своих братьев, был надеждой своих детей, опорой своей жены, достоинством и влиянием всего семейства Каупервудов. Он был олицетворением всего, что подразумевало власть, широкие возможности, большие доходы, счастье и достоинство для его близких. Теперь это яркое солнце померкло и, по всей видимости, близилось к полному затмению.

После того рокового утра, когда Лилиан Каупервуд получила роковое письмо, которое разрушило ее домашний мир, она пребывала в полусознательном состоянии. Уже несколько недель она ежедневно выполняла свои обязанности с внешним спокойствием, в то время как ее мысли находились в мучительном беспорядке. Она была совершенно несчастна. Ее сорокалетие настало в то время, когда жизнь должна была оставаться неизменной на прочной основе, но теперь она могла оказаться вырванной из привычной почвы, где она росла и процветала, и равнодушно выброшенной увядать под палящим солнцем непреодолимых обстоятельств.

Что касается Каупервуда-старшего, то положение его приближалось к развязке. Как уже было сказано, он безмерно верил в своего сына, но сейчас он не мог не видеть допущенную ошибку и понимал, что Фрэнку предстоит тяжко пострадать за это. Разумеется, он считал, что Фрэнк имел право спасать себя так, как он это сделал, но горько сожалел, что его сын попал в ловушку, которая породила нынешний скандал. Фрэнк был блестящим бизнесменом. Ему вообще не нужно было связываться с городским казначеем и местными политиканами, чтобы преуспеть во всех своих делах. Городские трамвайные линии и политические махинаторы стали причиной его разорения. Старик целыми днями расхаживал по комнате, понимая, что его звезда закатилась, что банкротство Фрэнка будет его собственным банкротством и что этот позор – публичные обвинения – означает его погибель. Его волосы совсем поседели в течение нескольких недель, он стал ходить медленней, лицо побледнело, запали глаза. Его пышные бакенбарды теперь казались стягами давно ушедших славных дней. Его единственным утешением было то обстоятельство, что Фрэнк завершил свои отношения с Третьим Национальным банком, не задолжав ни единого доллара. Тем не менее он понимал, что директора этого почтенного учреждения не потерпят присутствия человека, чей сын помог опустошить городскую казну и чье имя теперь полоскали в газетах. Кроме того, Каупервуд-старший был слишком стар. Ему пришла пора уйти на покой.

Критический момент для него наступил в тот день, когда Фрэнк был арестован по обвинению в присвоении чужих средств. От Фрэнка, который получал сведения от Стэджера, старик заранее знал об этом. Он собрался с силами, чтобы отправиться в банк, но для него это было все равно что волочить ноги в кандалах. После бессонной ночи он написал прошение об отставке на имя Фривэна Кэссона, председателя совета директоров банка, чтобы быть готовым сразу же вручить его. При виде этого документа Кэссон, коренастый, хорошо сложенный, привлекательный мужчина лет пятидесяти, вздохнул с облегчением.

– Я знаю, как это тяжело, мистер Каупервуд, – сочувственно произнес он. – Мы, – я говорю от лица остальных членов совета – мы тяжело переживаем неудачное положение, в котором вы оказались. Нам хорошо известно, как ваш сын оказался вовлеченным в эту ситуацию. Он не единственный банкир, принимавший участие в делах города. Эта система существует уже давно. Все мы высоко ценим услуги, которые вы оказали нашему учреждению за последние тридцать пять лет. Если бы существовал какой-то способ, мы бы с радостью помогли вам преодолеть нынешние затруднения, но, будучи банкиром, вы должны понимать, что у нас нет такой возможности. Дела находятся в полном беспорядке. Если бы положение выправилось, если бы мы знали, как скоро это случится… – Он выдержал паузу, так как полагал, что должен воздержаться от заверений, как ему или банку жаль расставаться с мистером Каупервудом столь прискорбным образом. Мистер Каупервуд сам мог высказаться по этому поводу.

Во время этой речи Каупервуд-старший изо всех сил старался сохранить самообладание для достойного ответа. Он высморкался в большой белый носовой платок, выпрямился в кресле и спокойно положил руки на стол. Он испытывал мучительную душевную боль.

– Я не могу этого вынести! – внезапно воскликнул он. – Пожалуйста, оставьте меня одного!

Кэссон, безупречно элегантный, встал и ненадолго вышел из комнаты. Он прекрасно понимал остроту момента и напряжение чувств, свидетелем которого ему довелось стать. В тот момент, когда дверь закрылась, Каупервуд-старший уронил голову на руки и содрогнулся всем телом.

– Никогда не думал, что дойду до этого, – прошептал он. – Просто не мог подумать.