Титан

Эйлин трепетала от радостного предвкушения.

– Ах, Фрэнк, ты такой чудесный! – восторженно обратилась она к нему. – Ты можешь сделать все, что хочешь, правда?

– Не совсем, – с укоризной ответил он. – Но не потому, что мне не хочется. Удача в таких делах тоже кое-что значит, Эйлин.

Она стояла перед ним, – как это часто бывало, – положив округлые руки ему на плечи и вглядываясь в невозмутимые, ясные озера его глаз. Другой человек, более нервный и мнительный, мог бы отвести взгляд, но он встречал запросы и сомнения этого мира с внешней откровенностью, такой же обезоруживающей, как у ребенка. Правда состояла в том, что он верил в себя и только в себя, поэтому не страшился своих мыслей. Эйлин вопросительно посмотрела на него, но не получила ответа.

– Ты просто тигр, – сказала она. – Громадный лев! Шикарный зверюга!

Каупервуд легонько ущипнул ее за щеку и улыбнулся. «Бедняжка!» – подумал он. Он имела смутное представление о той неразрешимой загадке, которую он представлял даже для себя.

Вскоре после свадьбы, Каупервуд и Эйлин отправились в Чикаго и временно устроились в лучших апартаментах «Тремонта». Немного позже они узнали о сравнительно скромном меблированном доме на перекрестке Тридцать Третьей улицы и Мичиган-авеню, который сдавался в аренду на один или два года вместе с лошадями и экипажами. Они сразу же поселились там, завели дворецкого, слуг и все остальные атрибуты респектабельного дома. Только из учтивости, а не потому, что на данном этапе он считал разумным или необходимым устраивать светские приемы, он пригласил туда Эддисонов и еще нескольких человек, явно склонных принять его приглашение: президента «Чикагской Северо-Западной компании» Александра Рэмбо вместе с женой и архитектора Тейлора Лорда, к которому он недавно обратился за консультацией и счел приемлемым гостем в своем доме. Лорд, как и Эддисоны, принадлежал к светскому обществу, но являлся незначительной фигурой.

Если Каупервуд брался за дело, то доводил его до конца. Они арендовали прелестный небольшой особняк из серого камня с гранитным крыльцом и балюстрадой в один лестничный пролет, ведущий к двери в широкой сводчатой выемке, а продуманное расположение цветных стекол обеспечивало художественно-неброскую атмосферу внутри дома. Со вкусом подобранная мебель тоже была несомненной удачей. Заботу о званом ужине Каупервуд препоручил ресторатору и оформителю помещений, поэтому Эйлин оставалось только принарядиться наилучшим образом и ожидать гостей.

– Не стоит и говорить, милая, что сегодня вечером я хочу, чтобы ты выглядела блестяще, – сказал он. – Мне нужно, чтобы ты понравилась Эддисонам и мистеру Рэмбо.

Такого намека для Эйлин оказалось более чем достаточно, хотя на самом деле в нем не было надобности. По прибытии в Чикаго, она вскоре подыскала себе французскую горничную. Хотя она привезла много платьев из Филадельфии, у нее имелись дополнительные зимние наряды, подготовленные наилучшей и самой дорогой мастерицей швейного искусства в Чикаго, Терезой Донован. Лишь вчера ей доставили золотисто-желтое шелковое платье с богатой отделкой из зеленого кружева, необыкновенно гармонировавшее с ее рыжеватыми волосами, белоснежными руками и шеей. Ее вечерний будуар мог предоставить настоящее буйство шелков, атласа, кружев, дамского белья, духов, декоративных гребней и драгоценностей, – все, что могло внести полезный вклад в женское искусство прекрасной внешности. Пребывая в родовых муках композиции очередного вечрнего туалета, Эйлин неизменно становилась энергичной и неугомонной, почти суетливой, так что ее горничной Фадетте приходилось быть особенно расторопной. Освеженная после ванны, словно ожившая Венера из слоновой кости, она быстро подобрала шелковое белье, чулки и туфли в тон волосам. У Фадетты была идея по поводу укладки волос. Желает ли мадам попробовать новый стиль прически? Да, мадам готова попробовать, – и вот, масса густых и блестящих золотистых прядей, передвигается в одну, потом в другую сторону. По какой-то причине это не годится. Тогда был испробован (и немедленно отвергнут) эффект косы, уложенной вокруг головы. Наконец, двойные локоны без плетения, низко сидевшие надо лбом и перехваченные двумя темно-зелеными лентами, которые перекрещивались в центре лба и были скреплены алмазной розеткой, смотрелись превосходно. Эйлин встала полупрозрачном пеньюаре из розового шелка с кружевной отделкой и изучила свое отражение в высоком трюмо.

– О, да, – произнесла она, поворачивая голову то влево, то вправо.

Затем наступил черед шуршащего и поблескивающего платья от Терезы Донован. Эйлин примерила его с некоторым сомнением, пока Фадетта хлопотала над спинкой, корсажем, плечами и вокруг колен, одну за другой внося необходимые поправки.

– О, мадам! – воскликнула она. – О, charmant! Идеально подходит к вашим волосам. А здесь такая чудесная полнота, – она указала на бедра, где кружева формировали облегчающую баску. – Очень, очень красиво!

Эйлин просияла, но не улыбнулась. Ее снедало беспокойство. Дело было не в ее вечернем туалете, обладавшем всеми мыслимыми достоинствами, но в том, что мистер Эддисон, – который, по словам Фрэнка, был очень богат и популярен в светском обществе, – а также влиятельный мистер Рэмбо должны были получить наилучшее впечатление от нее. Она должна заинтересовать этих людей умственно, а возможно, и физически, проявляя великосветские навыки, что было непросто. Несмотря на все деньги и удобства, которыми она пользовалась в Филадельфии, она никогда не вращалась в высших кругах общества и не устраивала действительно важных светских мероприятий. Фрэнк был самым значительными человеком, когда-либо встречавшимся на ее жизненном пути. Без сомнения, жена мистер Рэмбо была строгой и старомодной женщиной. Как она должна разговаривать с ней? А миссис Эддисон! Она должна все знать и все видеть. Пока Эйлин одевалась, то так усердно размышляла, что едва не принялась вслух утешать себя. Но она продолжила работу по нанесению финальных штрихов своей прекрасной внешности.

Когда Эйлин, наконец, спустилась по лестнице, чтобы оценить вид приемной и столовой, а Фадетта начала разбирать кучу отвергнутой одежды, то представляла собой лучезарное зрелище, – великолепную зелено-золотистую фигуру с роскошной прической, изящными гладкими руками цвета слоновой кости и пышными формами. Она чувствовала себя красавицей и в то же время немного нервничала, опасаясь критической оценки Фрэнка. Она заглянула в столовую, которая силой волшебного искусства ресторатора и оформителей была превращена в ювелирную шкатулку, разукрашенную цветами, серебром, золотом, витражными стеклами и снежной белизной скатертей и салфеток. Комната напоминала опал, переливающийся мягкими искрами. Она вошла в большую приемную залу, где стояло фортепиано с золотисто-розовой отделкой, где с должной заботой к своему единственному достижению, она расположила нотные записи для песен и инструментальных произведений, которые ей удавались лучше всего. По правде говоря, Эйлин не была блестящей пианисткой. Впервые в жизни она ощущала себя матроной, – не девушкой, но взрослой женщиной с серьезными обязательствами, – однако она еще не вполне приспособилась к этой роли. Ее мысли всегда были сосредоточены на художественных, светских и театральных аспектах жизни, что придавало ее мироощущению некую расплывчатость, не допускавшую сгущения в нечто более конкретное и определенное. Она жаждала лишь страстных и необузданных увлечений.

Было уже около шести вечера, но тут в замке звякнул ключ, и появился Фрэнк, улыбчивый, невозмутимый и как всегда уверенный в себе.

– Ну вот! – заметил он, созерцая ее в неярком свете настенных свечей, обрамлявших стены приемной залы. – Что за прелестное видение? Я почти боюсь прикоснуться к тебе. Сколько же пудры на этих руках?

Он привлек ее к себе, и она облегченно подставила губы для поцелуя. Было очевидно, что она показалась ему очаровательной.

– Боюсь, достаточно, но тебе придется смириться с этим. Так или иначе, ты должен переодеться.

Она обвила его шею своими гладкими, мягкими руками, и он не смог остаться равнодушным. Это была именно такая женщина, в которой он нуждался, – настоящая красавица. Ее шею украшало простое бирюзовое ожерелье, а пальцы были густо унизаны кольцами, но все равно оставались прекрасными. От нее исходил слабый аромат гиацинта или лаванды. Ее прическа была превосходна, как и насыщенный желтовато-зеленый оттенок ее платья.

– Ты просто очаровательна, дорогая. Сегодня ты превзошла себя. Но я раньше не видел этого платья; где ты достала его?

– Здесь, в Чикаго.

Он приподнял теплые пальцы Эйлин и развернул ее, изучая шлейф ее платья.

– Тебе не нужны ничьи советы. Ты могла бы открыть школу кройки и шитья.

– Значит, я выгляжу нормально? – поддразнила она, все еще немного сомневаясь в себе.

– Просто безупречно. Лучше и быть не может.

Она приободрилась.

– Хотелось бы мне, чтобы твои друзья думали то же самое. Но тебе лучше поспешить.

Он поднялся наверх, и Эйлин последовала за ним, по пути снова заглянув в столовую. По крайней мере, там все было великолепно. Безусловно, Фрэнк был мастером своего дела.

В семь вечера послышался стук копыт и звуки подъезжавших экипажей, а вскоре дворецкий Луи уже распахнул двери. Эйлин снова спустилась в приемную, немного робея и стесняясь, но стараясь думать о разных приятных вещах и гадая о том, сможет ли она как следует развлечь гостей. Каупервуд, сопровождавший ее, был совершенно другим человеком во всем, что касалось самообладания и эмоционального настроя. Собственное будущее всегда представлялось ему надежно обеспеченным, и он собирался в равной мере обеспечить будущее Эйлин. Напряженный подъем по ступеням общественной лестницы, казавшийся таким трудным для Эйлин, нимало не беспокоил его.

Ужин, как это бывает с такими нехитрыми вещами, прошел вполне успешно с точки зрения организации и внешнего убранства. Благодаря своим разнообразным интересам и вкусам, Каупервуд мог глубокомысленно и красноречиво обсуждать с мистером Рэмбо состояние железнодорожной индустрии; он мог беседовать об архитектуре с мистером Лордом, как многообещающий студент со своим наставником, а с такими женщинами, как миссис Эддисон или миссис Рэмбо, он мог предлагать уместные темы для разговоров или же поддерживать их. К сожалению, Эйлин чувствовала себя не так непринужденно, ибо по своему естественному складу и темпераменту он была отстраненной от серьезных предметов и четкого представления о жизни. Многие вещи, о которых она имела весьма расплывчатое понятие, оставались для нее тайной за семью печатями – смутными интуитивными образами. Она ничего не знала о литературе, кроме определенных авторов, которые могли бы показаться низкопробными действительно культурному человеку. Ее представление о живописи ограничивалось вереницей звучных имен из комментариев в разговорах Каупервуда. Единственным искупительным качеством была ее красота, ибо она сам была живым, блистательным произведением искусства. Даже такой сдержанный, консервативный и рациональный человек, как Рэмбо, мгновенно осознал место Эйлин в жизни Каупервуда. Это была женщина, которую он сам мог бы высоко оценить, хотя и в определенном качестве.

У всех сильных мужчин интерес к противоположному полу обычно сохраняется до конца, иногда направляемый стоической покорностью однажды сделанному выбору. Они хорошо знают, что подобные эксперименты можно повторять снова и снова, но с какой целью? Для многих это становится слишком обременительно. Однако Эйлин, которая в тот вечер явилась во всем своем блеске и великолепии, затронула древние мужские устремления в душе мистера Рэмбо. Когда-то он был гораздо моложе. Увы, он никогда не привлекал к себе пламенный интерес подобных женщин. Глядя на нее сейчас, он сожалел, что ему не выпала такая удача.

По контрасту с цветущим обликом и роскошным нарядом Эйлин, скромное серое платье миссис Рэмбо, воротник которого доходил почти до ушей, выглядело обескураживающее и почти укоризненно, но ее любезность и отзывчивость сглаживали это впечатление. Он была родом из интеллектуальной среды Новой Англии и воспитанницей школы Эмерсона, Торо и Чэннинга Филипса, поэтому отличалась большой терпимостью. В сущности, ей понравилась Эйлин и та восточная пышность, которую она олицетворяла.

– У вас такой милый домик, – с улыбкой сказала она. – Мы уже не раз поглядывали на него. Поскольку мы живем не так уж далеко от вас, нас можно называть соседями.

Эйлин ответила благодарным взглядом. Хотя она не могла угнаться за мыслями миссис Рэмбо, но по-своему понимала и уважала ее. В некотором смысле, миссис Рэмбо казалась ей кем-то вроде ее собственной матери, если бы последняя была высокообразованной женщиной. Когда они входили в приемную залу, было объявлено о прибытии Тейлора Лорда. Каупервуд взял его за руку и повел к остальным.

Лорд, – высокий, морщинистый мужчина сурового вида, – с восхищением посмотрел на Эйлин.

– Миссис Каупервуд, позвольте мне быть одним из многих, кто приветствует вас в Чикаго, – сказал он. – После Филадельфии вам сначала будет не хватать некоторых вещей, но в конце концов нам всем начинает нравиться этот город.

– О, я уверена, что мне тоже понравится, – улыбнулась Эйлин.

– Много лет назад я сам жил в Филадельфии, хотя и недолго, – добавил Лорд. – Потом уехал оттуда и стал жить в Чикаго.

Эти слова доставили Эйлин небольшую заминку, но она без труда преодолела свою неловкость. Ей следовало ожидать таких мимолетных замечаний; могли встретиться гораздо худшие препятствия для взаимопонимания.

– Чикаго – замечательный город, – поспешно откликнулась она. – И гораздо более оживленный, чем Филадельфия.

– Рад слышать, что вы так считаете. Мне здесь очень нравится; возможно, поэтому у меня тут столько интересных занятий.

Прелесть ее рук и волос приводила его в восторг. Ощущая, что Эйлин не хватает светской утонченности, он напомнил себе, что красивой женщине нет надобности обладать выдающимся интеллектом.

Дворецкий сделал очередное объявление, на этот раз возвестив о прибытии мистера и миссис Эддисон. Эддисона вовсе не беспокоил визит к Каупервуду; ему даже нравилась мысль об этом. Положение этой супружеской четы в Чикаго было очень прочным.

– Как поживаете, Каупервуд? – с сияющим видом поинтересовался он и положил руку на плечо хозяина дома. – Очень любезно с вашей стороны удостоить нас своим присутствием сегодня вечером, миссис Каупервуд. Я уже почти год уговаривал вашего мужа привезти вас сюда. Разве он вам не рассказывал?

(Эддисон еще не поведал своей жене подлинную историю Каупервуда и Эйлин.)

– Да, разумеется, – беспечно ответила Эйлин, чувствуя, что Эддисон тоже очарован ее красотой. – Мне тоже хотелось приехать. Если я не оказалась здесь раньше, то лишь по его вине.

Внимательно разглядывая Эйлин, Эддисон был вынужден признаться себе, что эта женщина выглядит потрясающе. Значит, вот кто был причиной судебного иска первой жены Каупервуда. Ничего удивительного. Что за прелестное существо! Он сравнил ее с миссис Эддисон, и его супруга оказалась в невыгодном положении. Она никогда не была такой поразительно красивой и прямодушной, как Эйлин, хотя пожалуй, обладала большим здравомыслием. Ей-богу, если бы сейчас он мог найти такую женщину, как Эйлин! Жизнь засияла бы новым блеском. Тем не менее, у него были женщины. Он действовал крайне осмотрительно и незаметно, но так или иначе добивался своего.

– Так приятно познакомиться с вами, – обратилась к Эйлин миссис Эддисон, дородная женщина, увешанная драгоценностями. – Судя по всему, наши мужья стали добрыми друзьями. Нам надо почаще встречаться друг с другом.

Это была напыщенная болтовня ни о чем, принятая в любом светском обществе, и Эйлин чувствовала, что она быстро осваивается в местном обществе. Дворецкий принес огромный поднос с закусками и аперитивами, аккуратно оставленный на угловом столе. Затем подали ужин, и начались разговоры. Они обсуждали развитие города и новую церковь, которую Лорд строил в десяти кварталах отсюда; Рэмбо с юмором рассказал о нескольких мошеннических земельных сделках. Общая атмосфера была радостной и непринужденной. Между тем Эйлин прилагала все силы к тому, чтобы заинтересовать миссис Рэмбо и миссис Эддисон. Последняя ей больше понравилась, но лишь потому, что с ней было гораздо проще разговаривать. Эйлин понимала, что миссис Рэмбо более умна и доброжелательна, но немного опасалась ее; в результате ей пришлось обратиться за поддержкой к мистеру Лорду. Он благородно поспешил ей на помощь и разговаривал обо всем, что приходило ему в голову. Все мужчины, помимо Каупервуда, думали о физической красоте Эйлин, о белизне ее рук, о ее округлой шее и плечах, о роскошных густых волосах.