Гражданская война Демократов и Консерваторов. Кто убил Кеннеди?

«Элементы социал-дарвинистской теории используются различными консервативными движениями, сторонниками лессеферизма и милитаризма. В своих крайних проявлениях социал-дарвинизм служит основанием евгеники и расизма. В Соединенных Штатах писатели и мыслители золотого века, такие как Эдвард Л. Юмэнс, Уильям Грэем Самнер, Джон Фиск, Джон В. Бёрджесс и другие развивали собственные теории социальной эволюции в результате воздействия на них работ Дарвина и Спенсера. В 1883 Самнер издал очень авторитетную брошюру, названную, „Что социальные классы должны друг другу?“, в которой Самнер настаивал на том, что социальные классы ничего не должны друг другу. Самнер синтезируя идеи Дарвина с идеями капитализма свободного предпринимательства для оправдания этого капитализма. Согласно Самнеру, те, кто чувствует потребность помочь людям, не способным конкурировать за ресурсы, приведет свою страну к положению, где слабые и худшие люди будут размножаться быстрее сильных и лучших людей. В конечном счете, это ослабляет страну. Значительное большинство американских бизнесменов отвергло заявления Самнера, направленные против филантропии. Вместо этого эти бизнесмены давали миллионы долларов, чтобы построить школы, колледжи, больницы, художественные галереи, парки и т. д.. Социальный дарвинизм использовался, главным образом, в либеральных обществах, где индивидуализм оказался преобладающей точкой зрения. Сторонники социального дарвинизма считали, что прогресс общества будет способствовать индивидуалистической конкуренции. Другая форма социального дарвинизма была частью идеологических основ нацизма и других фашистских движений. Эта форма не предлагала выживание сильнейшего как социальный заказ для общества, а скорее оправдывала тип расовой и национальной борьбы, где государство направляло человеческое размножение через евгенику. Например, представители такого теоретического направления, как „дарвинистский коллективизм“ отделяли свои взгляды от индивидуалистического типа социального дарвинизма. Критики часто утверждали, что последствия применения политики „искусственного отбора“ с помощью концентрационных лагерей и газовых камер в нацистской Германии, в конечном счете, настроили людей против теории социал-дарвинизма. Как упомянуто выше, социальный дарвинизм часто был связан с национализмом и империализмом. Во время эпохи нового Империализма, концепция эволюции оправдывала эксплуатацию „низших рас высшими расами без всякого закона“. Элиты и сильные страны были составлены из белых людей, которые были успешными при расширении их империй и таким образом, эти сильные страны должны были выжить в борьбе за господство».

– Нечего там и обсуждать, – сказал Джон Милль, – Эгоизм плох и наши институты его стимулируют и консервируют. Но, увы, пока рыночных хаос единственная доступная модель общества. Для социализма надо созреть. Я писал об этом в своей биографии.

Дж. С. Милль, «История моей жизни и убеждений»:

«Если вкоренившийся эгоизм, образующий характер существующего общественного порядка, так глубоко вкоренился в нас, то это единственно потому, что все существующие учреждения благоприятствуют его развитию, и современные учреждения в известных отношениях более стремятся к этому, чем древние, так как случаи когда индивидуум призывается сделать что-либо для общества бескорыстно, гораздо менее часты в современной жизни, чем в мелких республики древности. Эти соображения не мешали нам считать безумием преждевременные попытки удалить частный интерес из общественных дел, когда еще не нашли или нельзя найти чем его заменить. Мы смотрели на все существующие учреждения и общественные порядки нашего времени, как „на чисто временное состояние“, и мы с удовольствием и интересом встречали всякую благородную попытку мыслящих людей (например кооперативные общества), попытку, предпринимавшуюся для развития в людях способности действовать под влиянием бескорыстных побуждений, ради общего блага»

– Поддерживаю тебя, Милль, – пожал ему руку Рассел. – Однако, мы сегодня обсуждаем не оптимальное устройство общества, а теорию дарвинизма и ее влияние на советскую и американскую культуру – основные стороны холодной войны.

Мы можем заключить, что и советская культура и американская культура в равной степени пропитаны дарвинизмом. Разница только в том, что в Америке преобладает индивидуальный дарвинизм, а в советской культуре —дарвинизм групп, наподобие фашистских обществ. Здесь друг друга выживают со свету индивиды, там друг друга уничтожают группы и классы. Разница небольшая. Ибо основной принцип дарвинизма об элиминации этики и победы любой ценой остается сохранен в обеих системах. Сила есть право там, где уровень сознания игнорируется.

– Однако, вы так и не доказали мне в чем моя теоретическая ошибка! Это только игра словами. Вы много говорили об американской культуре, но ничего не сказали о моей теории «Происхождения человека»! Итак, вы согласны что в теории я прав, и что вам просто не хватает смелости признать все последствия, которые проистекают из истинного положения вещей?

– Отнюдь. Это вторая часть нашего слушания. И мы теперь к ней переходим.

– Твоя теория, Чарльз, совершает роковую ошибку, когда устраняет качественное различие между человеком и животным, – сказал ему Ромен Роллан. – Мы все, интеллектуальная элита человечества, запечатлели в стихах и прозе, в литературной и автобиографической форме в бесчисленном множестве книг специфику духовной энергии, которая не имеет ничего общего с поведением животных. И когда ты пишешь, что медведь, который двигает палкой хлеб – это уже абстрактное мышление, которое через пару шагов приведет его на уровень ньютоновского мышления, ты говоришь не просто чепуху. Ты – безумен, Чарльз. Животные НЕ ИМЕЮТ НИ МЫШЛЕНИЯ, НИ ЧЛЕНОРАЗДЕЛЬНОЙ РЕЧИ. Об этом говорил еще Декарт, задолго до твоего появления на свет. Ты ведь не думаешь, что ты первый стал сравнивать человека с животными. И Декарт уже тогда сказал то, что есть главный аргумент против попыток устранить качественное различие между человеком и животным: разум человека делает его носителем духовной энергии, – энергии, которой нет, и не может быть у животных.

– Более развернутое опровержение твоей теории тебе даст Тесла, Черльз. – снова обратился к нему Бертран Рассел. – Это автор открытия психической энергии, который утверждает, что животное и человек отличаются именно психической энергией: у животного наличествует только биологическая энергия, а у человека и та и другая. И как видишь, это не отрицает происхождения человека от обезьяны. Просто в тот момент, когда у человека появилось мышление и разум, он перестал быть животным, он стал носителем психической энергии.

Автор теории говорит, что в сознании человека две энергии, и что их уже описали и религиозные пророки и ведущие психологи, но до сих пор не соединили в единую теорию психической энергии. Это те энергии добра и зла, о которых говорил на прошлом слушании Солженицын. Те, которые Э. Фромм обозначил как «гуманистическую совесть и авторитарную совесть (тщеславие)», и те, которые С. Милграм обнаружил в своих знаменитых экспериментах на «подчинение авторитету». Я тоже писал об этих двух энергиях в книге «Власть»: я говорил, что человеком движет любовь к энергии (закон сохранения силы), и что эта любовь может принять две формы: насилия или любви к науке. Тесле оставалось только обобщить все наши наблюдения. Теперь у нас есть теория психической энергии, Дарвин!

Глава 6

Английский эмпиризм и Немецкий Идеализм. Суд над разрушенным мышлением

Бурный всплеск эмоций вокруг Храма Духа Человеческого становился все интенсивнее, и все неуправляемее. Толпы разъяренных людей ежедневно выходили на митинги, ратуя за снос этого памятника мировому интернационалу, воплотившемуся в гениях всего рода человеческого. «Это наши гении!», – настаивали несчастные люди, отравленные глупостью национализма. «Мы не позволим отнимать наши национальные святыни!» – вопили они.

Рационалисты всех стран плотным кольцом окружили Храм Духа, решившись лечь вокруг него замертво, но не уступить святыни, воплотившей в себе единую природу человека, и божественный свет в высоком разуме и добродетели самых выдающихся людей всех времен и народов.

При таких обстоятельствах настроение обитателей Храма Духа становилось все тревожнее. Если они не сумеют договориться между собой, как же тем простым людям что борются вокруг Храма, найти общий язык. Решено было вынести на слушания Большого Суда осевую проблему, разделившую интеллектуалов всех времен: Рационализм против Эмпиризма, Объективизм против Субъективизма.

Ромен Роллан сказал вступительное слово:

– Р. Роллан «Воспоминания»:

«Бог – необходимость, необходимость для нашей природы, порожденная теми закономерностями, которые управляют нашим духом. Зачем же нам уклоняться от законов своей собственной природы. Благо всякого существа не в том, чтобы бороться против этих закономерностей, а в том, чтобы слиться с ними, уподобиться им по примеру стоиков, для которых необходимость совпадает с духовной свободой».

Никто другой как Рене Декарт взялся открывать слушания по этому, столь дорогого его сердцу вопросу.

– Уважаемые Духоборцы! Друзья и товарищи! Настал тот торжественный день, когда ни нам ни вам уже не удастся отделаться спекулятивной болтовней, а придется доказать правоту своих суждений. Долгие века, со времен рождения Философии в Греции, шел этот диспут о рационализме и эмпиризме. Настало время, настал день и час, когда мы должны разрешить его раз и навсегда!

Ты, дорогой друг, Бертран Рассел, пишешь в своей знаменитой Истории западной философии, что современная философия началась с моей рационалистической философии. Я благодарен тебе друг за высокую оценку! Но позволь с тобой не согласиться! Моя философия – продолжение философии рационализма Платона и Стоиков. Конечно, Новое время внесло свои коррективы, мы говорили уже не просто об Идеях, не просто о Мире Идей, независимом от нашего материального мира, – мы говорили о проверке теории опытом, и не только говорили, но много работали в этом направлении. Но в остальном Рационализм Платона – это тот классический рационализм, который и сегодня лежит в основе всей философии рационализма. Разве Царство Духа, которое проповедовал Христос, не есть этот прекрасный Мир Идей, мир интеллекта, законов природы, установленных богом? Таким его видите вы, Ньютон и Лейбниц, таким его видишь ты, дорогой Эйнштейн, таким он предстает у вас, Шеллинг и Кьеркегор, таков он и в философии объективного рационализма у тебя, Айн Ренд, и у тебя Альбер Камю! И в твоей философии деизма, Томас Пейн! Я читал твою прекрасную книгу «Век разума» и был очарован твоей глубиной и проницательностью, твоим видением философии рационализма. И ты, Бертран Рассел, известный всему миру рационалист. Позволю себе процитировать твое определение материи: ««Мое собственное определение «материи» может показаться неудачным; я определил бы ее как то, что удовлетворяет уравнениям физики». Это очень удачное определение материи! Нет у рационалистов другого определения! Спроси вот хотя бы у своего друга Эйнштейна! А твоя критика философии Юма и философии немецкого идеализма оказала неоценимую услугу философии рационализма.

В чем же состоит существо философии рационализма? И почему эта философия есть основа мышления и основа науки, и вне этой философии мышление и наука разрушаются? Как прав ты был Шеллинг, когда обрушился со всей яростью на школу немецкого идеализма, на своих вчерашних преподавателей и одноклассников с критикой их субъективизма! Увы, и вся твоя страстная энергия не защитила Рационализм от агрессивной атаки Эмпиризма и Немецкого Идеализма. Да, друзья, здесь я вижу начало современной философии Нового времени. Такого извращения мысли не знала античность!

Уже в античность мнения разделились: античность вообще характерна своей двойственностью. С одной стороны школа Платона и стоиков, с другой стороны – Аристотель, скептики и софисты. Первые – рационалистическое направление философии, – вторые – материалисты и субъективисты. Ленин был прав, когда говорил, что Аристотель критиковал Платона с позиций материализма. Мы помним, что Аристотель на две тысячи лет победил Платона. И как прав ты в Истории западной философии, Бертран Рассел, когда пишешь, что Аристотель на две тысячи лет затормозил развитие науки.

Сегодня у скептиков и софистов античности есть широкая сеть различных направлений последователей. Английский эмпиризм в лице Давида Юма и Гоббса (я отказываюсь относить к эмпирикам Локка и особенно Бэкона, которые были рационалистами), немецкий идеализм Канта, Фихте и Гегеля, который стал реакцией на философию Юма, и философия Ницше и Сартра, Гуссерля и Хайдеггера, философия А. Бергсона, философия М. Фуко и Т. Куна, К. Леви-Стросса и А. Бретона, диалектический материализм Маркса, Энгельса и Ленина, позитивизм О. Конта и Э. Маха. Как можно видеть, последователей действительно много.

Что же стало с философией рационализма, которой все эти люди с таким остервенением себя противопоставили? Кто последовал за нами? У нас тоже есть великие имена, и я о них уже говорил! Прежде всего, это великие физики: не только Ньютон, Лейбниц, Эйнштейн, но и Никола Тесла, Лауэ, Планк, Максвелл, Фарадей, Больцман. Это Томас Пейн и Вольтер, это Альбер Камю и Айн Ренд, это Шеллинг и Кьеркегор! Это Ромен Роллан и Махатма Ганди, Эрнст Ренан и Карл Ясперс, Альберт Швейцер и Жюльен Бенда, Джон Милль и Томас Карлейль, Генрих Манн и Готфрид Лессинг! И есть совсем свежее имя современного ученого, открывшего психическую энергию, который всецело стоит на позициях философии рационализма! Мы знаем ее, это Тесла! В нашем лагере тоже прибыло! Конечно, эти имена не так известны как имена Канта и Гегеля, Ницше и Сартра, но однажды они займут место, которого заслуживают, потому что истину еще никто не смог остановить!

Вы все помните, безусловно, мою переписку с Гоббсом, где рационалист борется с предрассудками эмпирика, – сказал Рене Декарт, отирая пот со лба. – Наша дискуссия не дала никакого результата. Зато книга Давида Юма «пробудила от догматического сна» Канта, и он написал свою «критическую философию» ему в ответ. Так, английский эмпиризм Гоббса и Юма и немецкий идеализм в лице Канта, Фихте и Гегеля зачали современную философию агностицизма и субъективизма. Их первым совместным ребенком стала философия Ницше, потом Сартра. А потом этот поток уже было не остановить. Философия, которая разрушила мышление! Философия, которая стала базисом шизоидной мысли, оторванной от реальности и науки. Французские философы, которые родились из этого симбиоза эмпиризма и субъективного идеализма, считали своим долгом сначала отмежеваться от меня, от рационализма Рене Декарта: над «картезианством» только немой не посмеялся. Сартр, Фуко, Леви-Стросс – все считали себя обязанными сказать что Декарт – дурак. Зато какие герои для них Кант и Гегель, Ницше и Маркс! Редкие люди выступили в защиту рационализма. Фридрих Шеллинг был в первых рядах на этой войне, за что заслужил нашу общую благодарность и бессмертную славу. Сегодня славны его противники, но придет его час! Альбер Камю выступил против философии Ницше и Сартра, чем навлек на себя гнев Сартра. Айн Ренд выступила против философии Канта и Ницше. Книга Бертрана Рассела об Истории западной философии, безусловно, поддержала позиции рационализма, поскольку эмпиризм Гоббса и Юма в ней критикуется, а философия Канта, Гегеля и Ницше названа ложной. Наконец, Ленин предпринял попытку выступить против субъективного идеализма и эмпиризма в книге «Материализма и эмпириокритицизм». Однако, критиковать эмпириков с позиций материализма нелепость, ему правильно возражали эмпирики что «объективная действительность» в устах материалиста – сущая мистика. Он и был мистиком как все последователи немецкого идеализма. Серен Кьеркегор отважно выступил против гегельянства. Эти славные борцы за рационализм потерпели сокрушительное поражение: эмпиризм и немецкий идеализм праздновали свою победу.

Рационалист утверждает, что Интеллект первичен. Интеллект как форма космоса, выложенная законами природы. Как хорошо ты сказал, Бертран Рассел: материя, которая удовлетворяет уравнениям физики! Уравнения физики, уравнения химии и биологии, математики и геометрии – все это интеллектуальная первооснова космоса. Это творение, создание космоса, выраженное в интеллектуальных формулах энергий природы. Материя – всего лишь вещественное содержание этого интеллектуального «скелета», этих «уравнений физики», которые наполняются существованием различных природных энергий: электрической, биологической, атомной, химической, механической, тепловой и тд тп

Что есть тогда человек? Человек также детерминирован законами природы как весь прочий мир. Также имеет в основе своей «общую природу» законов интеллекта, и также материален. Но он больше обычной материи, потому что способен понимать эти законы природы! Видеть интеллектуальную форму заложенную богом в основу космоса! И это видение законов природы – есть сущность человека. «Я мыслю, следовательно, я существую», именно это хотел я сказать этой, теперь уже знаменитой фразой. Мы мыслим, следовательно, мы существуем! Наше мышление и законы природы – два полюса единого космического интеллекта: активный и пассивный его полюса. Когда ты Рассел рассказываешь о моей философии рационализма, ты хорошо объясняешь, что я понимаю под теорией познания: проникновение в интеллектуальную сущность вещей, видение их закономерности. То, что ты Платон называешь, «коснуться умом в вещах того, что родственно уму», то есть законов природы, пассивного интеллекта. То, что ты Спиноза, называешь интеллектуальной любовью к Богу: стремление мышления к познанию необходимости, то есть детерминированного законами космоса.

Как красиво сказал об этом Ф. Бэкон в «Новом органоне»:

«Когда же все это будет развито и когда наконец станет ясным, что приносила с собой природа вещей и что – природа ума, тогда будем считать, что при покровительстве божественной благости мы завершили убранство свадебного терема Духа и Вселенной».

И наше определение свободы известно еще со времен стоиков: свобода как осознанная необходимость. Свобода познать себя, и быть самими собой. Не выйти за пределы необходимости данной богом, но найти свою природу, узнать ее, и контролировать ее через контроль законов природы. Вот что значит быть свободным и одновременно подчиняться необходимости природы.

Какую свободу принесли нам вы, эмпирики и субъективисты? Вы, разрушившие наш интеллектуальный космос законов природы? Вы, доказывавшие, что законов природы нет и быть не может. С этого утверждения начинается знаменитая философия Давида Юма. Он утверждает, что человек может наблюдать последовательность событий, но не может наблюдать причинные связи. А значит, он самовольно связывает последовательность событий в законы, тогда как его утверждения голословны.

Здесь Кант «проснулся от догматического сна», и ответил Давиду Юму. Он сказал ему в «критической философии», что других законов природы не бывает, только те, которые человек придумывает сам. Потому что, говорит ему Кант, Пространство и Время – это только иллюзия, которую создает наше сознание, и эта иллюзия сознания связывает все вещи в законы. А сами вещи мы не можем ни знать, ни видеть. Таким образом, Кант разрушил интеллектуальный космос из заложенных творцом законов природы – он также его отрицает, как и Юм. Сознание человека у Канта больше не является частью божественного интеллекта, мышлением, которое имеет ключ к интеллектуальной форме космоса. Для Канта сознание всего лишь субъективный способ восприятия человеком мира. Это уже не интеллект, который входит в объективный мир и открывает его законы и контролирует эти законы. Это уже просто субъективное свойство материи все связывать в законы. Практика опровергает Канта лучше любой критики: ведь если бы человек фантазировал мир, он не смог бы его контролировать. А посмотрите на современную технику. «Материя – это то, что удовлетворяет уравнениям физики!»

Так, эмпирик Юм и идеалист Кант разрушили все здание философии рационализма: и пассивный интеллект законов природы и активный интеллект мышления, имеющий доступ к этим законам природы. Разрушили представление об «Общей природе» человека, выраженной в законах природы и подчиняющихся общей необходимости, с относительной свободой контроля законов природы, с доступом к силе энергий природы! Что они дали нам взамен? Мистическую теорию абсолютной свободы сознания, раздутое «эго» «законодательствующего разума», а значит войну всех против всех.

Действительно, Фихте в своей философии, которую он называл продолжением и завершением философии Канта, отказался от «вещей в себе», от объективного мира, недоступно субъективному восприятию человека, и уже установил абсолютный субъективизм «абсолютного Я». Сознание у Канта абсолютно свободно устанавливать себе какие угодно законы, но все же оно существует в мире, ему неподвластном. У Фихте весь мир лежит у ног абсолютной воля Я человека. Гегель пошел еще дальше. Он превратил это «Я» человека в мировой дух, который сам себе устанавливает законы, меняет их, когда ему вздумается, а потом просыпается в человеке. Он сделал попытку уйти от субъективизма Канта, но только усугубил ситуацию, поскольку его мировой дух – не установленные законы природы, которые можно познавать, а постоянно меняющиеся «становление» субъекта, за которым человеческому разуму не угнаться. Так, сказочники немецкого идеализма создали мистику абсолютной свободы сознания человека, разрушив вместе с рационализмом само понятие интеллекта, понятие мышления и научную методологию.

Если для рационалиста наука определяет границы его относительной свободы, то для субъективиста свобода рисует границы науке. Рационалист ищет не свободы, а единства с природой, где он мог бы быть самим собой. Он свободен, когда реализованы потенции его природы, когда ему доступно научное знание, контроль природных энергий и доступ к этим энергиям, доступ к своей психической энергии в дружбе, доверии и сотрудничестве с людьми. Субъективист ищет абсолютной свободы своего «Я», настолько, что готов и интеллекту приписать границы и правила, вместо того чтобы подчиняться необходимости интеллекта: и в законах мышлениях, и в открытых законах природы. Вместо этого он отрицает, законы природы и отрицает законы мышления, и объявляется себя абсолютным монархом с абсолютной свободой воли. Таков «художник-творец» у Ницше и у Сартра, таков Абсолют Гегеля и «Законодательствующий разум» Канта, самовольно издающий законы для себя и для природы, вместо того, чтобы подчиняться им.

Это отличие в понимание духовной энергии человека (отличие между свободой осознанной необходимости и между свободой абсолютной свободы воли) – есть отличие между здоровым научным сознанием человека, и нездоровой шизоидной мистификацией сознания. Неслучайно, все кто приближался к немецкому идеализму слишком близко, тяжело заболевали. И в первую очередь сами немцы. Разумеется, мистическая интоксикация была у людей и до философии немецкого идеализма, однако эта философия стала некоей кульминацией ее развития.

На этом месте посчитал нужным вмешаться Томас Манн.

– Да, Декарт прав, – сказал он трагическим голосом. – Мы немцы, потерпели сокрушительное поражение с тех пор, как основой нашей культуры стала философия субъективного идеализма. Как высок и благороден гений, раскрывающийся в даровании наших философов! Да, я настаиваю на том, что гений Канта, гений Фихте, гений Гегеля и Шопенгауэра, гений Ницше, бедного безумного Ницше – велик и благороден! Может быть самое великое, что есть у немцев! Кто-то из них писал, что философия Канта вознесла человеческое «Я» на невиданную до тех пор головокружительную высоту! Разве это не прекрасно само по себе, разве это не высокое искусство само по себе?

Об этом я писал в «Докторе Фаустусе». Уже названием книги я хотел сказать о гении немцев, свыше всякой меры одаренных духовно. Я хотел напомнить о твоем «Фаусте», ты, гордость нашего великого народа. Я писал та о Бетховене, чей героический дух воспет тобой, благородный Ромен Роллан. Я дал рассказчику твое имя, Серен Кьеркегор, чтобы отмежеваться от гегелевского духа. Кто жестче меня понимает безумие и провал всего священного духовного энтузиазма немцев? Разве не отразил я его в этой книге? Вы только послушайте!

Томас Манн «Доктор Фаустус»:

«Да, мы пропали. То есть я хочу сказать: мы проиграли войну, – но ведь это означает нечто большее, чем просто проигранная компания, это ведь на самом деле значит, что пропали мы, пропало наше дело и наша душа, наша вера и наша история. С Германией покончено, с ней будет покончено, близится невиданная катастрофа – экономическая, политическая, моральная и духовная, словом всеобъемлющая; не скажу чтобы я этого желал, ибо это —отчаяние, это – безумие. Не скажу чтобы я этого желал ибо слишком глубоко мое горькое сострадание, мое сочувствие моему несчастному народу, о его подъеме, порыве, прорыве, о народном возрождении, об этом чуть ли не священном экстазе, к которому правда в знак его ложности примешивалось многое от хамства, от гнуснейшей мерзопакостности, от грязной страсти растлевать, мучить, унижать, и который как ясно каждому посвященному уже нес с собой всю эту войну, всю эту войну – у меня сжимается сердце от сознания, что огромный капитал веры, воодушевления, исторической экзальтации оборачивается ныне беспримерным банкротством. Я знаю чего желал, я буду это приветствовать: из ненависти к преступному пренебрежению разумом, к греховному бунту против правды, к разнузданно-пошлому культу дрянного мифа, к порочной путанице подменяющей ценное бесценным, к глубокому злоупотреблению, к жалкой спекуляции старинным, заветным, исконно немецким – всем, из чего глупцы и лжецы гнали для нас свое ядовитое зелье. За хмель которым мы упивались долгие годы обманчивого кутежа и в котором напропалую бесчинствовали, надо платить. Чем? Я уже написал это слово, я назвал его в связи словом „отчаяние“ Не стану его повторять. Нельзя дважды преодолеть тот ужас, с каким выше, досадно расплывшимися буквами, я его написал».

Да, друзья, это слово «безумие». И мне известно, что гитлеровская Германия обезумила! И мне также известно, что один этот проходимец никогда бы ничего не сделал, если бы гений немцев не стал их слабостью! Они искали «подъема и прорыва» в «священном экстазе» и за это их покарал демон! За самый высокий ум он сделал их безумными! За самое честное сердце он сделал их подлецами! За самую христианскую правду он сделал их лжецами и дураками! Вот о чем моя книга!

Не вините наших гениев, вините злые силы, которые вмешались, чтобы отомстить немцам за их гениальность!

Тут встал Серен Кьеркегор со своей ироничной улыбкой на устах.

– Уважаемые Духоборцы! Уважаемый Томас Манн! Я очень польщен, что ты дал мое имя своему герою в «Докторе Фаустусе». Однако, позволь не согласится с твоими выводами. Гений твоих соотечественников наказал сам себя, зачем суесловить о вмешательстве демона? Конечно, мы все с тобой согласны что немцы очень одаренны духовно, что они расположены к абстрактной мысли. Для науки такие способности необходимы. Но, увы, пока настоящей науки нет, очень велика опасность слишком далеко улететь от реальности с такими головокружительными высотами абстракции мысли. Я в «Болезни к смерти» называю это уйти от необходимого, и потеряться в кривом зеркале возможного. Если ты не видишь, что Кант, Фихте, Гегель, и Ницше, этот остов немецкого идеализма, потерялись в фантазиях воздушных замков, если ты не видишь, что высота, на которую их Эго занесла эта философия, неизбежно должна была сбросить их и разбить, просто потому что она была высотой воздушного замка на песке, то ты сам остаешься мистиком. И ты так и не понял причин этого безумия, и неизбежного поражения этого безумия. Это философия абсолютной свободы Я, которое свободно от своей природы, от необходимости, установленной в законах творца, – вот где великий грех немецкого идеализма, грех, который я назвал «болезнью к смерти». Ибо, этот грех не только ведет к потере всякой свободы, но и к тому безумию и поражению, о котором ты говоришь.

Вот что я писал об этом

Кьеркегор «Болезни к смерти»:

«Это Я, которым стремится стать этот отчаявшийся, по сути есть Я, которое таковым не является (ибо стремиться быть таким Я, каким он на самом деле есть, – это сама противоположность отчаянию), то, к чему он стремится на деле, – это отделить свое Я от его творца. Однако это ему не удается, несмотря на то, что он отчаивается, – и, несмотря на все усилия, которые он прилагает для того, чтобы отчаиваться, этот творец остается самым сильным, и принуждает его быть тем Я, которым он не желает быть. Таково отчаяние, эта болезнь Я, „смертельная болезнь“. Отчаявшийся – это больной к смерти. Более чем какая-либо иная болезнь, эта болезнь направлена против самой благородной части существа. Все равно вечность заставит раскрыть отчаяние его состояния и пригвоздит его к собственному Я… Ведь, в конце концов, все здесь зависит он произвола Я. Стало быть, отчаявшийся человек только и делает, что строит замки в Испании и воюет с мельницами. Сколько шума всегда о добродетелях такого постановщика опытов! Эти добродетели на мгновение очаровывают, подобно восточному стиху: такое владение собою, каменная твердость, вся эта атараксия и так далее, они как из сказки. И они действительно выходят прямо из сказки, ибо за ними ничего не стоит. Это Я в своем отчаянии хочет вкусить наслаждение самому создавать себя, облекать себя в одежды, существовать благодаря самому себе, надеясь стяжать лавры поэмой со столь искусным сюжетом, короче, так прекрасно умея себя понять. Но что он подразумевает под этим, остается загадкой: ибо в то самое мгновение, когда он думает завершить все сооружение, все это может, по произволу, кануть в ничто. Это Я, отрицающее конкретные, непосредственные данности Я, возможно, начнет с того, что попытается выбросить зло за борт, притвориться. что его не существует, не пожелает ничего о нем знать. Но это ему не удастся, его гибкость и искусность в опытах не доходит до такой степени, как, впрочем, и его искусность строителя абстракций; подобно Прометею, бесконечно негативное Я чувствует себя пригвожденным к такому внутреннему рабству».