Тяпкатань, российская комедия (хроника одного города и его народа)

, анисовка

, самогон, белоголовка-красноверхка

и модерн: Поповки-Смирновки-Николаевки-Рыковки. Аминь, засыпься. И засыпались и спали на пяти кладбищах, а патриции?–?в оградах соборах и монастырской Старотроицкой

пред Ильинской-старинной

. Ой. Мамы! Бати! Тёти!!

Это питье. А бытье? Бытие, определившее-определяющее сознание?

Бытье?–?вот: землица, ссыпка

, кожа

, рожа (мальва), самосад

, сады, огороды и лошадьи ярмороки-и-иии!!

Тута?–?не провернёшь, всё было. Тута?–?не расскажешь, а попробуем и расскажем: как, что. Расскажем про песню. Её петь умели в Тяпкотани <так!>?–?от Тяпки времён до Эхгумнова времени, Констинтина

. Констинтин был и есть знаменитый игрец на роялях и фортепьянах в Москве, образованье получил тут в имназии, потом в консерваториях в московских и заграничных. Играл форменно, как на органах и гуслях: ппеллл рояль вввыла фортепьяна. Играл у себя на ваканциях летом, так что под окны бегали все, весь Тяпкатань слушать. Все бегали, весь город, только слободам не интерес. Там?–?гармонья, ливенка

и немецкостроевая

, на серебряных голосах. И жилейка

у пастухов на разные голоса?–?до печёнок!

В городе, в Тяпкатани тоже играли на гармониках-гармонях, но пуще всех?–?Волександра Васильна Чудилина

, жонка красавица, во всю губерню, эдак-дак.

Василиск

из Москвы каждый год, постом, на первую, ездил за товаром, дарил в гостинце гармонью всяких систем; и дамскую невскую, махонькую и двухрядку и трёх-четырёхрядку?–?все на серебряном материале и концерткину

подарил?–?а вот ни фису (гармонью)

, ни фортепьяну, не подарил не догадался, косолапый модник и угодник дамский и бабалюбец.

Кстати подглядим в дырку мирскую на Чудилина, Василиск Иоанча, на супругу его благоверную игрицу и красавицу, Волександру.

Василиск был рыж и раж

, но косолап, телом бел, рылом?– копия Никола Мирликийский чудотворец

. Недаром, недаром был, звался Чудилином. Недаром один гусар Гродненского его безвеличества полку ему пияному бороду вымазал горчицей, а рыло?–?яицем в смятку. Заплатил две с половиной серебром, за то, побил и ещё проигрался у него в австерии-истерии, в трактире «Тяпкатанская красота?–?заведение»

. И подрался тогда с маркёром, т.?е. его побил до смерти кием в висок.

Одет был Чудилин, как денди

, как сноб. Длинный сертук?–?зимой чёрного крепу, летом из серого альпаги

. На верх, суточно

, поддёвка на лисе, крытая аглицким сукном, празднично?–?шуба хорьковая, соболий редкостный воротник, другая?–?бобёр, на одно плечо спустив в двунадесятый

, у входа в алтарь с левой стороны. Суточно?–?на грудях шёлковая манишка и галстук, чёрный, узлобанточной лентой, в бок. Празднишно: белый крахмал, золотой гарнитур, белый галстух, бант-батист, и медаль золотая: «усердие» на анюткинской ленте

. Калоши?–?кожаные, лаковые, зимой?–?боты, валенные, сапоги под брюки, золотая царская-кучерская чепь с шеи, сердолик красный?–?печать в золоте, на пупе, с чепи вниз. Брюки?–?аглицкие, в по?лос белый полос на серачёрном трике?–?репс!!

Волександра?–?на карточке сидит с Тимкой

, обои в лиёнском чёрном бархате?–?цены нет! Как цари. Карраловый гарнитур, на Тимке?–?белые чулочки и ботинки?–?аблимант

! Шевр

!!! Тимка?–?прынец, голова большущая, лоб?–?агромадный, а сам шемашедший, чудной. Не наш, Тяпкатаньский, а чужой чужак. Выблядок

!!!

Волександра Васильевна красавица, была абажательница песни. Всякой. И жилейка?–?её пробирала до печёнок, до самого алого сердца?–?и гармонья, ну, а рояль и фиса-гармонья?–?воособенность. И очень любила абажала пенье церковное, хор. Кроме?–?была она лунатик. И даже в сне видела и слышала она песню. И звуки. И могла по стульям по карнизу бресть, итти,?–?лететь, плыть. Так песню имея в мозгах, в нервах в сердце?–?при звуках ума лишалась от восторга. А Восторг?–?не Мосторг?–?из его не укупишь, сам продашься?–?он в те рожается. И существует.

И так, однажь, была ночь в Тяпкатани, ночь апрельская, уже тёплая, позднеапрельская уже к маю. Была ночь в Тяпкатани оченно поздняя почти к утру?–?пред’утро.

Свете тихий

мкнул к краю ночному и налил края неба и не было теми, а был?–?про?свет, бледной, тихой и важной. Город спал, спала Дворянская (Большая) и на окраине спал дом-додом Чудилина со всеми потрохами и живностями его.

И вот, ниоттуда-ниотсюда, тишину нарушил звук серебряный тонкий, топкий, в светотени. Родилась песня, жутко и утло, но уютно, взвенела в высь и пала около жилья?–?жилейка. Слушал верх, молчал, льня к нему, низ и леса?–?середина?–?упрямо сопя от ветра?–?листвой, ветвенным арсеналом,?–?слушали присяжными поседателями?–?угрюмо торжественно. И неторжественно сияла звучаль

родившейся песни. Песня пела, утро шло, солнце накипало под подкладкой вверху. Забледнел, уже ярко, небный край. Пополавело

. И сильней, дерзче, запела песня песней.

И в согласование ей зародились тонкие урчанья серебристых ма-а-аленьких металльчиков. То зазвенели-прозвонили колокольчики, белобубенчики. И пошёл топот мягких тяжёлых ног, и ещё ног нежных, тонких, и ещё?–?бег собак. Шли массы. Шло стадо.

И вожаком вёл массы пастух. Звался Яков, жил всяко, красно вякал, раззамечательно пел и жилейкой баб и стадо c’ ума сводил. И сейчас играл Яков песню, зов, и как флаг розовой вздулся его зоб-шея и вперёд вырвалась, выперла, крутая грудь. Белокурий, небольшой, толстый, синеглазый, приятный растакой сукин сын жилейкинский мужик!

Аааахх, и стадо за ним необныкновенное!!

За ним бык шолковой-черной, глаза у аспида кровяные, белки?–?политы тожь густотёмной кровью, имя: Аспид. Потом, кучей, коровы, тёлки, телки? и прочая милая мразь. Потом козёл Бать, а за им коз вволю, овец и баранов?–?гурт, стадо.

На улице ещё мертво. Рань. Стоп!?–?без светофора остановка. Стоп, стадо, стал пастух, на окраине города у дом-додома, перед двумя балконами. Стал?–?и ааах, ещё сильней взыграла жилейка; жутко мертво, в ответ, мкнул к песне дом. Никого. Никто. Никому.

Эдак-дак! Как же! Ничего подобного?–?раз! да как дверь, осподи исусе, шарахнется вон на верхнем балконе?–?и бац! никак Волександра Васильевна в исподней рубашке, гологрудая дюже, глаза закрыты, руки вперёд?–?предстала, как на суд божий?–?неживой. Прямо к краю-решотке. Руки тянутся, сама манится, слух остр, ноги босы, ничего не видит. Слышит! Слышу! Слухаю. Слышишшь, Тяпкатань? Слухай, Москва, видь город, знай мир. Слышишь ли верх? видишь, низ? Знаемо вам, середина?–?леса? Штошь, не видете все, что это беда-лиса?