Бумеранг всегда возвращается. Книга 1. Откровения невестки

– Да вроде бы такие, как и были…

– Так это он меня вместе с братом по горам таскал! Наверное, боялся, что я поправлюсь, – смеясь, вставила и я словечко. А то за этими мужчинами не успеешь ничего рассказать!

– Мариш, а помнишь, в стройотряде мы целую неделю питались одной солёной горбушей? Мы её вымачивали и даже пытались жарить!

– Я тоже помню! Я, как снабженец, каждый день выслушивал претензии ребят, будто я один виноват был в том, что в эту глушь «только самолётом можно долететь», вернее, вертолётом. Но денег на него у нас не было! Вот и питались как попало. А если бы у нас такая колбаска была, да хлеб с маслом… Меня бы на руках носили!

– Ладно, нашли о чём вспоминать! Думаете, если вы все были в стройотряде, мне это сейчас интересно? – Саша решил переменить тему разговора. – Алик, сходи за гитарой, споём что-нибудь!

Алик пришёл не просто с гитарой, а ещё и с ребятами из группы. Конечно, всем предложили чаю, сделали бутерброды. Не было у нас в студенчестве такого, чтобы не поделиться с товарищами тем, что у тебя есть. Сегодня мы угощаем, завтра нас. А чаще всего посиделки проводили в складчину, каждый приносил к столу варенье, сгущёнку или сухарики. Весело мы жили, беззаботно! Вот и этот первый вечер после каникул прошёл на ура! Саша, как и раньше бывало, взял в руки гитару, и мы все подпевали ему. Пели бардовские песни – Окуджавы, Визбора, Кима, Никитиных… После я пошла провожать Маринку, не терпелось поделиться с ней впечатлением от поездки к родственникам Саши.

– Как свадьба прошла? – спросила подруга после того, как мы закрыли двери и оказались на улице. Стоял прохладный сентябрьский вечер, уже стемнело, а около общежития загорелись фонари.

– В двух словах не расскажешь. Если одним, то очень плохо!

– Наверное, просто не повезло?

– Скорее всего, не нужно нам было соглашаться её там проводить! – и я в подробностях рассказала подруге о том, что произошло. – Конечно, Сашина мама попыталась меня успокоить, но неприятный осадок в душе остался. Мне так кажется, что забыть эту свадьбу я не смогу никогда! Вот почему, Марин, хорошее мы как-то быстро забываем, а о плохом помним всегда?

– Не знаю, наверное, человеческая психика так устроена. Мы с сестрой как-то поссорились из-за моего платья, я не разрешила его ей надеть на свидание. Давно это было, а ведь летом она напомнила мне про обиду! Я забыла, а она, оказывается, помнит! Я ей предложила это платье совсем забрать, но она отказалась, говорит, что теперь оно ей не нужно. И почему мне жалко стало тогда этого платья? Теперь ничего не изменишь и не исправишь – даже такую мелочь!

– Так и вся жизнь из мелочей состоит! Только мы не хотим понять, что каждый день неповторим, и жизнь мы не можем прожить в черновике. Сразу пишем её набело! Не успеваем подумать хорошенько, когда говорим что-то или делаем. А потом стыдно бывает за свой поступок. Только ничего исправить нельзя! Мы такие несовершенные! – Марина слушала внимательно, глядя на меня. – Ой, ладно, заболтались мы с тобой, Саша там заждался уже!

Мы распрощались на пороге её общежития, и я почти бегом помчалась домой. Да, комнатка в восемь метров была первым нашим домом, и мы её любили, до сих пор вспоминая, как выбирали в отделе тканей простенькую занавеску из штапеля, как вешали гобеленовый ковёр, подаренный моей бабушкой Дашей, как хранили зимой продукты в авоське, повесив её на форточку, за неимением холодильника. Нас не раздражала теснота, мы понимали, насколько нам повезло, что мы имеем комнату с удобствами, а не живём на съёмной квартире. В принципе, мы дома находились только поздно вечером, а днём ходили на занятия, к лекциям готовились в читальном зале или в пустующих аудиториях, после ужина занимались в секциях. Времени катастрофически не хватало! Зато было совсем не скучно!

Когда я вернулась, Саша уже убрал со стола и раздвинул диван.

– Маш, чего вы так долго болтали! Ты же знаешь, что я без тебя спать не лягу, а глаза уже закрываются!

– Прости, милый, заболтались, всё лето ведь не виделись! – я чмокнула мужа в щёку. – Да, я хотела тебя спросить – где тот свёрток с письмами, который прислала мне тётя Валя?

– Не терпится начать читать? Я в шкаф их положил на верхнюю полку. Знал, что не сегодня – завтра попросишь их отдать. Ты уверена, что тебе нужно знать, что там написано?

– Я и так долго ждала. Ты ложись, я включу настольную лампу и, честное слово, прочитаю только одно письмо! – в это время я уже надела ночную рубашку из хлопка.

– И не будешь плакать? – с сомнением в голосе спросил он.

– Постараюсь читать отстраняясь, будто меня лично они не касаются. Ведь письма написаны были в то время, когда меня ещё не было, или я только родилась. Моя бабушка говорила, что меня в Солнечногорск привезли весной, когда мне исполнилось только девять месяцев. Представляешь, как давно это было?

– Давно. Ладно, не засиживайся! – муж отвернулся к стенке, а я села за стол и развязала пакет. Письма в пожелтевших конвертах лежали стопкой, на углах простым карандашом кто-то проставил номера. Я взяла первое письмо, открыла конверт и вынула исписанный убористым почерком листок в клеточку. С волнением начала читать:

« Привет с Севера! Здравствуй, моя дорогая сестра Валя! Когда я скоропалительно вышла замуж, тебя не было дома, ты училась на курсах и не знаешь многого. Не знаю, что тебе рассказала мама, но она, желая мне счастья, уговорила принять предложение Ивана. Я согласилась не потому, что полюбила его с первого взгляда, а от отчаяния. Ты помнишь Василия, который бегал за мной ещё в школе? Так вот, мы должны были с ним пожениться в июне, а в конце мая он ехал на рыбалку на велосипеде, и его сбила машина. В больнице он умер, не приходя в сознание. Я не знаю, как я пережила этот удар судьбы, я плакала каждый день. А потом, дорогая сестрёнка, к своему ужасу, я обнаружила, что беременна. Ты знаешь нашу маму, она бы, узнав эту новость, просто с позором выгнала меня из дому. А тут Иван. Это был выход из положения, да ещё он сразу предложил уехать к себе на родину. Я в тот момент не решилась признаться ему, что беременна, а потом и подавно, узнав его крутой нрав, решила ничего не говорить. Когда родился сын, а он был худой и бледный, мне удалось всех убедить, что он недоношенный. Рожала я в соседней деревне, что за рекой в пятнадцати км, в небольшой сельской больнице, где работала одна фельдшер, а в помощницах у неё необразованная санитарка. Не хочу тебя пугать, скажу только, что роды были затяжными и с большой кровопотерей. Меня еле спасли, причём, дома меня выхаживала свекровь, давая какие-то отвары трав. Здесь, в деревне, где живут родители Ивана, его мать считают ведуньей. К ней многие приходят за помощью, в этой деревне в больницу в распутицу попасть невозможно даже на тракторе! Я рожала зимой, меня муж отвозил на санях, запряженных лошадью, ведь у родителей очень большое хозяйств – две лошади, три коровы, козы, поросята, куры. Пока ехали, я натерпелась страху – где-то выли волки, а санный след петлял между высоких сосен. И мы ехали одни! Я стонала от боли, да и от страха стучали зубы. Иван не обращал на меня внимания, он вообще молчаливый и скупой на ласку. Когда довёз, передал санитарке и сказал:

– Ты, это, держись там!

Даже не поцеловал! Развернулся и уехал обратно, ему утром нужно было на работу. Ты представляешь, Валюша, в больнице всего лежало два человека, я и какая-то старуха. Она тоже за меня переживала. Когда появился мальчик, она его перекрестила и сказала:

– Нет, ты не отмучилась. Всё у тебя впереди.

Валюша, тут все старухи, наверное, ведьмы. Край суровый, сюда после революции бежали все, кому было что скрывать. Тяжело мне здесь! Я боюсь лишнее слово сказать, боюсь не угодить свекрови или свёкру. Тот очень крут, видно, Ваня в отца. Сядут все за стол и в молчанку играют. Не то, что у нас было! Песни пели, собирались всей родней. Я иногда вспоминаю молодость и плачу в подушку. Муж практически со мной не разговаривает и не помогает с ребёнком. Мне очень одиноко! За что мне такая доля? Ладно, любимая моя сестрёнка, малыш плачет, пойду успокаивать. Целую всех. Надеюсь, что мой секрет ты никому не раскроешь. Лиля, 18 марта, 1950 г. с. Никольское.

Когда я дочитала письмо, то поняла, что плачу. Бедная моя мама, как ей было непросто с нелюбимым мужем в далёком холодном краю! Почему же так сложилась её жизнь?

Я долго не могла уснуть, хотя и обещала мужу, что расстраиваться из-за писем не буду. Только одно дело сказать, а другое – исполнить. Мы не можем до конца знать заранее, как будем реагировать на какое-то событие. Я поняла после прочтения письма, что переоценила свои силы. Мне казалось, что четыре года молчания сделали своё дело, и я похоронила в памяти своё детство. Когда я дала Миле согласие поехать с ней в Сибирь, я скрыла от неё, да и всех окружающих, один важный для меня момент – я хотела встретиться с мамой. Родной мамой, которая жила под Читой в поселении. Я думала, что в первые же каникулы поеду к ней. Судьба была ко мне и на этот раз безжалостна! До первых зимних каникул бабушка написала, что Лилия вернулась домой и живёт теперь у неё. Господи, как я плакала тогда, получив это письмо! Так плачут, когда невозможно достичь цели, к которой стремились несколько лет, и приходит осознание, что от тебя в этой жизни ничего не зависит! Неужели мы пешки в чьей-то жестокой игре?

Отец, когда женился, сказал нам, детям от первого брака, что наша мама умерла в Сибири через год после отъезда, но я лично не поверила ему, хотя тогда, в десять лет, пережила самые тяжёлые минуты своего детства. Никому не пожелаю два раза подряд потерять мать! Сначала отец подал в суд на лишение её родительских прав, и по его настоянию за тунеядство маму, это при трёх малолетних детях, сослали в Сибирь. Смутно помню сцену прощания – мама в слезах обнимает нас, а мы цепляемся за неё и не хотим отпускать. Отец грубо схватил её за рукав и оттащил от нас. Она села в машину и уехала на вокзал… До сих пор перед моим взором её глаза, полные слёз и отчаяния…

Потом мачеха, изо всех сил стараясь, чтобы мы называли её мамой, показала нам какое-то письмо, в котором подтверждалось, что Лиля умерла. Где-то в глубине своей наивной детской души я не верила в смерть мамы, я ждала и надеялась на чудо… Как-то случайно я услышала разговор бабушки Даши со своей сестрой, в котором они обсуждали, что послать дочери, чтобы она пережила холодную зиму в Сибири. Так я получила ещё один шок, узнав, что на самом деле наша мама жива. И я возненавидела её за всё, что мне пришлось пережить! Как она могла с нами так поступить? Как могла бросить нас и не писать, если она была жива? Ведь она так любила меня и братьев! Как же можно предать любовь? Разве может поступить так настоящая мать? В моей детской голове не укладывалось это, и, наверное, чтобы защитить себя от боли и отчаяния, я невольно допустила в свою душу ненависть. И прожила с ней долго…

Мне не хочется вспоминать своё детство, не хочется копаться в прошлом. Только я понимаю, что без этого я не смогу объяснить, почему мне хотелось, чтобы свекровь приняла меня как родную дочь.

Как я упоминала, моё детство прошло в небольшом южном городе Солнечногорске. По тем временам семья с тремя детьми ещё не считалась многодетной, мы жили скромно, если не сказать более жёстко – бедно. И не совсем благополучно.

Отец, я не помню, чтобы называла его папой, кроме знаменитой в те годы фамилии Ларин, ничего мне в жизни не оставил – ни наследства, ни добрых о нём воспоминаний. Был он человеком малообразованным, грубым, жёстким, до садизма, и нелюдимым. Хотя внешность имел приятную – высокий, подтянутый, с копной русых вьющихся волос, с упрямым подбородком и светлыми, но холодными, глазами. Я не помню его улыбку или смех, я не помню, чтобы он играл с нами, детьми, в какие-нибудь игры, я не припоминаю ни одного разговора по душам. А в народе говорят, что отец всегда мечтает иметь мальчика, а любит больше дочь. Ни я, ни мои два брата, старший и младший, отцовской любви не ощущали. Мы даже не представляли себе, как настоящий отец должен любить детей. Мне всегда казалось, что мы ему постоянно мешаем, чем-то досаждаем или делаем что-то не так. Я его панически боялась, до дрожи во всём теле, до заикания! Боялась его тяжёлого взгляда из-под мохнатых бровей и его тяжёлой руки. Да-да, он часто в порыве злости и какого-то бессильного отчаяния поднимал на нас не просто руку, а брал ремень и стегал до тех пор, пока мы не забивались под кровать. Я тихонько радовалась, когда он уезжал в командировку, чувствуя некоторую свободу. А уезжал он часто, даже в то время, когда мама с нами уже не жила. Он работал проводником вагона дальнего следования. Я потом, когда у меня самой появились дети, часто думала – как он мог оставлять нас одних, без матери, на два-три дня? Надеялся на бабушку Дашу, живущую с нами по соседству? Так она видеть его не могла после того, что он сделал с её дочерью! Как мы вообще выжили без денег и нормальной еды, ведь он оставлял нам, как сейчас помню, 32 копейки, ровно на две булки серого хлеба! И это не во время войны… Так что о чувстве голода, когда сосёт под ложечкой и хочется хоть что-нибудь пожевать, я знаю хорошо. Удивительно, что в таких условиях никто из нас не начал воровать! Кстати, мы в школе никому не говорили, что отец нас бьёт, а мачеха выгоняет из дому. Мы не привыкли жаловаться и не ждали ни от кого помощи. Смирились со своей безрадостной судьбой. Старший брат Витя не отличался в школе примерным поведением и хорошей учебой, но по кривой дорожке не пошёл. Младший Серёжа и вовсе рос болезненным и беспомощным, он везде и всюду бегал за мной хвостиком. Плакал, не понимая, где наша мама и скоро ли она вернётся.

Я повзрослела рано и очень быстро, до прихода в дом мачехи, заменила братьям мать – я научилась готовить борщ, картошку, макароны, яичницу, я стирала вручную их рубашки и носки, я собирала их в школу. Не знаю, откуда у меня возникла уверенность, что все мои детские переживания и трудности останутся позади. В десять лет я дала себе слово, что когда-нибудь напишу о своей жизни роман и стану, конечно же, знаменитой. А пока… – надо учиться только на отлично! Иначе я так и останусь за бортом жизни.

Как я завидовала одноклассницам, у которых было всё – любящая мама, дружная семья, модные наряды и светлое будущее. Мне выпала доля добиваться всего самой. Я решила развивать свой ум при помощи шахмат и к окончанию школы имела уже первый взрослый разряд, выполнив норматив в мужском турнире. Я, как могла, следила за своим здоровьем, делала по утрам зарядку, ходила в школьную секцию баскетбола. Зимой каталась на лыжах, закреплённых ремнями на валенки, любила с братьями гонять по улице на велосипеде и научилась плавать. А школу, как и задумала, окончила с золотой медалью.

Повзрослев и став мудрее, я решила как можно больше узнать о семьях отца и матери. На каникулах поехала к маминой сестре, и тётя Марина рассказала мне удивительную историю. Оказывается, отец хотел жениться на ней. Они подали в загс заявление, но в ночь перед свадьбой тётя вдруг отчетливо поняла, что совершает в жизни непоправимую ошибку. Она отказала жениху и уехала к маме, моей бабушке Дарье, в небольшой южный городок. Через некоторое время отец приехал следом и умолял Марину выйти за него замуж. Она наотрез отказалась. Тогда бабушка предложила:

– Давай я тебя познакомлю со своей старшей дочерью Лилией. У неё и характер мягче, и красотой её судьба не обделила.

Так мама вышла замуж за жениха своей младшей сестры, зная его всего…три дня. Не надо забывать, что недавно закончилась война, и женихов на всех не хватало. А если учесть, что отец в молодости был хорош собой, то скоропалительный брак матери можно как-то понять. Вот только бабушка всю жизнь не могла простить себе, что сосватала дочери такого мужа. Она часто говорила мне:

– Машенька, это я виновата в несчастной доле своей старшей дочери… Да и в том, что ты выросла практически сиротой…

Я помню маму не чётко, как в каком-то предутреннем сне – она молодая, красивая, в голубом шифоновом платье и какой-то причудливой шляпке. Она, как говорила бабушка, с детства была мягкой, доброй и сострадательной. Она не могла равнодушно пройти мимо чужого горя, жалела не только людей, но и бродячих собак и кошек. Это от неё передалось мне умение хорошо шить, вязать, вышивать и готовить. Хотя сама она меня этому не учила. Я почти ничего не помню из того отрезка жизни. Была любящая мама, и вдруг её не стало…Оказывается, всё было как в плохом романе – мама не выдержала жестокого обращения отца, который бил её и заставлял заниматься спекуляцией, а, кроме этого, часто изменял ей в командировках. Она нашла для себя выход – начала пить. Сначала за компанию с отцом, потом уже и сама. От нас этот факт тщательно скрывали, отводя нас к бабушке во время семейных скандалов. А потом был суд…

Несколько лет мы жили только с отцом, но, как я упоминала, недалеко от бабушки Даши. Она перебивалась случайными заработками и материально внукам помочь не могла. Зато поддерживала в трудную минуту добрым словом и даже защищала от неправедного гнева отца. Жили мы во времянке, наскоро построенной отцом по приезде в город. Там было печное отопление и всего две маленьких комнаты, где пройти можно было, только отодвинув старую мебель. Питались и одевались плохо. Отцу было жалко тратить на детей, да и на себя тоже, заработанные деньги. У него была одна страсть: складывать их на сберегательную книжку. За что он потом и поплатился. Забегая вперед, скажу, что при распаде СССР, когда заморозили счета, у него осталось сорок тысяч рублей! На них можно было купить в то время четыре хороших дома. Видно, не пережив такого удара, он вскоре умер.

По-видимому, патологическая жадность отца, его угрюмость, нелюдимость и «приданое» в количестве троих детей долго не способствовало поиску спутницы жизни. Приходили какие-то женщины в дом, но, сколько их было, какие они, я не помню. Задерживались они недолго. Я оценивала их и понимала, что никто из них не сможет заменить мне мать. Но в то же время я очень хотела её иметь! Только бабушка знала, как мне не хватало маминой улыбки, ласки, доброго слова, участия, заботы, одобрения и понимания. Не хватает и до сих пор, хотя я давно сама стала мамой и бабушкой…

Наконец, когда я уже училась в пятом классе, отцу повезло. Он нашёл женщину – несимпатичную, толстую, крикливую, и к тому же – неряху. А нам – настоящую мачеху, о которых хорошо написано в русских сказках: злую, своенравную, ничего не умеющую делать по хозяйству. И у молодой мачехи, а она была младше отца на 12 лет, вскоре родились две дочери подряд. Меня, неугодную падчерицу и моего старшего брата, чтобы не мешались под ногами, она решила, нет, не в лес отвести, а сдать в интернат.

В 60-е годы прошлого столетия даже дети знали и любили актрису Анну Ларину. Я тоже несколько раз смотрела фильмы с её участием и гордилась тем, что героиня была моей однофамилицей. Мечтала ли с ней встретиться? Нет, я была реалисткой. Зачем мечтать о несбыточном? Анна Ларина купалась в лучах славы, а неизвестная ей девочка Маша замкнулась в своем горе: я не могла простить отца, который не воспротивился моему изгнанию из родного дома. Я была в отчаянии и даже вынашивала мысль о самоубийстве. Но, видно, Бог оградил меня от такого шага.

Но вернемся в интернат. Я долго ни с кем не хотела разговаривать. Держалась особняком, искала по коридорам брата. Когда дети узнали мою фамилию, то начали приставать с вопросами:

– Анна Ларина – твоя родственница?

И я не выдержала, соврала:

– Это моя мама, она всё время в разъездах, то на съёмках, то на фестивалях. Ей некогда за нами смотреть, а на каникулах она обязательно заберет нас в Москву!

По-моему, дети мне поверили. Долго ли продолжалось вранье? Нет. В интернате я выдержала около двух месяцев, а потом сбежала к бабушке Даше в её небольшой, но такой родной, дом.

Только через много лет я узнала, что было общего между моей мамой и той знаменитой актрисой. Они обе рождены в феврале, почти ровесницы. Обе – красавицы. Почему же к одной судьба была так благосклонна, а другая пустила свою жизнь под откос?