Мысы Ледовитого напоминают

«сие может учинено быть таким образом, что никоторая морская держава о том не сведает, и когда такая экспедиция отправлена будет, то никакая держава не может препятствовать учинению там поселения».

Возможно, что письмо «англичанина» было составлено в Комиссии Остермана. Если так, то ДКО следует рассматривать как существенную часть планов Остермана по укреплению положения России и себя в ней[85 - По лёгкости в мыслях оно напоминает проект Сандерса-Головина, о котором будет речь далее, и можно подозревать общего автора. Подробнее об этом англичанине см. Приложение к очеркам 3 и 4, п. 7.]. Безусловно, Бирон прочел письмо, на что и был расчет, кто бы ни был его автором.

Упомянутое выше Решение Сената о задачах ВКЭ было утверждено Анной 28 декабря 1732 года, то есть решение состоялось без письма «англичанина». Однако для фактического начала работ Остерману и Головину нужен был ещё указ императрицы непосредственно о северной экспедиции. Теперь письмо «англичанина» дошло до Анны по дипломатическому каналу и, судя по всему, сработало блестяще: в феврале 1733 года Сенат впервые упомянул северные отряды от имени не своего, но самой императрицы. А именно, Анна приказала (устно или в неизвестном нам документе) искать, «имеется ли проход Северным морем» [ВКЭ-1, с. 288]. Что конкретно изволила разрешить Анна, неизвестно, но именно после этих её слов ДКО действительно стала стратегическим деянием империи.

Конечно, весьма желательно найти другие свидетельства решения Анны, однако и сейчас ясно: если этого англичанина не было, Остерману следовало его выдумать. Но что двигало им самим и Головиным?

Оказывается, и он, и Головин, и Кирилов в самом деле верили в СВ-проход, что видно из их последующих писем из Сената в Сибирь, где они ставили в пример лейтенантам тех поморов и казаков прошлого, что свободно плавали по Ледовитому морю. (Плавали они, напомню, лишь там, куда ещё не пришел LIA.)

Оставалось найти для экспедиции деньги, притом весьма серьезные, а не те, что были названы прежде (видимо, лишь в расчете на обман доверчивых царедворцев). Если автор письма вымышлен, то его 12 тыс. фунтов выглядят просто калькой с тех 12 тыс. рублей, о которых до этого писал Беринг. Небольшой корабль (такой, какими позже пользовалась ВСЭ) стоил в Архангельске около 6 тыс. рублей, и если предположить, что остальное будет стоить примерно столько же (о конкретных ценах и расходах см. далее), то предлагаемая сумма выглядела реальной. Но это – в допущении, что достаточно одного корабля.

На деле же, получив от Анны согласие на северное плавание, АК постановила строить 5 кораблей для северной части экспедиции и 3 для тихоокеанской. Уже одно это делало оценку в 12 тыс. несерьезной, однако наивность вообще была основной чертой планов экспедиции. Чего стоит хотя бы предписание местным властям ставить по всему северному берегу маяки, зажигать в них огонь во время навигации, создавать в устьях рек магазины и посылать геодезистов описывать берега [Соколов, 1851, с. 225]. Всё это было невыполнимо.

Но основная часть расходов нами ещё не упомянута, её пора выяснить.

6. Сколько она стоила – в планах и на деле

Итак, Анна согласилась (вероятно, устно), что северный берег империи тоже надо обследовать, и притом весь, но о деньгах никто при этом не говорил. Кто же сумел добыть из почти пустой казны огромные деньги и кто от этого пострадал? Точнее, у кого, из какой части бюджета деньги были взяты? Может быть, власть учредила особый налог, как было сделано в Китае для экспедиций Чжэн Хэ? Нет, ни статьи в бюджете, ни налога не появилось.

Вопрос о финансировании ВСЭ поначалу был замолчан, а затем средства извлекались принудительно – просто ссылкой на Указ. В отношении снаряжения это означало опустошение казённых складов, а в отношении денег это принимало две основные формы – невыплату жалованья одним и принудительный труд других, почти или вовсе не оплаченный. Первая применялась к своим, а вторая к чужим. Формально всем платили, однако архивы полны прошений о выплате положенных, но не выплаченных денег. Их подавали офицеры (за себя и подчиненных), подавали и жители тайги и тундры, а они целиком зависели от милости офицеров и чиновников, тех самых, кто угонял как их самих, так и их скот. Судьба прошений мне неизвестна, но её легко представить, зная судьбу прошений более высоких просителей[86 - Даже вдова Георга Стеллера, сотрудника Академии Наук, т. е. лица со связями, не могла получить жалованье мужа (200 р.) ни в Сибири (где была с ним вместе), ни, через 3 года, в Петербурге [Ваксель, 1940, с. 172].].

В нищей стране всё это означало чью-то массовую гибель и ещё большее число обездоленных. Нынче об этом ничего не пишут, да и прежде никогда толком не писали, но все-таки вот пять реплик.

Генрих Фик, президент петровской Коммерц-коллегии, сосланный Анной Иоанновной в Сибирь (1732 г.) за высказывание в пользу царевны Елизаветы Петровны, вернувшись через 12 лет в Петербург, заявлял:

«Благодаря Камчатской экспедиции основная часть якутов, а также многие русские подданные или земледельцы, живущие на великой реке Лене… в Иркутском и Илимском округах, были разорены (ruinirt worden)» [Мартынов, 1958, с. 37].

И если до 1738 года жить ещё было как-то можно благодаря сносным урожаям, то с 1739 года пошла полоса неурожаев, приведшая даже к смертям от голода [Мыглан, с. 42]. Связь оных с экспедицией никем, кажется, не изучалась.

Знаменитый ученый-универсал Карл Бэр[87 - Он прославился как эмбриолог, затем, переехав в Россию, стал одним из творцов науки, ныне известной как экология, и ведущим антропологом. Как эволюционист он отрицал учение Ч. Дарвина за грубый материализм и за фактическую необоснованность.] через сто лет писал:

«Витуса Беринга упрекали "в жестокости, с какою он упорствовал в продолжении северной экспедиции, и отягощал туземцев транспортами до такой степени, что целые племена пришли в упадок на долгое время… Но печатные известия молчат об этом предмете совершенно"» [Бэр, 1847, с. 249].

Бэр намекал здесь, что пользуется устными «известиями»; их, в частности, сообщал ему его ученик Александр Миддендорф, работавший в архивах. А вот слова самого Миддендорфа:

«правительство усиливало строгость своих предписаний касательно содействия морякам на месте их подвигов. Под влиянием этих строжайших предписаний, моряки удвоивали свои требования от туземцев… Скот падал, его владельцы терпели страшный голод, так что самим морякам внушали жалость», поскольку те «теряли короткий срок для заготовления себе продовольствия на год». «Преувеличим ли мы гибельныя следствия этих чрезмерных напряжений, если им особенно припишем начало запустения Таймырскаго края?..[88 - Нет, главной причиной был LIA – запустело и Кольское побережье, где ДКО не было. Однако пик LIA тогда, с начала XVIII века, уже миновал, так что Миддендорф прав в том смысле, что вымирание селений и племён, переживших пик, следует приписать прежде всего злодеяниям экспедиции.] С тех пор страна решительно опустела. При устье Енисея, по берегам моря до Пясины, при устье этой реки и Хатанги тогда было много поселений: теперь эти места необитаемы[89 - См. карту на с. 327.]; внутри страны, может быть, половина прежних жилых мест лежит в запустении» [Миддендорф, 1860, с. 73].

Марк Косвен, советский этнограф, дополнил:

«Великая Северная экспедиция стоила жизни многим её участникам, но надо вспомнить и о том, что она в значительной части своей была совершена буквально на спинах местного населения, обратившись для него в тягчайшее бедствие. Все передвижения экспедиции, вся перевозка её грузов, всё это совершалось местным населением и его собаками и было сопряжено с громадной смертностью людей и массовой гибелью собак» [Косвен, 1934, с. 57].

Добавлю: и лошадей, и оленей. Кроме того, экспедиция широко пользовалась прямым изъятием продовольствия у населения в форме как бы сбора налогов.

Наконец, Леонид Свердлов, полярник и историк Арктики, привел цитату:

«Едва "Якуцк" приблизился к селению, его жители… скрылись… В рапорте Адмиралтейств-коллегии он[90 - Лейтенант Василий Прончищев. О нём и его жене пойдет речь далее.] написал, что жители покинули селение, так как "от нападения или разорения страх имели"» [Свердлов, Чуков, 2009, с. 59].

И неспроста покинули: голодные моряки, долго сидевшие на воде и сухарях (каша была им редкой радостью), норовили съесть у местных жителей всё подряд, да ещё «нанять» сани с мужиками и собаками. За гибель тех и других не платили ничего – не предусмотрено сметой (которая поначалу определяла только сам наём; позже добавили плату за гибель скота). К тому же арктический морозный ветер продувал флотские суконные шинели и кафтаны, словно марлю, и их обладатели пытались отнять у местных жителей всё, что сделано из войлока или меха (позже Беринг организовал закупку оленьих шкур и войлоков).

И ещё: участники экспедиции имели обыкновение всей толпой зимовать в избушках, юртах и чумах, и без того очень тесных [91 - Команда Прончищева построила себе в Усть-Оленьке две избы, и Беринг особо отметил в отчёте Адмиралтейству заботу лейтенанта о местных (в данном селении русских) жителях. В большинстве случаев этого не делалось, и Беринг с горечью отмечал ссоры и смерти при зимовках. Он сообщал, что в Охотске всего 13 дворов, а живет 300 человек, которые зимой «не возымеют покою». Для убедительности он сгущал краски (в Охотске от первой экспедиции Беринга осталась казарма), но в целом был прав: прежде кораблей надо было строить жильё. Сам он позже отстроил себе в Охотске дом, где жил с семьей и слугами 2 года. То же сделали Чириков, Шпанберг и Писарев, а для остальных членов экспедиции были построены дополнительные казармы.]. Словом, уже ясно, кто больше всех пострадал – жители Сибири и, особенно, её арктического и охотского побережий. Но чтобы выявить главную их беду, вернемся к бюджету ВСЭ.

Пишут, что содержание экспедиции было возложено на местные средства. Это верно, но только в том смысле, что приказы из Петербурга следовало выполнять – были на то даны деньги или нет. Поэтому органы местного управления (канцелярии) сами вводили экспедиционный налог. (Один из них, для Илимского уезда, приведен в ВКЭ-1, на с. 505.) Собрать такой налог с уже обобранного населения властям не удавалось, и сбор предоставили самой экспедиции.

До недавних пор можно было думать, что серьезная финансовая отчетность где-то имеется, но публикации ВКЭ-1 таких надежд не оставляют. Есть несколько подробных реестров вещей, взятых экспедицией с казенных складов, и в них никаких цен. Составители ВКЭ поясняют: «именно в это время Адмиралтейств-коллегия разрабатывала смету Камчатской экспедиции для представления в Сенат», и даже привели справку о факте разработки [ВКЭ-1, с. 233, 243]. Но о самой смете ничего не сказано (существует ли она?), а в действительности «именно в это время» обозы экспедиции уже начали покидать Петербург, взяв на складах то, что удалось, без сметы и оплаты, ибо не имели денег сами.

Примерно та же картина с выплатой жалованья. 21 февраля 1733 года АК приказала выдать его всем отъезжающим «ис канторы генерала-крикскамисара» [ВКЭ-1, с. 286] – без указания суммы и статьи расхода. Один лишь передовой отряд Шпанберга получил при этом 1500 рублей в Петербурге и, за первый год пути, 2370 рублей в Тобольске [ВКЭ-1, с. 577]. Выплата могла состояться только за счет недоплаты остающимся, которая и без того была огромной [П-1, с. 17].

Очевидно, что правительство пренебрегло денежным обеспечением экспедиции. Зато (вот удивительно) она дотошно расписала всякие мелкие выплаты (например, было предусмотрено 2 тыс. руб. на закупку подарков местным князькам). Вскоре, как увидим, этот прием был усвоен в отчетах ВСЭ.

Счет расходам вскоре же пошел на сотни тысяч рублей, и про беринговы 12 тыс. руб. (на всю затею!) никто уже не вспоминал. А в сборнике [Покровский, 1941] приведена оценка всей экспедиции в полтора миллиона рублей.

Эту единственную известную мне сколько-то реальную оценку дал в рапорте 1743 года Писарев – изверг, клеветник и склочник, дал почти без расчетов. Можно ли принимать её всерьез, даже если иных оценок нет?

Составитель сборника не возразил против неё (хотя резко осудил иные позиции рапорта Писарева), да и что возразить? Если небольшой корабль стоил около 6 тыс. руб. в Архангельске, то в безлюдном и без строевого леса Охотске он должен был обойтись как минимум втрое дороже – ведь лес волокли за сотни вёрст без дорог и крупных рек,[92 - Резко росла цена флота из-за лихоимства чиновников. Один пример: почти треть расходов на флот составили одноразовые речные лодки и баржи (одних только попавших в документы было более двухсот), а их покупная цена могла превосходить цену производства впятеро. Так, баржа, купленная для ВСЭ казной у приказчика в Усть-Илимске за 114 рублей, была изготовлена крестьянином за 21 рубль [ВКЭ-2, с. 76].] хлеб и крупу везли с Ангары и Илима, а мастеров и снасти с Урала, Волги и даже Балтики.

Одна мелочь: доставка в суд и обратно примерно 1/3 из числа судившихся участников ВСЭ – обошлась, как будет дальше сказано, почти в 15 тыс. руб. (больше, чем Беринг отводил на весь транспорт экспедиции). Ясно, что вся экспедиция стоила во сто раз дороже как минимум.

Вернее говорить даже о двух миллионах рублей. (См. Прилож. 4, п. 4.) Для сравнения: Программа возрождения флота, принятая Кабинетом министров почти одновременно с решением послать экспедицию на Камчатку, оценена была им в 2 млн. 674 тыс. рублей [П-1, с. 19]. Она была далеко не вся исполнена, так что морская война велась вяло, и причины этого толком до сих пор не раскрыты (это видно при чтении книги П-2 и других)[93 - Большинство кораблей было неисправно, остальные уклонялись от встреч с противником [Головин // РБС]. Главная победа (взятие Гданьска, 1734 г.) была одержана без поддержки боевого флота (он подошел лишь после падения города и ухода французской эскадры, о чём обычно не пишут). Значительную помощь армии Миниха оказали только грузовые суда, доставившие осадную артиллерию.]. Смею указать на три из них – финансирование ВСЭ шло из флотских денег, снабжение её шло из флотских складов, она и гражданские службы изымали лучших людей из состава флота.

В неё ушло не менее 13 лейтенантов, что составило 10 % от числа лейтенантов и унтер-лейтенантов, фактически служивших тогда во флоте [П-2, с. 326], и ушли, в основном, лучшие – так показал весь ход ВСЭ. При этом, в силу недофинансирования, должности их долго оставались незанятыми, о чём АК, ввиду войны, била тревогу, но без успеха [ВКЭ-2, с. 701]. Видимо, не ниже была доля ушедших в экспедицию штурманов. Ушли с флота и другие высоко активные офицеры, например, Соймонов (до этого воевал у Гданьска). Изъяты они были из плавсостава и (немногие) из береговых служб, а не из штабов и канцелярий.

На деле было так

Неужели никто не подсчитывал тогда расходов ВСЭ? Подсчитывали и, вне сомнения, ужасались. Видно это из того, как жестоко урезались расходы по мере развертывания экспедиции. Вот один пример.

Планируя всю экспедицию на одном корабле (его следовало строить в Охотске), Беринг расписал ему вполне приличный штат. В частности, число вахтенных начальников было приемлемо: кроме него самого, предусмотрено было 2 лейтенанта, 2 штурмана и подшкипер. То есть, четырехчасовые вахты в норме.