Мысы Ледовитого напоминают

3. Кто её затеял, кто добился и кто добил

Первым о ней заговорил Беринг, едва вернувшись в 1730 году из Первой Камчатской экспедиции.[79 - Вероятно, с подачи Кирилова. Подробнее см. [П-4, с. 70].] Достойно восхищения, что он, в свои 50 лет (тогда это было очень много, и его в экспедиции считали стариком), зная уже сибирскую жизнь по первой экспедиции, не получив за неё серьезной награды[80 - Трижды Беринг «в Сенате бил челом», пока получил тысячу руб. награды (другие капитан-командоры получали по 500 р. просто в виде подъемных для проезда к месту службы – СИРИО, т. 104, с. 290). Этим Беринг смог лишь погасить долги за первую экспедицию – он, как и другие офицеры, был вынужден оплачивать срочные нужды из своих денег. АК просила для него чин контр-адмирала и имение, но Кабинет не ответил [Соколов, 1851], так как Остерман (о нём речь далее) был скуп. Для сравнения: Кирилов за один лишь проект освоения киргиз-кайсацких степей получил в награду 3 тыс. руб. [РБС].], предложил новую экспедицию и стал её добиваться, чтобы возглавить.

В конце года он послал в АК описание Камчатского края и свои предложения по его освоению. Ни о предстоящих расходах, ни, тем более, о северных отрядах в этой записке речи нет. Вскоре, не позже февраля 1731 года, он подал вторую записку, в конце которой [ВКЭ-1, с. 25] читаем:

«Иждивение на сию экспедицию, окроме жалованья и правианта, також окроме материалов, на обои суда, которых там достать неможно… может обойтися и транспортом в десять или в двенатцать тысящ рублев».

«Оценка» стоимости дана грубо заниженная, по сути – только для путевых расходов (в расчете на использование одного-двух кораблей, да и то без учета цены их постройки[81 - В нескольких документах ВСЭ сквозит убеждение, что расходы на жалованье, одежду и питание не следует включать в расходы на экспедицию, поскольку эти люди всё равно где-то служат, одеваются и питаются. В итоге люди шли сквозь пургу в кафтанах и шинелях, а также отчаянно гибли от цынги и просто от голода. Видимо, Беринг наивно полагал (или делал вид, дабы не отпугнуть), что судно тоже можно не включать в расходы – потому что оно где-то ещё послужит. На деле почти все суда ВСЭ были использованы только в ней самой. Большинство их (более двух сотен) составили дощаники – большие плоскодонки однократного использования, сколоченные из досок.]), причём о северных отрядах опять речи при этой «оценке» нет. И лишь после неё Беринг добавляет:

«Ежели за благо рассуждено будет [обследовать] северные земли или берег от Сибири, а именно от реки Оби до Енисея, а оттуда до реки Лены [то следует знать, что] к устьям оных рек можно свободно и на ботах или сухим путем выведывать, понеже оные земли под высокою державою Российской империи суть».

Витус Беринг

(скульптурный портрет, восстановлен по черепу)

Так впервые помянуты «северные земли», причём лишь до Лены и без оценки увеличения стоимости экспедиции. Отсюда и началась официальная история ДКО. Поразительно, но факт: далее в документах Сената витает всё та же оценка (10–12 тыс. руб.), причём уже в качестве полной стоимости всей экспедиции, а не путевых расходов; и даже включение северной темы не побудило никого её изменить. Встречается эта наивная «оценка» и поныне.

Как видим, Беринга вполне можно назвать инициатором ВСЭ, но о денежной стороне он не размышлял. Относительно ДКО выразился он, заметьте, не сразу, высказался походя, смутно и притом видел её не всю, а лишь до Лены.

Двинемся далее. Беринг не мог выступить организатором экспедиции, поскольку не имел ни должного чина, ни нужных связей при дворе. Он мог выступать лишь как проситель. Отсюда ясно, что её продвигали в кабинетах власти люди другие, и нам важно знать не только их имена, но и их мотивы – ведь они были не путешественники, а политики.

Вопрос, почему ВСЭ вообще могла состояться, первым поднял Соколов. Он назвал «стечение многих счастливых обстоятельств» и перечислил их.

1) Царствование началось мирное, особых военных расходов не было, а офицеры желали дела.

2) Во властных структурах огромное влияние имел вице-канцлер граф Андрей Иванович (Генрих Фридрих) Остерман, а он заботился о флоте.

3) В Сенате предложения Беринга активно продвигал обер-секретарь Сената Иван Кириллович Кирилов, известный государствовед и географ.

4) В АК в нужное время властвовал «умный и деятельный» граф Николай Федорович Головин.

5) Прокурор АК Фёдор Иванович Соймонов играл там ту же роль, что Кирилов в Сенате.

6) «Иноземцы-академики» желали показать делом свою полезность государству.

7) Был ещё довольно силён «дух Великого Петра» [Соколов, 1851, с. 203].

Рассмотрим перечень, причём пункт 6 придётся оставить другим авторам – сразу всего не расскажешь. Замечу только: 1) АН включилась в подготовку экспедиции, когда план ВСЭ был уже определен, да и своих денег не имела. 2) К обычным описаниям научных отрядов ВСЭ (напр. [Магидович, 1967, гл. 44 и 47]) ныне следует добавить сведения об анонимном докладе 1733 года, описанном в п. 9 Приложения к Очеркам 3 и 4. Доклад (ссыльного?) более чем любопытен.

В перечне Соколова огорчает отсутствие темы финансирования, но сам перечень годится для начала обсуждения. Да, при разработке плана ВСЭ войны в России не было (началась она вскоре же), и офицеры в самом деле желали дела, что и показал весь ход ВСЭ. Однако Соколов упустил важное обстоятельство: флот находился в состоянии давнего жестокого недофинансирования [П-1], и сильным стимулом было для офицеров желание заработать.

Перечнем задан список главных возможных деятелей, но в нём недостаёт ряда важных лиц, о чём речь будет далее. И нам надо выяснить – кто и когда мог определять ход дел, а кто и когда не мог. Дольше всех и больше всех у власти был Остерман, определявший при обеих Аннах (Иоанновне и Леопольдовне) основы внешней и внутренней политики России. Тот факт, что он был весьма деятелен и заботился о флоте, пришедшем после смерти Петра в упадок, конечно, важен, но тут ещё нет оснований видеть в Остермане устроителя экспедиции – это ещё надо доказать, а прямых доказательств пока нет.

Составители сборника ВКЭ назвали его и Кирилова мотором экспедиции (так назвао Кирилова и историк Николай Петрухинцев [П-4]; добавлю: мотором был и Головин), «проталкивавшим идею снаряжения и отправки грандиознейшей экспедиции через извилистые коридоры государственной власти» [ВКЭ-2, с. 53], но сослались при этом только на работу Евгения Рычаловского [Under Vitus, с. 63–82], где существенных доводов тоже нет. Можно лишь отметить, что Остерман был лично знаком с Берингом (ходили в один лютеранский приход, а письма к нему Беринга носят довольно личный характер) был воодушевлен идеей новой экспедиции, и вхож к императрице (его жена была знакома с ней с девичьих пор). Но вот и всё.

До самого конца экспедиции был при власти адмирал Головин. Он действительно направлял ход дел в АК, однако много позже. Он появился в АК в конце января 1732 года (до этого служил министром, т. е. послом, в Швеции), когда указ об экспедиции уже готовился, а возглавил АК лишь 2 апреля 1733 года (СИРИО, т. 104, с. 171; т. 106, № 45), т. е. уже после отъезда первых отрядов ВСЭ из Петербурга. Начали работу явно другие.

Головин был удален от дел[82 - Вне связи с ВСЭ. Его обвиняли в вялости действий флота и в лихоимстве.] в августе-октябре 1743 года, и ВСЭ сразу же погибла. Губитель её хорошо известен: им выступил уже знакомый нам из Очерка 3 Скорняков-Писарев. Его донос, послуживший первым формальным основанием для прекращения ВСЭ (вторым был голод в Сибири), опубликован в сборнике [Покровский]. Там Писарев обвинял Беринга, уже покойного, и экспедицию в «разорении лутшаго края» (что, увы, было верно) и в ее ненужности для государства (в чем вторил тогдашней моде). Официально ВСЭ была прекращена (указ Сената от 26 сентября 1743 г.) ввиду голода в Центральной и Восточной Сибири [Покровский, с. 372], что понятно и справедливо, однако нельзя забывать, что работы северных отрядов были прекращены на год раньше, летом 1742 года, без ссылок на голод и прямо в разгар навигации, что явно нелепо. Причину этого нам тоже придётся искать.

Что касается роли Кирилова, то Соколов был прав, называя его главным поборником ВСЭ в Сенате, однако должность его была слишком мала для принятия решений. Поэтому нам нужно Соколова дополнить: с октября 1730 года по ноябрь 1731 генерал-прокурором Сената был граф Павел Иванович Ягужинский[83 - Он занимал эту должность и ранее, ещё при Петре I и считается самым честным из его вельмож. Именно Ягужинский сразу после смерти Петра настоял на смягчении политики и, прежде всего, методов сбора налогов. Но он был несдержан и алкогольно зависим.]. Как раз он предложил Сенату обсудить предложения Беринга и Кирилова, причём выступил не от себя лично, а как начальник Сибирского приказа [ВКЭ-1]. Ягужинский был не менее ярок, чем Остерман и, видимо, именно он направил Кирилова с проектом экспедиции к Бирону, а тот обеспечил подпись императрицей. Но и Ягужинский потерял пост задолго до отъезда ВСЭ.

Роль Кирилова в ВСЭ тоже была недолгой. В 1733 году он увлекся идеей освоения степей Заволжья, отбыл туда и там умер в 1737 году. Никакого участия в работе ВСЭ после её отправки он не принимал, и далее в Сенате ей должен был содействовать кто-то иной. Кто это был, не знаю.

Иначе с Соймоновым. Он сам в молодости предлагал Петру нечто похожее на Камчатскую экспедицию (что, видимо, и привлекло к нему внимание Соколова), но никаких упоминаний Соймонова в связи с ВСЭ не видно вплоть до 1738 года, когда он, наоборот, выступил её врагом. Об этом поговорим позже.

Итак, главные лица названы, но главные вопросы остались. Прежде всего – зачем власть имущим понадобилась ДКО, кто добился её, кто оплатил и кто снарядил. Затем уже, если на все данные вопросы ответить, во весь рост встанет вопрос, почему она, несмотря на огромные трудности и смену лиц, не развалилась и не заглохла сама собой, как это, увы, обычно для России, а свершилась.

Начнем же мы с того, почему об этом (насколько знаю) нет ничего ни в тогдашних документах, ни в работах историков, то есть с её секретности.

4. Борьба под ковром

Секретность была чрезвычайная, и в этом ВСЭ вторила трем предыдущим «камчатским» экспедициям (о них см. [4-10]). Историки писали и пишут, что все они были снаряжены с целью исследовать, «сошлась ли Азия с Америкой». Но если так, то почему лишь две их из пяти действительно плавали в ту сторону?

Дело в том, что каждая экспедиция получала как открытую инструкцию (её многие авторы принимают всерьез; о ложной инструкции Шпанбергу см. [ВКЭ-1, с. 11]), так и секретную. Она бывала и устной – тогда смысл её мы узнаём только по действиям исполнителей. Например, главными в ВСЭ оказались ДКО, посещение Америки и попытка проникнуть в Японию, а исследование Камчатки как раз в те годы осталось на заднем плане. Причина в том, что Россия, не имея на Дальнем Востоке ни войск, ни флота, скрывала от остальных стран свои шаги к Тихому океану. Это надо понимать, дабы избегать наивностей.

Что касается ДКО, то её секретность была особой: власти постарались скрыть её цель и ход и от остальных участников ВСЭ. Это удалось вполне – даже оба академика, руководители научного отряда ВСЭ, никогда не узнали про главный подвиг ДКО – открытие Таймыра как огромной страны, выдающейся далеко на север и венчаемой мысом Челюскин. Так, академик Герард Миллер, описывая экспедицию через 10 лет по её окончании, смог сообщить лишь одно: «берег между Пязидою и Таймурою остался бы незнаемым, ежели бы неприложено было старания описать оной с Сухова пути». И через 75 лет английский историк флота контр-адмирал Джеймс Барни, автор обстоятельного руководства [Burney], не знал даже о походах Дмитрия Лаптева, прямо относящихся к теме его книги.

Что и от кого скрывали?

Для Миллера вся эпопея Челюскина (вряд ли он знал это имя) шла между реками Пясина и Нижняя Таймыра (т. е. на западном, карском, берегу Таймыра), а не там, где она шла на самом деле – между реками Нижняя Таймыра и Хатанга (т. е. на восточном его берегу, ныне – моря Лаптевых). Хотя Миллер что-то слыхал про описание «с Сухова пути», но в чём оно состояло, так и не узнал. Он остался в рамках тех знаний, что бытовали до начала экспедиции (будто река «Таймура» впадает в море недалеко от устья Хатанги). Подробнее см. Прилож. 3.

Герард Фридрих Миллер.

историк и путешественник

При такой секретности трудно искать сведения даже о проектах XX века, когда всё или почти всё документировано. А в то время царило убеждение, что подлинные секреты надо хранить в памяти и передавать устно (от начальника исполнителю). Поэтому исток и осмысление идеи ДКО придётся искать не в документах ВСЭ, а в тогдашней переписке, среди молвы и недомолвок.

Как мы уже знаем, идея ДКО официально появилась во второй записке Беринга (на самом деле она высказана ещё в 1713 г. [4-10]), где была едва обозначена. В почти том же виде она прошла по всем ранним документам Сената, включая время отправления экспедиции (февраль-апрель 1733 г.). Разумеется, должны существовать более существенные тексты.

Хотя в указе императрицы от 17 аир. 1732 года (Прилож. 1), служившем основным документом о создании ВСЭ, северная и финансовая темы отсутствуют, однако уже в решении Сената от 2 мая 1732 года они упомянуты, причём теперь в 10–12 тыс. рублей оценена стоимость всей экспедиции, что совсем странно.

Столь неясное дело не могло идти через кабинеты гладко, и в решении Сената от 15 мая 1732 года, всего за 9 месяцев до отправки, северная часть вычеркнута, хоть она и содержалась в его черновике [ВКЭ-1, с. 103]. В последующих документах Сената она упоминается вновь, что говорит о скрытой борьбе.

Впервые один северный отряд, а именно Архангельский (Двинско-Обский), упомянут в Решении Сената, утвержденном Анной совсем поздно, 28 декабря 1732 года, и там же предложено выяснить возможность плаванья от Оби до Лены [ВКЭ-1, с. 174–188]. А в феврале экспедиция уже двинулась в путь, что и вовсе непостижимо: ведь одной из ее целей было уже плаванье к востоку от Лены. Когда эта цель была заявлена и кем? Каким указом она была узаконена и была ли? Где вся денежная и техническая сторона дела? Нам надо причину этих метаний понять, чтобы вся ВСЭ и особенно ДКО не выглядели ни «Афродитой из пены морской», ни слащавой сказкой о чудесном содружестве чиновников, моряков и сибирских тружеников.

Суть дела состояла в том, что в январе 1732 года Остерман возглавил Воинскую морскую комиссию, призванную возродить флот. Комиссия пришла к выводу, что созданный при Петре огромный (уже наполовину сгнивший без дела) Балтийский флот бессмыслен – для обороны он чрезмерен, для завоеваний на Балтике недостаточен (мал в сравнении с совокупным флотом враждебных государств), а для решения более широких задач непригоден, ибо заперт в Балтийском море. (То же самое, кстати, было в XX веке в обеих Мировых войнах.) Комиссия приняла, совместно с Сенатом, решение строить в Архангельске вторую базу флота (при Петре I Архангельск был заброшен), что и было сделано [П-1]. Уже за одно это Остерман достоин памяти у историков флота, но они его почти не упоминают, а иногда даже пишут, что он делами флота не занимался.

В верности решения Комиссии осталось убедить Бирона, что было весьма трудно, ибо он наивно полагал, что боевые корабли вообще России не нужны (достаточно-де иметь галеры – для перевозки военных грузов и высадки десантов, как убеждал его и других фельдмаршал Бурхард Миних [П-1, с. 14]), а деньги, идущие на флот, лучше потратить на ещё большую пышность двора, столь милую его милой Анне. Зачем тогда строить что-то очень дорогое на севере?

Остерману нужен был в споре с Бироном веский довод, причём идущий не от самого Остермана, а от кого-то постороннего и авторитетного. Довод пришел от «царицы морей». Тут нам следует перейти к дипломатической переписке.

5. Подал надежды труп, или Кто же убедил Бирона

В конце 1731 года Россия, после 12-летнего разрыва, возобновила дипломатические отношения с Англией[84 - Разорваны они были в ходе политического кризиса после убийства Петром своего сына (см. Очерк 3), но полуофициально велись (см. любопытную переписку в т. 66 СИРИО).], что было большим успехом как Остермана, так и Бирона. Послом стал молодой князь Антиох Кантемир, впоследствии известный писатель. Он прибыл в Лондон 30 марта 1732 года и сразу же стал писать подробные донесения императрице, а их, разумеется, читал Бирон. И вот в конце 1732 года Кантемир сообщает (секретная реляция от 29 дек. 1732 г.), что сразу по прибытии, то есть ещё весной, получил письмо от некоего англичанина, имени которого не хочет называть ради его безопасности, и излагает суть письма.

Англичанин хотел, ни много, ни мало, оживить труп – возродить идею СВ-прохода. (В прежних очерках мы видели, что практики отказались от неё ещё в 1600-х годах. Причиной был LIA, но никто этого тогда не знал, и в разговорах идея прохода продолжала обсуждаться.) По словам Кантемира, англичанин обещает «сыскать безопасную морскую дорогу в Япон, в Хину и в Америку иждивением только 12 тысяч фун. стер.» Автор письма делает выводы и перечисляет выгоды: Архангельск станет центром восточной торговли, а Северный океан – центром китобойного промысла. И якобы нужен для всего этого один лишь русский корабль [Александренко, 1892, с. 62].

Итак, письмо неизвестного англичанина написано примерно в конце марта 1732 года, то есть как раз тогда, когда в Петербурге готовился указ об экспедиции. Согласно англичанину, Архангельск станет источником новых денег для казны, и уже одно это заставляет подозревать в письме руку российского политика, а ещё больше в данном подозрении укрепляет чисто российский интерес автора письма к сокрытию будущей экспедиции от правительств Запада: