Власть меча

Такое обещание он не мог сдержать, пока не продаст рыбу. Он протолкался сквозь толпу и быстро обогнул угол здания, направляясь к конторе управляющего.

«Даймлер» стоял перед дверью, а к крылу большой желтой машины прислонился какой-то мальчик. Его вид говорил о том, что он недоволен и ему скучно. Он был, пожалуй, на год старше Манфреда, но на дюйм или около того ниже ростом, более худощавый и стройный. На нем была белая рубашка, слегка смявшаяся от жары, а дорогие оксфордские штаны из серой фланели пропылились и выглядели слишком модными для мальчика его возраста, но при этом он держался непринужденно, и он был хорош собой, как девочка, с безупречной кожей и темно-синими глазами.

Лотар остановился, увидев его, и, не успев осознать, произнес:

– Шаса!

Мальчик мгновенно выпрямился и смахнул со лба темные волосы.

– Откуда вы знаете, как меня зовут? – спросил он.

Несмотря на его тон, темно-синие глаза вспыхнули любопытством, когда он рассматривал Лотара со спокойной, почти взрослой уверенностью в себе.

Лотар мог бы дать ему добрую сотню ответов, и они вертелись у него на языке: «Когда-то, много лет назад, я спас тебя и твою мать от смерти в пустыне… Я возил тебя на своем седле, когда ты был младенцем… Я любил тебя почти так же, как некогда любил твою мать… Ты брат Манфреда – ты единоутробный брат моего сына… Я бы узнал тебя где угодно, даже через много лет…»

Но вместо этого он сказал:

– «Шаса» на языке бушменов значит «хорошая вода», а это самое драгоценное, что есть в их мире.

– Верно, – кивнул Шаса Кортни.

Этот человек заинтересовал его. В нем ощущались сдержанная жестокость, грубость и скрытая сила, а его глаза были до странности светлыми, почти желтыми, как кошачьи.

– Да, вы правы. Это бушменское имя, но мое христианское имя – Мишель. Оно французское. Моя мама – француженка.

– Где она? – довольно резко спросил Лотар.

Шаса посмотрел на дверь конторы.

– Она не хочет, чтобы ее беспокоили, – понизив голос, предупредил он.

Но Лотар де ла Рей прошел мимо него – так близко, что Шаса почуял рыбный запах и заметил мелкие белые чешуйки, прилипшие к загорелой коже.

– Вам бы лучше постучать…

Лотар не обратил внимания на его слова и распахнул дверь конторы с такой силой, что она качнулась обратно на петлях, ударившись о стену. Он остановился в дверном проеме, и Шаса мимо него заглянул внутрь.

Его мать встала со стула с прямой спинкой, что стоял у окна, и повернулась к двери.

Она была стройной, как девушка, желтый китайский креп ее платья облегал ее маленькую, по-модному сжатую грудь и собирался волнами над узким поясом, повязанным низко на бедрах. Ее шляпка-колокол с маленькими полями была надвинута на лоб, скрывая густые темные волосы, а огромные глаза казались почти черными.

Выглядела она очень молодо, ненамного старше своего сына, пока не вскинула голову и не показала четкую, решительную линию подбородка, одновременно приподнялись уголки ее глаз и в темных глубинах вспыхнул медовый свет. Теперь она стала грознее, чем любой из опасных мужчин, встречавшихся Лотару.

Они смотрели друг на друга, оценивая перемены, внесенные временем со дня их последней встречи.

«Сколько же ей лет? – пытался сообразить Лотар, но тут же вспомнил. – Она родилась через час после полуночи в первый день века. Ей столько же, сколько самому двадцатому веку, – вот почему ее назвали Сантэн. Значит, тридцать один… а на вид все еще девятнадцать, как в тот день, когда я нашел ее, истекающую кровью в пустыне, где когти льва изодрали ее нежную юную плоть».

«А он постарел, – думала Сантэн. – Серебряные пряди в светлых волосах, морщины вокруг рта и глаз… Ему сейчас должно быть около сорока, и он много страдал… но недостаточно. Я рада, что не убила его, рада, что моя пуля не угодила ему в сердце. Это было бы слишком просто. А теперь он в моей власти, и он начнет понимать…»

И тут, совершенно против собственной воли и намерений, она вспомнила ощущение его золотистого тела на своем, обнаженного, гладкого и твердого, и ее бедра сжались, а потом расслабились, так что она почувствовала прилив мягкого жара, такого же горячего, как кровь, бросившаяся к ее щекам, и как ее гнев на саму себя и на собственную неспособность справиться с этой животной частью своих эмоций. Во всем остальном она тренировала себя как атлет, но вот эта неуправляемая чувствительность оставалась вне ее власти.

Она посмотрела на дверь за спиной мужчины и увидела Шасу, стоявшего снаружи в солнечном свете, свое прекрасное дитя, с любопытством наблюдавшее за ней, и устыдилась и разозлилась из-за того, что оказалась захваченной врасплох в тот момент, когда, как она была уверена, выплеснулись наружу ее самые низменные чувства.

– Закрой дверь! – приказала она, и ее голос прозвучал ровно, хотя и хрипло. – Войди и закрой дверь.

Она отвернулась и устремила взгляд в окно, снова беря себя в руки, перед тем как повернуться лицом к человеку, которого решила уничтожить.

Дверь захлопнулась, и Шаса испытал острый укол разочарования. Он чувствовал, что происходит нечто жизненно важное. Этот светловолосый незнакомец с желтыми кошачьими глазами, знавший его имя и его происхождение, что-то затронул в нем, что-то опасное и волнующее. И еще реакция его матери, этот внезапный прилив румянца на ее шее и щеках и нечто такое в ее глазах, чего он никогда не видел прежде… это же не чувство вины, правда? Значит, неуверенность, что было ей совершенно несвойственно… Она никогда не испытывала неуверенности относительно чего бы то ни было, это Шаса знал. Ему отчаянно захотелось узнать, что происходит за закрытой дверью. Стены строения были сделаны из рифленого оцинкованного железа…

«Если хочешь что-то узнать, пойди и узнай!» – таким было одно из любимых изречений его матери, и когда Шаса обходил угол конторского строения, его смущало лишь то, что она может застать его за этим делом; он ступал осторожно, чтобы гравий не хрустел под его ногами. А потом он прижался ухом к нагретому солнцем волнистому металлу.

Но как он ни напрягал слух, изнутри доносился лишь неотчетливый гул голосов. Даже когда незнакомец заговорил резко, Шаса не мог разобрать слов, а голос его матери и вовсе звучал низко, хрипло, почти неслышно.

«Окно!» – подумал мальчик и быстро подошел к углу. Обогнув его в стремлении подслушать, он вдруг стал объектом внимания сразу пятидесяти пар глаз. Управляющий заводом и его оставшиеся не у дел рабочие все еще топтались у входа; сразу умолкнув, они уставились на мальчика, появившегося из-за угла.

Шаса вскинул голову и повернул в сторону от окна. Но они продолжали наблюдать за ним, поэтому он, сунув руки в карманы оксфордских штанов, искусно изображая безразличие, не спеша зашагал к длинному деревянному причалу, как будто изначально именно это и планировал. То, что происходило в конторе, теперь стало недостижимым для него, разве что потом он сумеет вытянуть что-то у матери, хотя Шаса полагал, что на это вряд ли можно всерьез надеяться. Потом он вдруг заметил четыре траулера, стоящие у причала; каждое судно сидело на воде очень низко под весом серебряного груза, и разочарование Шасы слегка утихло. Это было нечто такое, что могло нарушить монотонность этого жаркого и унылого пустынного дня, и Шаса прибавил шагу, идя по бревнам причала. Любые суда всегда его зачаровывали.

А это зрелище и вовсе являлось чем-то новым и волнующим. Он никогда не видел такого количества рыбы, – должно быть, ее здесь были тонны. Он поравнялся с первым траулером. Тот был грязным и уродливым, на его бортах виднелись следы человеческих экскрементов там, где команда присаживалась у поручней, и траулер вонял мазутом и немытыми телами людей, живших в тесных каютах. У траулеров даже имен не оказалось – только номера регистрации и лицензии были написаны на потрепанных волнами носах.

«Судно должно иметь название, – подумал Шаса. – Это оскорбительно – не дать ему имя, и это ведет к неудаче». Его собственная яхта длиной в двадцать пять футов, подаренная ему матерью на тринадцатый день рождения, называлась «Печать Мидаса» – это имя предложила его мать.

Шаса наморщил нос, почуяв запах траулера, и ему стало неприятно и грустно видеть такое состояние судна.

«Если мама из-за этого гнала сюда от Виндхука…»

Шаса не успел додумать эту мысль, потому что из-за высокой угловатой рулевой рубки вышел какой-то мальчик.

На нем были заплатанные шорты из грубой холстины, босые ноги были загорелыми и мускулистыми, и он легко балансировал на комингсе.

Заметив друг друга, оба мальчика насторожились и замерли, как два неожиданно встретившихся пса. Они молча изучали друг друга взглядом.

«Денди, модный парень», – подумал Манфред.

Он видел одного или двух похожих во время своих с отцом нечастых визитов в курортный городок Свакопмунд на побережье. Дети богатых людей одевались в нелепую неудобную одежду, послушно вышагивали за своими родителями с раздражающе высокомерным видом. «Да уж, посмотреть только на его волосы, – насмешливо думал Манфред. – Блестят, словно их бриллиантином смазали, а пахнет просто как букет цветов!»

«Один из этих бедных белых африканеров, – думал при этом Шаса. – Сын скваттера». Мать категорически запрещала ему играть с такими детьми, но он понял, что с некоторыми из них очень весело. Конечно, их притягательность усиливалась из-за запрета матери. Один из сыновей старшего механика на их руднике умел подражать птичьим голосам с такой изумительной точностью, что мог заставить птиц спускаться с деревьев, и он показал Шасе, как ставить карбюратор и свечи на их старый «форд», которым мать позволяла сыну пользоваться, хотя из-за юного возраста он еще не мог получить водительские права. А старшая сестра того мальчика, на год старше Шасы, показала ему нечто еще более замечательное, когда они на руднике уединились на несколько запретных мгновений за насосной станцией. Она даже позволила мальчику потрогать это, и это было теплым, мягким и пушистым, как новорожденный котенок, свернувшийся под ее короткой хлопковой юбкой, – самое замечательное переживание, которое Шаса намеревался повторить при первой же новой возможности.

Но и этот мальчик казался интересным, и, возможно, он мог бы показать Шасе моторный отсек траулера. Шаса оглянулся на завод. Мать не следила за ним, и он вознамерился проявить великодушие.

– Привет!

Он улыбнулся, сделав рукой царственный жест. Его дед, сэр Гаррик Кортни, самый важный мужчина в жизни Шасы, всегда убеждал его: «По праву рождения ты занимаешь высокое положение в обществе. Это не только дает тебе преимущества и привилегии, но и возлагает на тебя обязанности. Настоящий джентльмен всегда вежлив и любезен с теми, кто ниже его по статусу, будь то черные или белые, молодые или старые, мужчины или женщины».

– Я Кортни, – сообщил Шаса. – Шаса Кортни. Мой дед – сэр Гаррик Кортни, а мать – миссис Сантэн де Тири-Кортни.

Он ожидал выражения почтения, обычно вызываемого этими именами, но, когда ничего такого не заметил, продолжил, несколько сбившись:

– А тебя как зовут?