И это правда – бог весь трясся от натуги,
Пищали мухой разноцветной его тоннюсенькие губы,
А на глазах, в бровях изгибом, от коих трепетали и всем миром,
Блеск пропал:
И слышал его «ах», как он стонал:
Тот, кто на все языках, приказывал из Рима,
И речью отмечал себя, его записывали в книгах,
Что наконец, он вскрикнул от усилий
«Ну, дайте что-нибудь мне выпить, ну, Титиний».
Как мелкая девчонка.
О, боги, и что же удивило
Как слабохарактерный мужчина
Имеет право управлять он всемогущим миром
И пальмовую ветвь держать, и почему,
только дано ему?
Трубят фанфары и процветать кричат
БРУТ
И снова слышится всеобщий шум и гам!
Теперь я верю, аплодисменты там,
На ту часть новых почестей, что так желал,
Уже, похоже, Цезарь наш себе забрал.
Кассий
Ну, почему же, сей мужчина, – Перешагнул ограниченья мира,
Восстал, как недоступный Колосс, – а мы, как мелюзга, что и не слышен голос,
Гуляем между ног, – заглядывая в рот.
Чтоб обрести потом – могильный холм.
Мужи, в былые времена – в своих угодьях были сами господа:
Эти просчёты, дорогой Брут, – совсем не наш подзвёздный путь,
Но в собственном расчёте, – мы что, из мелкой сотни.
Брут и Цезарь: и что в том «Цезарь» должен.
И почему не ваше имя громче?
Вы слитно напишите их сейчас
И будет Вашему величие тотчас.
Его произнесите вслух устами,
Измерьте его тяжесть; и оно, как заклинанье,
Дух Брута станет, точно Цезарь, смелым.
Отныне, имя всех богов в одном целом,
Поднимет так, как мясо Цезарю несут на прокорм,
И он возрос вот на чём,
и так велик ли трон?
А с возрастом, и ты покроешься стыдом!
О, Рим, твои теряются потомков благородные кровинки!
Когда наступят времена, то все одним потоком сгинут,
Но что спасительного дела будет знаменитей?
Когда толкуются слова свободы в Риме,
Что толстая стена,
Лишь одного спасать должна?
Теперь создали столь обширный Рим,
Внутри в нём помещается, но лишь человек один.
О, ты и я имеем сердце,