Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу

Офицер шел мимо десятков монголов, которые стояли на коленях на поляне, а гамины выгоняли скот – баранов, коней, коров. Два солдата затолкали Дариму в машину – старенький открытый «линкольн», – она крикнула людям, стоящим на коленях:

– Скажите Мунго, скорее скажите Мунго!

Офицер сел подле девушки, гамины – один за руль, другой на первое сиденье, и машина умчалась. А люди продолжали стоять на коленях, потому что пять кавалеристов пересчитывали скот, который потом они погнали следом за автомобилем.

ЖЕЛТАЯ, СОЛНЕЧНАЯ МОНГОЛЬСКАЯ СТЕПЬ. На многие километры растянулась армия Унгерна: пешие, конница, автомобили, артиллерия, обозы. Головной отряд состоял из шести всадников. Это барон Унгерн, его заместитель – бурят Ванданов и личная охрана.

– Где монастырь? – спросил барон одного из охранников.

Охранник оглядел небо и, прищурившись, кивнул головой на восток:

– Там.

Унгерн пустил коня. Свита – следом.

Монастырь старика настоятеля Дамба Доржи – маленький: всего двенадцать юрт.

В самой большой юрте старик молился. Он строго смотрел на изображение.

В юрту, осторожно ступая, зашли Унгерн и Ванданов. Охранники стали у входа, а старик продолжал молитву:

– Бог, помоги, спаси из тюрьмы твоего сына, императора нашего Богдо Гэгэна.

Загремела снова музыка, заухали барабаны, простонали флейты.

– Бог, вырви из темницы Хатан Батора Максаржава.

Снова загремела музыка, и снова заухали барабаны. Унгерн обернулся к Ванданову и тихо спросил:

– Кто такой Хатан Батор?

– Это военный министр монголов.

Старик-настоятель услыхал шепот у себя за спиной, обернулся и увидел высокого, молодого еще, рыжего, вислоусого, поджарого человека в монгольском халате, подпоясанного красным кушаком, с генеральскими русскими погонами и с крестом Владимира на остром кадыке.

– Что тебе? – спросил старик.

– Отец, я хочу принять твою веру, – сказал Унгерн, – я хочу принять желтую веру Будды.

– Приняв новую веру, ты предаешь старую.

– Старой больше нет. Ее продали большевикам евреи и банкиры.

– Ты говоришь слова, не понятные мне. Кто ты?

– Я Унгерн.

– Тот Унгерн, который хочет освободить нас от гаминов?

– Да, отец. Я ничего не хочу, кроме одного: прогнать гаминов, спасти императора, поставить границу на юге и севере…

– Какой ты примешь обет? Первый обет для начинающих лам – гынин. Ты должен не красть, не пить, не лгать, любить старцев, не убивать.

– Я должен убить и старца, если он враг мне. Мне и монголам.

– Приняв обет, ты волен его нарушить, а после обратить молитвы к Будде, и он простит тебя, если ты был прав в своем гневе.

– Тогда я приму самый трудный обет.

– Ты примешь обет «второго гициля»: не иметь женщину, всем говорить правду, воздерживаться от роскоши, спать три часа и есть один раз в день. Готов ли ты к этому?

– Готов.

– За что ты любишь нас, Унгерн?

– За то, что вы чтите бога и скорбите о вожде, который попран.

Старик улыбнулся какой-то непонятной, быстрой улыбкой и, хлопнув в ладоши, сказал:

– Придите все!

Из-за занавески в юрту вошли бритоголовые ламы. Они расселись на низеньких скамейках. Настоятель незаметно кивнул, и монахи запели молитву. Голоса их то сливались в один, то, распадаясь на восьмирегистровое многоголосье, звучали по нарастанию – мощному и трагическому: очень тихо, тихо, чуть громче, громко, очень громко, рев, тихое бормотанье, тишина.

Настоятель позвонил в колокольчик, вступила музыка: барабаны, дудки, флейты, трубы – грохот, мощь, сила, и снова тишина, и снова по нарастанию – шепот, песня, громкая песня, рев, молчание.

Настоятель подошел к Унгерну, положил ему руку на плечо. Барон опустился на колени.

– Говори вместе со мной святые слова пятизвучия жизни: ом мани пад ми хом.

– Ом мани пад ми хом, – певуче повторил Унгерн.

– Держи руки у лба щепотью покорности Будде, – шептал настоятель.

Ламы заревели молитву, запел Унгерн. Тишина. Грохот оркестра. Тишина.

– Теперь ты сын Будды, – сказал настоятель, – брат монголов.

Слезы полились по щекам Унгерна, морщины разгладились, лицо просветлело – тихое, только глаза сияют стальным, несколько истерическим высветом.

Ванданов, чуть улыбнувшись, сказал Унгерну:

– А вы боялись чего-то, барон…

Унгерн, продолжая улыбаться, покачал головой.

– Позови Оэна, – попросил настоятель служку. Снова запели монахи, и в юрту вошел прокаженный – рот в язвах, глаза слезятся, руки покрыты коричневой бугорчатой коростой.

– Он заболел проказой, когда его угнали к себе гамины, – сказал настоятель. – Он брат твой перед богом. Побратайся с ним, как сын Будды с сыном Будды.