На той стороне

Однажды случай произошёл. Снится Ульяне сон, будто бабка к ней пришла и говорит, что надо бы и к повитушному делу приладиться.

– Что ты, бабушка, – отвечает ей Уля, – то ж младенец, мало дело. Смотреть страшно, не то что в руки брать.

– Не упирайся, Улька, – сердится во сне Агриппа, – благое то дело, в мир души впускать. Бог за то счастье даст.

– Окстись, ба, – упирается Ульяна, – кто ж мне доверит ребёночка принять, коль у меня и своих пока нету, и держать в руках не держала.

Хмурится Агриппа.

– Слушай, дурья твоя голова, – буркнула бабка, – время придёт, не беги. Коль приключится ребёночка принять, руки сами всё нужное сделают.

Уля хоть сон и запомнила, да только близко к сердцу не приняла.

А спустя пару дней в село соседнее мамка послала. Короткие пути хоть Уля и знала, да лето нынче дождливое выдалось, топи в лесах расширились. Пришлось вдоль дороги идти. Больше половины пути Ульяна прошла, видит – у обочины леса телега стоит, а в ней баба на крик исходится. Мужик вокруг бегает, охает, руками машет. Подошла она ближе, смотрит – лежит девка, лицо красное, на висках прожилки синие вздулись. Руками живот обхватила, а подол уж весь в крови.

– Давно ли началось? – обратилась Уля к извозчику.

– Дак уж давненько, – ответил мужик. Засучила рукава девушка, к роженице подошла, та без сил и обмякла. Лежит, глаза прикрыты, пот струйками стекает.

– Быстро гони в село, а я в дороге что нужно сделаю.

Мужик подорвался, лошадь стеганул, и покатила телега в сторону села. К дому роженицы подъехали, когда Уля уже на руках младенчика, в какую-то рванину спелёнутого, держала. Муж да соседи мамашу с телеги сняли да внутрь снесли. Уля за ними пошла, ребёночка отцу отдала, а сама к роженице. Плохо той, крови много потеряла, намучилась. Наказала Уля соседке, что с ней в дом вошла, как поить да какими травами. Руки от крови отмыла и вышла с дому прочь. С того дня пошла молва, что в деревне одной повитуха молодая есть, руки золотые.

Через год после свадьбы дочери померла Евдокия. Как Ульяна ни билась, какие уж настои да отвары ни готовила, да только Смертушка всё одно прибрала её. Погоревала дочь по матери, поплакала, да жизнь-то дальше идёт.

Самый страшный удар, после которого Уля платок чёрный уж не снимала, пришёлся на её двадцатипятилетие.

Ночью плохо спалось Ульяне, сердце щемило, словно беду чуяло.

Дело к весне было, возвращавшиеся с города Прохор с Иваном решили путь сократить, пораньше домой воротиться. Хоть и тяжела телега, да и лёд с зимы ещё крепок, авось выдержит.

Аккурат посреди реки треск раздался. За минуту лошадь с телегой под воду ушла, ребята, оказавшиеся в ледяной полынье, так и не смогли выбраться.

Быстро видение перед глазами мелькнуло, дыхание от ужаса спёрло.

Растрёпанная, простоволосая, в одном платье, бежала Ульяна к месту погибели своего любимого.

С того дня платок чёрный нацепила, скотину извела. Кур соседке отдала, козу – Лукерье, что через три дома жила. Ей нужней, малышей полна хата. А сама словно замёрзла. Ни улыбки на лице не мелькнёт, ни слезинки.

В доме Ульяны теперь почти всегда полумрак стоял. Из дома выходила только вечерами. Особливо любопытные решили глянуть, куда ходит. Да гадать особо не пришлось.

Приходила Ульяна к реке, что зимой мужа любимого себе забрала. Сядет на бережку напротив места, где телега под воду ушла, и сидит чёрной тенью до полуночи, а потом в дом возвращается.

Впрочем, людям помогать Ульяна не перестала. Завсегда, ежели кто просил, на зов шла.

Поначалу-то соседки да подружки приходили, разговоры вели, что траур-то пора и снимать. Чай, с момента смерти мужа уж не один год прошёл. Молодая ведь, красивая! Деток ещё можно родить, мужа хорошего сыскать. Ведь и так на молодую знахарку мужики с соседних сёл засматриваются.

Безразличием отвечала на те слова Ульяна. Закрыто сердце её навеки, под толщей воды ледяной, что мужа в тот день укрыла, спрятано.

***

– Научи, милая, – закивала головой Прасковья, – нельзя мне без молока, внучат кормить надо.

– Гвоздей возьми старых, на сковороду их высыпь, маслица подлей и на огонь поставь, – поучала Уля. – Как шкварчать начнёт, так скажи: "Как ржа маслом смывается, так и хворь со скотины моей смоется". После остуди масло и вылей перед порогом хлева, да жди. Придёт та, что беду навела. Просить чего начнёт – не вздумай давать, и на порог не пускай.

Убежала Прасковья, сделала, как сказано было. И глядь, тем же днём идёт к её дому старуха ветхая, что в конце деревни жила.

– Не найдётся ли у тебя сольцы, Прасковьюшка? – спрашивает.

– Не лень тебе было за солью в такую даль идти, Филипповна? – вопросом на вопрос ответила Прасковья.

– Эдак я просто мимо шла, да вспомнила, что соли-то нет в хате, – произнесла старуха.

– Ох, звиняй, Филипповна, не могу соли дать: я её старым ведьмам на глаз высыпала, – закричала Прасковья да с кулаками на бабку кинулась. Еле ноги старая унесла.

Вечером Прасковья к Ульяне зашла, десяток яиц в узелке принесла да благодарила, что спасла козочку-кормилицу.

Так и жила Ульяна: сама к людям не лезла, а кто просил о помощи – не отказывала. Впрочем, не всем Уля помогала, чувствовала она людей. Могла и словцом крепким приложить, если видела, что человек по заслугам получает.

Так проходили года. Одной весной пошла как-то Уля по воду на колодец. Супротив колодца дом стоит, а возле, на лавке, два мужика сидят. Посмотрела на них девка – будто молнией полыхнул пристальный взгляд её серых глаз.

– Глянь, какая сердитая, – раздалось за спиной. Ульяна повернулась – один мужик приближался.

– Чем же это мы тебе так не угодили, – спросил он, – что волком на нас взглянула?

– Тебе какое дело до того, как я смотрю, – ответила Ульяна. – Знать, усмотрела то, что не понравилось.

– А ты никак в самую душу заглядывать умеешь? – продолжал мужик, прищурившись.

– Может, и умею, – с вызовом произнесла она.

– Тяжело живётся тому, кто слишком много знает, – вновь обратился к ней мужик.

– Тяжело тому, у кого за плечами не одна душа мается, – спокойно ответила Уля и, развернувшись, гордо пошла прочь от колодца.

Долгим взглядом её мужик провожал, неприкрытая злоба в глазах засветилась.

Ох и попала в точку Ульяна! Мужика этого Николай звали. Отбывал он срок в шахтах за убийство двух человек. Как положено срок свой вытянул. А как время пришло из ссылки возвращаться, так он и вспомнил о сестре родной, что в дальней деревушке жила.

"Первое время протянуть поможет, – думал он, – а ко времени, глядишь, и деньжат сколотить получится, да обратно в город большой рвануть".

Вот с кем срок свой тянул, с тем и вышел на свободу, заранее зная, что вряд ли к нормальной жизни вернётся. Разбоем оно завсегда быстрее разбогатеть можно. Не его это – лямку на полях тянуть да на богатого дядю работать.

Сестра, конечно, не знала, чем занимался брат. Ушёл Колька с семьи, когда матушка ещё жива была. Ушёл и пропал, ни письмеца, ни весточки. Оно и к лучшему было: узнай мать, чем сынок промышляет, раньше времени бы в землю сырую слегла.

– А скажи-ка, Дарья, – спрашивал Николай сестру, – баба молодая, вся в чёрном, кто будет?

– Так то Ульяна, знахарка местная, – ответила женщина. – После смерти мужа Уля нелюдимая стала, редко с людьми общается. Деток Бог не дал, вот и коротает век одна.