Лучшее время

– Друзья зовут меня Латыш.

– Латышу надлежит быть высоким блондином! – улыбнувшись, заметила она. Впрочем, без укора в том, что я не высокий и не блондин.

– Это от фамилии.

– Ты всегда так вечера проводишь?

– Нет. Но и не слишком редко. А что? – надеюсь, она сейчас не начнёт строить выводы вслух.

– Да так… Ты так уверенно выбрал, куда ехать. А как называется это место?

– «Чёртово болото». Люблю его именно за название. По крайней мере, честно.

Бармен поставил перед нею «дайкири», передо мной – «манхэттен». Беседа затухла, не успев разгореться.

– Сейчас всё будет! – ответила на мои мысли Марго (мы все же сообразили познакомиться, перед тем как выпить). – Главное говорить о чём-то, а отвечать можно и невпопад. Ты под этой лампой зелёный, как Шрек.

– Зато не выгляжу занудой. Почему ты со мной поехала?

– Снегу много. Что ты делал до этого?

– Разводился, лечил головную боль, думал об одной девушке. Ты понимаешь, о чём поёшь?

– С пятого на десятое. Я плохо знаю французский. От кого ты скрываешься?

– От зимы и от людей, которые мне не звонят. А ты? От прошлого?

– А также от настоящего.

– Разве сейчас не настоящее?

– Нет. Оно там, за дверью, поджидает нас. А мы сидим в болоте, как партизаны.

Мы пересидели две из трёх весёлых компаний, много чего переговорили и выпили и, когда вышли из бара, часы успели досчитать до половины третьего пополуночи.

Я довез её до угла Малого проспекта, откуда виднелась фабричная кирпичная труба. Настойчиво отказавшись от моих предложений подвезти её ближе к дому, она пропала в снежном тумане улицы.

Глава 12

«Если бы сейчас было лето, я сказал бы, что вот-вот пойдет дождь», – подумал я, не отрывая глаз от монитора. Электрический свет действительно стал желтее, а со стороны ему не было никакой помощи – за огромным окном низко над городом клубилась мокрая предгрозовая темнота.

День прошёл, только его и видели. Один из тех, что нипочем не вспомнишь, даже если от этого будет зависеть твоя жизнь. Память не заморачивается и их хранением, словно на них стоит пометка «после прожития сжечь».

Сегодняшний спас Макс. Он вломился в нашу офисную нору так, что дверь жалобно крякнула петлями, которых едва не лишилась, а остановить его смогло только самое удобное клиентское кресло, сгодившееся в качестве отбойника. Причём в руке у него уже дымился огромный картонный стакан чая с нашей кухни на этаже – Макс пришел потрендеть и деликатно давал понять, что в ближайший час его выставить не удастся.

– Опять работу прогуливаешь?

Макс покачал головой и продемонстрировал руку в лангетке.

– Сачкую на законных основаниях. Хоть наш начальник участка и орет, что меня уволит, каждый раз, когда я что-то себе ломаю или разбиваю.

Приглушенное фырканье, как при стереоэффекте, раздалось со всех сторон – даже раздолбай Гарик нырнул за свой ноутбук, и ирокез на его макушке трясся.

Макс удивленно огляделся.

– Чего они?

– Помнишь, после Махачкалы у меня рука была сломана, костяшки на обоих кулаках в хлам и глаз подбит? А у нас тогда клиентом была сеть медицинских клиник, там баба была руководитель. Такая вежливая и строгая, как английская королева. И еще с нею таскался какой-то их начальник – такой суровый въедливый мужик. И вот прикинь: я все встречи перебросил на Саню, сам сижу, держу под глазом компресс, и тут эти двое внезапно подваливают. Женька их в холле увидела входящими в лифт, обогнала по лестнице, но мне деваться уже некуда – они идут по коридору! Так пока они с Саней беседовали, я в этом шкафу сидел.

– Тебе повезло, что тогда было лето! – давясь смехом, вставила Женевьева.

– Ага. Хотя на женщине этой и была какая-то курточка, и больше всего я боялся, что она решит повесить её в шкаф!!!

Макс согнулся пополам и захохотал.

– Ну, как твой суд? Выиграл?

– Выиграл. Уйму крови у меня выпили. Хорошо, адвокат толковый оказался, хоть и взял нехило за одно-то заседание.

– Только Виталик так может, – улыбнулась Таня. – Вместо того, чтоб принять заказ и заработать, поднять бучу, судиться, раскошелиться сам и этим гордиться.

Максим усмехнулся.

– Вот такой вот у меня коллектив, – я развел руками. – Никакой субординации!

– Если бы в «Фишке» была субординация, – не поднимая глаз от бумаг, заметил Саша, – то сегодня ты бы тут застал только приставов, озверевших клиентов и веревку, спускающуюся в окно до тротуара.

– Виталик Алексеевич, вас к телефону! – крикнула мне Женевьева и, озарив лицо корпоративной ухмылочкой, через два стола и проход швырнула в меня трубкой.

– Уволить бы вас всех, – вздохнул я, ловя её.

Поговорил, открыл ежедневник, сделал запись. Написал на кислотно-зеленом стикере «19 янв. заглянуть в ежедневник!» и приклеил его на комп.

– Саша, напомни мне, чтоб я завтра подготовился к встрече послезавтра.

– Он всегда так делает? – спросил Макс Сашу.

– Всегда. И слава богу. А то будем разбрасываться клиентами, и не будет ни шиша,   – Саня хрюкнул,   – как у Латыша!

Макс снова заржал, поскольку слышал Сашину любимую хохму впервые, хотя повторял он её в среднем раз в неделю.

Глава 13

– Меня теперь так часто называют циником, что я сам, в некотором роде, признал за собой такую черту. Чтобы от тебя отвязались всегда лучше прикинуться законченным циником. Но по мне – уж лучше цинизм, чем лицемерие, которое сейчас стало настоящим стилем жизни.

– Лицемерием мир страдал со времен своего сотворения. Для тебя это открытие? Разве в нём появилось что-то особенное?

– Единообразие мыслей: прекрасное – прекрасно, ужасное – ужасно. Фальшивое участие, прикрывающее любопытство… фальшивый патриотизм, который маскирует озлобленность, фальшивая толерантность, прячущая трусость, фальшивые стремления, потому что стыдно за настоящие… Помнишь, в детстве делали игрушки из папье-маше – кусочки газет в несколько слоёв на клею, а внутри она пустая.