История маленькой революции

«Я знал, что они идут в деревню. Знал и то, что они кого-нибудь убьют, но брать человека в плен и издеваться… Думал, они завербовали её, такую же повёрнутую на революции дворянку, но то, что это – Головина… Мог догадаться. Ну Олег Владимирович, ну уговорил сидеть с ними! Познакомился с трудящимся классом! Нужно вести себя осторожнее на собраниях этих бешеных. Вовсе туда ходить не стоит. Не пойду. Бориса не боюсь, а вот Тамару… Да и её бояться не следует – за мной Щербаков. Это, конечно, хорошо, что я ему приглянулся как экономист».

Дмитрий больше не улыбался. Он помрачнел, вспомнив утреннюю статью о скандальной расправе крестьян с бывшими хозяевами.

В газете писали, как в воскресенье в девять часов утра в усадьбу Головиных ворвалась толпа грязных слуг. Про Тамару с Борисом упоминания не было по всей вероятности потому, что их не успела поймать полиция. Крестьяне же не сдали их по той причине, что видевших рабочих не осталось. Далее рассказывалось, как «челядь принялась громить господский дом, пряча по карманам всё, что попадёт под руку. Несчастному Головину, всегда относившемуся с уважением к людям любого состояния, нанесли сорок колющих ударов по всему телу. Головина Лариса Александровна перед смертью, по словам полиции, была замучена тремя или четырьмя батраками, после чего ей нанесли пять ударов ножом прямиком в сердце. Судьба их дочери, Катерины Матвеевны, неизвестна. Вероятно, ей удалось бежать».

– Катерина Матвеевна, – робко начал Дмитрий, – не найти таких слов, которыми я бы мог выразить Вам своё сочувствие. Мне, право, нечего сказать. То, что произошло… Милая Катерина Матвеевна, могу ли я чем-нибудь Вам помочь?

– Заберите меня отсюда! – Катерина в надежде раскрыла красные и опухшие глаза и подскочила со стула. Выглядела она ужасно: её щёки вздулись, всё лицо покрылось кровяными сосудами. – Я прошу Вас, заберите! Я боюсь, мне страшно, я… я! – она кричала и плакала, плакала и кричала. На её крики сбежались все находящиеся в квартире. Дмитрий встал и попытался её успокоить, по-товарищески дотронувшись до плеча девушки.

У Катерины началась истерика. Она сползла на пол и безудержно замолилась. Щербаков и Дмитрий поднимали трясущуюся и непроизвольно стучащую зубами Катерину, пока Тамара что-то насыпала в чайник вместе с заваркой. Борис, стоя у порога на кухню, надменно смотрел на дворянку. Задыхающуюся Катерину с трудом посадили на стул.

– Подержите её! Олег Владимирович, Дима, вы – за руки. Боря, держи голову! – когда Борис крепко ухватил Катерину за подбородок, Тамара смогла влить в неё успокоительный отвар, приготовленный по рецепту жены одного из подпольщиков и подаренный Тамаре для борьбы с бессонницей.

Чай подействовал не сразу. Отбивавшуюся девушку, впавшую в полный бред, еле донесли до постели Тамары.

– Олег Владимирович, я через пару дней приду. Идите сейчас, пусть отоспится! Боря, проводи.

Борис бросил высокомерный взгляд на замешкавшегося Дмитрия и срочно выполнил поручение сестры.

В коридоре Дмитрий не проронил ни слова. Щербаков, торопясь, вместо прощания сказал рабочему:

– Борис, попроси Томочку в следующий раз надеть платье.

III

Четыре дня выдались тяжёлыми для Катерины. Справедливости ради, Тамара старалась создать для девушки все условия, чтобы та почувствовала себя лучше. Женщина ни на шаг не подпускала к дворянке Бориса и даже на несколько ночей уступила свою кровать (не из гуманистических соображений, а чтобы Катя не умерла преждевременно). Сегодняшний вечер Тамара обещала посвятить Щербакову, так как предыдущая встреча прошла не совсем удачно в силу известных обстоятельств.

Рабочая смена закончилась, и Тамара торопилась домой, чтобы исполнить просьбу Олега Владимировича. Она решила, что будет надевать его подарок только при личных встречах, без свидетелей. После работы Борис отправился по своим делам, поэтому положение Катерины Тамару не беспокоило. «Что же, она пару часов одна не посидит?». Работница искренне верила, что успеет вернуться домой до прихода брата.

Прихорошившись, Тамара с трудом натянула тёмно-синее платье с чрезвычайно неудобной застёжкой, с которой ей помогла разобраться более-менее пришедшая в себя Катерина.

– Да на кой я его надеваю?! Чёрт знает, как рассудит, – Тамара нахмурилась. – Развяжи это, Катя. Пойду в обычном.

– Тебе идёт этот наряд, – Катерина, смотря в пол, взволнованно перебирала длинными пальцами.

– А коли наши увидят? Они голодают, а я в платьях барских разгуливаю? Платья-то не за подпольные заслуги дарят.

– Да ведь ты и так живёшь в квартире за счёт Олега Владимировича, некуда сквернее думать…

– А я живу, если ты не заметила, не одна, – Тамара недовольно прорычала. – Вот разобьём ваших, тогда и буду в платьях щеголять. Сама себе куплю, – женщина гордо подняла голову. – А ты, Катя, не зли меня. Пожалела, дала на пару дней свою постель… так ты сегодня снова на полу будешь спать. И потом тоже. А будешь плохо себя вести, так я тебя к Борису жить отправлю, а он деликатничать с тобой не будет.

Гневно Тамара смерила взглядом раскрывшую глаза Катерину, не впавшую в очередную истерику лишь из-за принятых ранее мер. Домашний отвар очень хорошо успокоил её нервы. Правда, как раз после этого чая она становилась равнодушной, податливой. Неприятные слова оставили горький осадок внутри, почти никак не проявившись снаружи.

Конечно, ни к какому Борису отправлять дворянку она не собиралась. По крайне мере до тех пор, пока Катерина не выполнит успешно часть плана, задуманного Тамарой.

– Ладно, не до болтовни мне, – работница натянула брюки. – Постараюсь вернуться до дождя.

***

Квартира Щербакова отличалась своими размерами. В ней было шесть комнат, столовая, две ванны и прочее. Прислуга навещала Олега Владимировича редко. Он вообще старался не использовать человеческий труд в частных целях, но из-за загруженности не всегда успевал делать всё сам. Сегодня, к примеру, он был вынужден нанять уборщицу, чтобы не прослыть грязнулей в глазах Тамары.

В гостиной стояло фортепиано, на котором Щербаков не умел играть, но которое купил ради приличия. Также имелась виолончель, длинные полки с книгами, дорогая мебель и не менее дорогие картины. И хотя Олег Владимирович был не из тех, кто чахнет над своим богатством и старается вложить его в роскошное убранство собственного жилища, он любил красивые вещи. И хотя не забывал он о своих корнях, он желал бы, чтобы его окружение о них не помнило. Случалось, что дворяне отказывались иметь дело с крестьянским сыном, невзирая на то, что этот крестьянский сын нередко имел большее состояние, чем они.

– Проходи, Томочка.

С какой нежностью он следил за каждым движением Тамары! С невероятным энтузиазмом мужчина подхватил старенькое пальто и повесил его на ближайший крючок.

– Что же за лохмотья на тебе? Разве Борис не предупредил? – с досадой Щербаков отметил отсутствие синего платья на стане Тамары.

– Я уже объяснила, – она широко улыбнулась, – что платьев мне не надо, я не твоя любовница.

– А жаль, – буркнул себе под нос Олег Владимирович, на что Тамара хихикнула.

Поведение грозной на первый взгляд работницы молниеносно менялось, как только рядом появлялся Щербаков. Из хмурой начальницы она превращалась в мягкую и отходчивую. Частенько подпольщики про себя молились, чтобы где-нибудь промелькнула фигура их покровителя.

Но она была слишком горда, чтобы признавать столь явные изменения. Вернее, она не желала признавать, что они связаны с меценатом. Ей действительно была приятна его компания, но она никогда не думала перейти на новую ступень в их отношениях. Она была ярой революционеркой. Она была мечтательницей. Она была, как сказал бы образованный человек, страшной утописткой. Тамара верила, что даже маленькая группа способна привести людей к лучшему будущему. К светлому будущему. К будущему без господ, без ущемлений кого бы то ни было, без вражды. Иногда, тем не менее, её посещала мысль, что многие учения, которым придерживаются почитаемые ей люди, чрезмерно идеалистические, но как бы она ни старалась, она продолжала следовать тем заветам, которые были прописаны в тех самых учениях.

Она не могла позволить себе потерять репутацию среди других рабочих. Она считала сплетни о себе, и обоснованно, непозволительными. Тамара боялась признаваться себе в чувствах к Олегу Владимировичу по той же причине. Дело было отнюдь не в морально-нравственном понятии «репутации» для женщины. Это её совершенно не беспокоило. Она выросла не в тех условиях, чтобы такие мелочи её волновали. Нет. Она боялась показаться обеспеченной в чужих глазах. Богатство, по её мнению, должно быть заслуженным. Заслужила ли она его, если рабочих по-прежнему угнетают? Сделала ли она всё возможное, чтобы это остановить? Ответы она давала однозначные.

Щербаков же давно раскрыл для себя любовь к Тамаре. Она это видела. Все это видели. Однако никто не выдавал этого. Даже Борис не осмеливался отпускать шутки в адрес младшей сестры. Он боялся Тамару, смелеющую с каждым часом. Боялся храбрую, бесстрашную, мужественную женщину. Впрочем, много кто боялся. Только не Олег Владимирович. Каким-то чудным образом он сумел разглядеть в ней самую что ни на есть женственную и чуткую натуру. Хотя бывало, что и он робел перед Тамарой. Он не был глуп и понимал, что за большинство его ровесников юные девушки выходят замуж не по большой любви и не из искренних чувств. Не кажется ли он дряхлым и старым в глазах женщины, моложе на семнадцать лет? Не отвергнет ли она его, если он совершит попытку к сближению? Не потеряет ли он её после этого навсегда? Безусловно, нет. Она по-прежнему останется предводителем небольшой группы пролетариев, но разве важно лишь физическое присутствие человека?

– Слышишь, Олег Владимирович, дождь пошёл? – Тамара повернулась к окну. Мужчина вслушался.

– Такой нескоро кончится.

IV

В питейном заведении провинциального городка Российской Империи, как и в других таких городках, по вечерам не было ни одного свободного места, хотя и почти полное отсутствие свободы движения не уберегало хозяев от ущерба за битые бутылки и ломаные во время драк стулья.

Здесь же коротал свои вечера и Борис не в самой приличной, что не странно, компании. Не будет лишним уточнение, что алкоголь Борис употреблял нередко и с желанием, поэтому он часто становился свидетелем пьяных разборок, которые сам и провоцировал. Касательно компании, то её выбор принадлежал настроению рабочего. Чаще оно советовало общество мужчин из соседних фабрик, реже (но не слишком) – известных в заведении женщин, вальяжно разваливающихся на коленях Бориса и каждого другого, кто их подзовёт.

– Марфа – дрянь последняя! – говорил неприятной наружности человек, опустошая даже не третью кружку. Морщинистой ладонью он вытер тонкие губы. От засаленных волос и высокого лба отражался свет свечей.

Мужчина этот, Мирон, работал извозчиком и имел многолетний, как говорят дворяне, стаж. Его лошадь затоптала не одного пешехода; из его повозки вывалился не один чиновник. Остаётся загадкой, как его до сих пор не повесили или просто не избили за ближайшим углом.

Борис был знаком с Мироном не так давно, но уже успел невзлюбить его. Не было ни одного существенного повода для личной неприязни, но это мало беспокоило Бориса, всегда полностью отдававшегося внутренним ощущениям и побуждениям. Ему непременно хотелось разозлить неутомимо ругавшего свою супругу извозчика, с которой он пару раз встречался.

– Зря ты так. Хорошая у тебя жена. Ласковая.

– Чего?

Борис удовлетворённо улыбнулся, когда Мирон привстал. Его глаза горели диким пламенем, а руки уже сжались в твёрдый кулак. Гул в кабаке немного стих.

– И такая послушная! Что ни попросишь, то и сделает.

За Борисом засмеялись его товарищи по заводу и остальные знакомые, имеющие те или иные счёты, коих было немало, с Мироном.

– Кстати, понесла она уже? – задумавшись, осведомился рабочий.