Путь Кассандры, или Приключения с макаронами

– Ничего, бабушка. Я была в своей Реальности, но там мне уже стало скучно. Я рада тебя видеть. У тебя все в порядке? Ты здорова? Вау! Я вижу, ты говоришь со мной из постели.

– В этом все и дело. Меня угораздило сломать шейку бедра, и теперь мне придется долго лежать. Ты собиралась навестить меня этим летом, а ты не можешь взять отпуск на работе пораньше и прямо сейчас приехать ко мне? Мне очень нужна твоя помощь. Это не причинит тебе особых неудобств?

– Бабушка! О чем ты говоришь? Я вылечу как только смогу.

Я простилась с бабушкой и задумалась. Разумеется, надо бросить все и лететь к ней. А вот хватит ли у меня на это денег? Я вызвала свой банковский счет. Так и есть, всего тридцать две планеты: мой отпуск материально не обеспечен, и Управление труда не отпустит меня с работы. Как говорит моя бабушка, две великие тайны остались никем не разгаданными в этом мире: куда уходит любовь и куда уходят деньги.

Про любовь я ничего не знаю и знать не хочу, а вот деньги… Как и все работники четвертой категории, я получаю в месяц двадцать пять планет: десять уходит на оплату Реальности, семь – на оплату жилья, доставку питания, медицинское обслуживание и одежду, а мобиль, вернее дешевенький мобишка, которым я пользуюсь в году только несколько раз, стоит мне не больше десяти планет в год. Живу я скромно, уединенно, дальше палубы своего «Титаника» почти нигде не бываю – по всем расчетам, у меня ежемесячно должны оставаться на счету какие-то деньги, а где же они? Можно, конечно, вызвать бабушку и объяснить ей ситуацию. Она мне не откажет, ведь бабушка у меня миллионерша, но… Дело в том, что для бабушки ее деньги имеют особое значение – они почти неприкосновенны. Я всегда подозревала, что она тратит на себя даже меньше, чем я. В общем, я попала в трудное положение.

Глава 2

Самое время рассказать о моей семье, и тогда станет ясно, почему я не могу просить денег у бабушки. С нее и начнем.

Имя ее неудобопроизносимо – Елизавета Николаевна Саккос. Она русская, но еще в молодые годы была выслана из коммунистической России за борьбу с режимом. Оказавшись в Западной Европе, тогда еще разделенной на множество государств, она выбрала местом жительства Францию. Однажды в Париже – а этот город был тогда столицей Франции и признанным центром мировой культуры – она познакомилась с молодым художником из Греции Илиасом Саккосом. Они понравились друг другу. Она понятия не имела о том, что ее друг – сын одного из богатейших людей мира, что он порвал с семьей и уехал в Париж учиться живописи, не желая заниматься бизнесом. Бабушка говорила, что когда они познакомились с дедом, они оба были очень бедны. Они сняли маленькую квартирку и стали жить вместе. Вскоре Илиас неожиданно заболел раком легких и приготовился к смерти. По настоянию бабушки православный священник обвенчал их прямо в больнице, после чего они покинули Францию и жили вдвоем где-то в горах. Мой дед ждал, ждал смерти, а потом взял да и выздоровел – без больниц и врачей. Но умер его отец, финансовый магнат Георгос Саккос, и бабушка с мужем вдруг сказочно разбогатели. По условиям завещания старого Саккоса сын должен был перенять управление делами отца. Считая, что отца подкосило известие о его болезни, Илиас перестал артачиться и решил исполнить отцовскую волю. Они с молодой женой покинули Париж и поселились в Греции.

Дед бабушку-красавицу боготворил и баловал, ни в чем ей не отказывая. Через бабушкины ручки изрядная часть его состояния утекла в Россию: сначала на развал коммунистического режима, а затем на восстановление российской монархии. Дед мой вел крупные финансово-торговые операции по всему миру, бабушка устраивала перевороты в России, и, может быть, поэтому у них родился только один ребенок – дочь София, моя будущая мать. Она росла красивой и своевольной, с детства мечтала стать актрисой и очень рано стала ею: лет в шестнадцать, кажется, она сыграла свою первую маленькую роль в настоящем театре. Финансировал постановку, конечно, мой дед.

Мир Реальности тогда еще не был создан, и люди довольствовались его жалкими предтечами – кино, театром и телевидением. Во всех этих трех видах развлечений одним людям отводилась роль наблюдателей, они назывались «зрителями», а другие люди изображали для них сцены выдуманной жизни и назывались «актерами» и «актрисами». Старейшим из этих искусств был театр, он и исчез из жизни первым. Произошло это постепенно и безболезненно почти для всех, кроме моей матери: она была как раз театральной актрисой. Ее театр закрылся около 2010 года. Почему я так точно знаю о времени закрытия какого-то театра? Да потому, что с горя и от ничегонеделания моя мать в том же году родила ребенка – меня. Она решила найти утешение в материнстве. О моем отце я никогда ничего не знала и не знаю. Через несколько лет мать опомнилась, подкинула меня на воспитание бабушке с дедушкой и пошла сниматься в кино. Ей повезло: кино умирало постепенно, она успела добиться в нем большого успеха и стать «звездой экрана», как это тогда называлось. Повезло и мне. Как раз в это время, в 2017 году, была восстановлена российская монархия, и моя бабушка вернулась из России после коронации нового императора. Теперь уже она решила заняться воспитанием единственного ребенка в семье, то есть моим. Мне было почти 7 лет, когда мать привезла меня в Грецию и с облегчением сдала деду с бабушкой. Я тогда говорила только по-английски и по-французски, поскольку мать снималась в Голливуде, а одевалась и развлекалась в Париже. Но дед с бабушкой отлично знали французский, так что проблем с общением у нас не было, а потом уже я выучила греческий и русский. Были зато, как рассказывает бабушка, жуткие проблемы с моим воспитанием. Она человек прямой и любит кошку называть кошкой, так вот меня она называла «маленькой голливудской обезьянкой». Для меня наняли учителей и стали учить и воспитывать дома.

От моего детства у меня сохранились только очень редкие отрывочные воспоминания, но мне помнится, что я мгновенно поняла разницу между баловством и настоящей любовью и заботой. Мать, ее друзья и любовники меня, конечно, баловали и потакали всем моим капризам, но иногда забывали меня в бассейне или на вечеринке у знакомых, а уж сцены «звездной жизни» я видела такие, что бабушка и по сей день с ужасом вспоминает мои детские рассказы о голливудской сладкой жизни. Пока мать жила в «империи кино», а потом, после ее упадка и распада, моталась по всему свету в погоне за уходящей славой, я счастливо и безмятежно жила в огромном поместье моего деда в Греции. Я думаю, что годы жизни с бабушкой и дедом были самими счастливыми в моей жизни, потому что ничем иным не объяснить, как я сумела сохранить любовь к ней за годы разлуки.

Так продолжалось до самой Катастрофы в 2020 году, когда вдруг пробудились одновременно все старые вулканы Земли, к ним присоединились сотни вновь возникших, и волна страшных землетрясений прошла по всем континентам, включая Австралию и Антарктиду. Многие ученые считали, что вулканы пробудились в результате постоянных сотрясений земной коры, вызванных войной Америки и ее союзников против исламского мира. Известно, чем это кончилось. Скоро американцам и арабским фундаменталистам стало нечего делить, кроме пепла. Но пострадали и те государства, которые в этой войне не участвовали, поскольку земной коре были нанесены незаживающие раны.

Когда прошла первая волна землетрясений, дед отправил нас с бабушкой и несколькими верными слугами-греками в Германию, купив для нас в Баварском Лесу большую усадьбу на высоком холме: то ли он сам предвидел, то ли кто-то из ученых предупредил его, что возможная новая серия вулканических извержений приведет не только к пожарам и разрушениям, но и к затоплению Европы, и от нее останутся только клочки суши. Когда это случилось, и бо?льшая часть Европы за месяц с небольшим оказалась затопленной, дед собрал свои уцелевшие суда и организовал прославивший его имя Флот спасения. Миллионы людей были подобраны и спасены его пароходами и катерами. Бабушка утверждает, что только российский флот спас людей больше, чем Флот спасения моего деда. Когда в Греции произошло извержение сразу нескольких вулканов, он погиб, руководя спасательной операцией возле какого-то полуострова, застроенного монастырями: там и людей-то не было – одни монахи! Бабушка хотела продолжать его спасательную миссию, но тут начался завершающий этап Третьей мировой войны, и флот деда был конфискован в пользу Объединенной Армии. Мать перелетала с фронта на фронт, поднимая своими выступлениями боевой дух армии, а бабушка тихо жила со мной в Баварском Лесу, горюя по деду и одинаково проклиная все воюющие стороны. Думаю, дело было еще и в том, что ее любимая Россия в Третьей мировой войне совсем не участвовала, занимаясь своими внутренними проблемами. Это вызывало всеобщее осуждение политики русских, и бабушке это было неприятно. Вскоре Россия вообще отделилась от всей планеты и стала жить в эгоистической самодостаточности, пользуясь огромностью своей территории и численностью населения; в то время как цивилизованные люди планеты уже давно ограничили рождаемость, русские, следуя канонам своей дикой религии, рожали всех зачатых детей. Кроме того, население России выросло и за счет десятков миллионов американцев-беженцев и эвакуированных во время потопа европейцев: и те и другие не желали возвращаться в цивилизованный мир и спасать его от восточного нашествия. Я знаю, что бабушка после смерти деда собиралась вернуться в Россию вместе со мной, но, слава Мессу, не успела: между ее родиной и остальным миром возникла Стена отчуждения. Бабушка утверждает, что Стену воздвигло Мировое правительство сразу после окончания войны, опасаясь возвращения массы европейских беженцев из России. Конечно, их возвращение было нежелательно для мирового сообщества, поскольку возвращенцы несли с собой религиозную заразу Православия. Однако всем планетянам известно, что Россия сама заперлась изнутри, а наш Мессия вовсе не объявлял блокады против России. Впрочем, мне это и тогда было безразлично, а сейчас тем более. Меня устраивает мир, в котором я живу, а прошлое меня мало волнует. Будучи смешанного происхождения, я считаю себя планетянкой по гражданству, мессианкой по убеждениям и британкой по образу жизни. Я горжусь тем, что живу в плавучем городе, называемом Новым Лондоном: только британская приверженность традициям могла породить такую смелую инженерную мысль – создать плавучую Англию над Англией затонувшей. Наши «Титаники» непотопляемы, нам не страшна даже новая Катастрофа, как поется в одной из песен, «ни морская волна, ни Россия не страшны, пока с нами Мессия». Я благодарна матери, что когда-то она, соблазнившись информацией о строительстве Лондон-Центра и вообразив, что вместе с дворцами и Парламентом будут воссозданы и театры, переселилась сюда из Америки.

Теперь о бабушкиных деньгах. Дед оставил бабушке огромное наследство, одно из самых больших состояний в мире. Когда закончилась Третья мировая война и образовалось Мировое правительство, бабушка добровольно передала ему почти все свои деньги на восстановление жилья для людей. Тогда по всем островам и архипелагам бывшей Европы миллионы людей жили в палатках и землянках, а то и просто под открытым небом. Взамен она получила первую степень Почетной старости и Сертификат экстерриториальности на свой остров. Этот Сертификат давал ей право жить независимо в ее баварской усадьбе, не подчиняясь законам Мирового правительства и не чувствуя над собой контроля Надзора. Власть еще не была тогда полностью передана Мессии, но он уже был избран всеми гражданами планеты председателем Мирового правительства, и договор между бабушкой и правительством о предоставлении ей независимости в обмен на ее миллионы был подписан самим Мессом. Она не имела персонального кода, ее имя не значилось в Банке людских ресурсов планеты, а когда председателя Мирового правительства наконец признали Мессией, она не приносила ему Клятву верности, и ее за это никто не порицал. Но бабушка может так жить только до тех пор, пока не израсходует свой последний миллион планет, который она предусмотрительно оставила себе. Таких людей, как моя бабушка, на всю планету несколько десятков человек. Дорожа своей независимостью, бабушка живет очень скромно, стараясь, чтобы ее денег хватило ей до самой смерти.

Но однажды бабушка едва не пожертвовала своим последним миллионом, и случиться это могло из-за меня. Мне было уже одиннадцать лет, когда к нам в Баварский Лес вдруг пожаловала моя мать. Она была все еще очень хороша собой и собиралась продолжать свою актерскую карьеру. Но уже не было ни кино, ни телевидения: весь мир надел обручи и ушел в Реальность, а от телевидения осталась лишь строго документальная программа новостей, для которой не нужны были актеры. Тогда несколько чудаков, в основном бывших актеров, решили для собственного удовольствия создать независимый театр, но для этого необходимо было найти и купить подходящее здание. В те годы уцелевшие дома были переполнены людьми и купить дом можно было только за огромные деньги. Мать знала о бабушкином миллионе и приехала, чтобы завладеть им. Сначала она попыталась увлечь ее своей идеей и уговорить пожертвовать остатками своего состояния «во имя настоящего искусства». Бабушка ответила решительным отказом. Мать понизила уровень своих притязаний и потребовала две тысячи планет в год на содержание хотя бы небольшой труппы, но бабушка отказала и в этом, сказав: «Ты распылишь на свое лицедейство деньги, которые у меня отложены на старость. Год жизни твоего театра – это минус год моей жизни». Тогда мать прибегла к крайнему средству: она заявила, что у нее ничего не осталось в жизни, кроме единственной дочери, и уж если она должна похоронить свой талант, то она посвятит остаток жизни воспитанию своего ребенка. Мать была хорошей актрисой, и хотя бабушку ей не удалось провести, я ей поверила всей душой. Мне стало жаль мою бедную, одинокую и такую красивую маму! И я сама стала просить бабушку отпустить меня к матери. Пока бабушка колебалась, мать изо всех своих актерских сил очаровывала меня и заново приручала, а приручив, похитила меня у бабушки. Однажды поздним вечером, когда бабушка уже спала, она собрала мои вещи и увезла меня в Лондон, где она теперь жила. Все это я знаю от бабушки, но я ей абсолютно верю. Собственных воспоминаний об этих событиях у меня не сохранилось, отчетливо я помню себя только с того момента, когда оказалась с матерью в Лондоне.

Про дальнейшую нашу жизнь с матерью я могу определенно сказать, что ни прекрасной, ни интересной для меня она не была. У матери был друг-покровитель из канцелярии Мирового правительства, толстый и старый. Мы поселились в его роскошной квартире, занимавшей целую палубу «Титаника» класса А. Он давал матери деньги на любые наряды и развлечения, но ни о каком театре и слышать не хотел. Меня он просто не замечал.

Бабушка очень скоро разыскала нас и приехала, чтобы выкупить меня. В это время я еще верила, что мать меня искренне любит и нуждается во мне. Может быть, бабушка без труда уговорила бы меня вернуться к ней, если бы приехала не через несколько дней, а хотя бы через месяц. Но в эти дни мать еще играла в святое материнство, а я упивалась ее вниманием и лаской. Кроме того, она обещала мне лучезарное будущее: «Я сделаю из тебя великую актрису! Ты похожа на меня и тоже вырастешь красавицей. Мы будем играть с тобой в одних спектаклях – в главных ролях мать и дочь Саккос!»

Бабушка явилась вечером, когда мать и ее друг где-то развлекались. Я решительно заявила ей, что не оставлю мою маму, что я люблю ее и мне с ней хорошо. Бабушке я пообещала, что буду обязательно ей писать и приезжать к ней в гости. Она не стала задерживаться, чтобы поговорить с дочерью, и тут же отправилась назад, оставив на столе записку: «София! Ты будешь получать 1000 планет в год на содержание моей внучки. Елизавета Саккос». Придя домой и узнав о визите бабушки, мать закатила истерику и надавала мне пощечин. Видимо, я сорвала какой-то ее план. Позже я узнала, что бабушка привозила с собой документ, по которому к матери переходили почти все ее деньги – выкуп за меня. С этого момента мать перестала обращать на меня внимание, а потом и вовсе открыто невзлюбила, считая, что это я погубила ее театральный проект.

Через некоторое время между матерью и ее покровителем произошел какой-то скандал, в результате которого мы переехали к другому ее другу, богаче и моложе первого. Он с первых дней начал оказывать мне недвусмысленные знаки внимания: то лез ко мне с непрошеными «отцовскими» нежностями, то объявлял в нетрезвой компании, что нашел себе сразу двух прелестных подружек. Однажды он пришел ночью в мою комнату и попытался залезть ко мне в постель. Я вовремя проснулась и встретила его склонившуюся ко мне физиономию крепким ударом ноги. Он схватился за лицо, выругался и выбежал. Почему-то я сразу не решилась рассказать матери о том, что между нами произошло, а потом это стало уже невозможно. Мерзавец начал внушать матери, что я – ребенок с отклонениями и меня нужно поместить в адаптационную школу для социально-психической переориентации. Он намекал, что я смотрю на него «с недетским сексуальным интересом». И все это прямо при мне. Пару раз я пыталась возразить, но тогда оба они начинали на меня кричать, требуя вести себя прилично. Привыкшая к совсем другому обращению, я замкнулась и замолчала. А позвать на помощь бабушку мне было стыдно: ведь пришлось бы признаваться ей, что мать меня совсем не любит! В конце концов мать с дружком определили меня в соответствующее учебное заведение. На все бабушкины запросы мать отвечала, что я учусь в отличной закрытой школе. Когда бабушка узнала правду, она уже ничего не могла изменить.

Теперь я знаю, что друг моей матери хоть и был изрядным подлецом, но во многом был прав: если бы я в то время не попала на принудительную социальную адаптацию, моя жизнь позже могла бы стать кошмаром. Даже среди детей с отклонениями я казалась дикаркой, ведь я никогда не ходила в школу. Бабушка сама учила меня по своей программе, а она весьма отличалась от всепланетной программы обучения. Мы изучали с бабушкой географию Земли до Катастрофы, но о современном мире я имела очень смутные представления. Недоумение и даже ужас воспитателей вызвало открытие, что я молилась утром, вечером и перед едой. Мне это сразу запретили делать вслух, но только позже, под гипнозом, отучили молиться мысленно. Я устроила безобразный скандал, когда с меня снимали крестильный крестик: мне казалось, что меня лишают последней надежды когда-нибудь вернуться к привычной жизни с бабушкой. В длинный перечень моих отклонений от нормы была занесена и «патологически обостренная религиозность». Из-за этого позже мне не разрешали посещать даже Церковь Эволюции, к которой принадлежали в то время ученики всех школ. И, конечно, с первых минут моего появления в школе педагоги и врачи заметили, что у меня не было персонального кода. Моя мать растерялась и смутилась: ей пришлось объяснять, как это случилось, что девочка в одиннадцать лет все еще не удостоена посвящения Мессии, а значит, не является полноценным человеком! Мать попыталась объяснить особое положение моей бабушки и оправдаться тем, что я была до сих пор в руках полубезумной старухи. Меня тут же отвезли в ближайшую регистратуру и там, невзирая на мои крики и протесты, сделали мне укол и под наркозом все-таки поставили печать на мою правую руку. С этого момента мое буйство прекратилось, и я покорно переносила все, что со мной делали воспитатели и врачи. Из моей памяти почти безболезненно убрали все лишнее, неправильное, что отличало меня от нормальных детей. К сожалению, вместе с действительно вредными и лишними блоками памяти удалены были все воспоминания о моей жизни с бабушкой и дедом. Я сохранила в памяти только лицо бабушки, а деда совсем не помнила и даже не узнала его на фотографии, которую увидела много позже в бабушкином доме.

Врачам и воспитателям адаптационной школы пришлось трудиться над моим перевоспитанием почти год, прежде чем матери разрешено было перевести меня в нормальную школу.

Бабушка считала, что она оплачивает мое обучение в каком-то привилегированном закрытом лицее. Мать деньги получала на свой счет, но отдала меня в обычную бесплатную школу-интернат: она не хотела, чтобы я продолжала жить с ней. Мать вовсе не была ни жестокой, ни жадной, просто я ей очень мешала, а деньги были очень нужны. Она иногда приезжала ко мне, привозила сладости, сувениры и щебетала что-то о своих успехах в любительских спектаклях, которые они ставили сами для себя с другими актерами. Она неприятно шелестела своими нарядами и обдавала меня удушающим запахом духов и косметики. Мне, уже привыкшей к современной одежде и общепринятым правилам гигиены, было неудобно перед воспитателями и соучениками за ее архаичные наряды, так похожие на реальные, за ее ужасные длинные волосы и раскрашенное лицо. Соученицы дразнили меня, утверждая, что моя мать носит платья из натуральных тканей и не выбрасывает их после носки, а стирает, как в древности, и носит месяцами, если не годами. Это было обидно и стыдно слушать, потому что это была правда. Еще несносней была ее привычка приставать ко мне с объятиями и поцелуями. В конце концов я пожаловалась на это классной надзирательнице, и матери было рекомендовано уважать мое право на личную моральную и физическую неприкосновенность. Она стала реже навещать меня, а каникулы я проводила в детских лагерях, так что мы все больше отдалялись друг от друга. Когда я закончила обучение в школе и перешла в колледж, она объявила, что пора нам каждой жить своей жизнью, перевела на мой счет сотню планет и на этом свой материнский долг посчитала исполненным. Позже она вспоминала о моем существовании только тогда, когда в ее жизни наступал очередной любовный крах: она вдруг появлялась на моем персонике с заплаканными глазами, жаловалась на судьбу и просила не забывать о ней. Я выражала ей сочувствие и уверяла, что она по-прежнему молода и красива. Потом у матери начинался очередной роман, и она, слава Мессу, обо мне опять надолго забывала. Мать никогда не жила в настоящей Реальности, она пыталась из своей жизни сделать Реальность, и у меня это вызывало брезгливость: ее любовники подолгу жили с ней в одном помещении, прикасались к ней, ели с ней за одним столом и даже спали в одной кровати! Я это видела в то время, когда мы жили на одном «Титанике». Может быть, именно из-за матери я не хотела близких отношений ни с кем из мужчин даже в Реальности, хотя прекрасно знала, что вне Реальности ни одна молекула их тела никогда не приблизится к моему настоящему телу.

Окончив школу, я пошла в колледж, избрав трудную, но уважаемую профессию декоратора Реальности. Как известно, многие люди, выбрав для своего существования Реальность, часто совершенно не имеют представления о том, как эта Реальность должна выглядеть. Мы, декораторы, создаем декорации, на фоне которых наши клиенты могут проживать свою Реальность в соответствии со своими желаниями. Иногда моя работа бывает интересной, если вдруг приходит заказ на нечто неординарное, но чаще приходится работать на массового потребителя. Это роскошные квартиры, виллы, отели, служащие фоном для любовных романов. Для любителей острых сюжетов – американские западные городки, джунгли, необитаемые острова или обитаемые планеты. Для высоких реалистов, требующих, к примеру, максимально точного воспроизведения римского Форума или московского Кремля, работают специалисты первой категории. Там царит узкая специализация по эпохам и странам, эти реалисты имеют доступ к историческим архивам, читают книги и смотрят кинофильмы. Почти все они имеют первую или вторую категорию служащих, а месячный заработок у них доходит до сотни планет. Ну а я работник четвертой категории и получаю четверть этой суммы. Но есть одно важное для меня преимущество в этом скромном положении: в отличие от высоких реалистов я не должна ездить ежедневно на работу в один из отделов министерства Реальности и трудиться там под жестким контролем; мой скромный вклад в мир Реальности я осуществляю дома, не отходя от своего персоника. Контроль надо мной состоит лишь в том, что я должна два часа в день семь дней в неделю провести за созданием декораций к чужим Реальностям, а затем переправить все мной наработанное в Банк-Реаль. Все остальное время, за исключением еды, сна и туалета, я по большей части провожу в своей собственной Реальности. Иногда я выхожу на палубу или даже беру мобиль и еду в Старый Лондон. Обычно это бывает в пятерик, мой личный еженедельный день отдыха, или в восьмерик – всеобщий день отдыха. Отпуск у меня два раза в году, летний и зимний, и оба я провожу почти всегда у бабушки. Она по-прежнему живет в Баварском Лесу, только теперь уже не на холме среди лесов, а на маленьком островке в Дунайском море.

С бабушкой я встретилась четыре года назад на похоронах моей матери. Смерть матери была логическим завершением ее капризной и безалаберной жизни. Она заболела гриппом, осложнившимся гайморитом. Страдать она не хотела и не умела: ее выводили из себя и боль, и насморк, и необходимость терпеть уколы и принимать лекарства. В больнице она изводила врачей и сестер, с посетителями капризничала. В конце концов она вызвала меня, сообщила адрес бабушки и велела связаться с ней: «Скажи моей матери, что я умираю и хочу проститься с ней». Я подумала, что она, как всегда, играет роль, и отправила бабушке очень короткое послание, сообщив в нем, что ее дочь София Саккос больна и хочет ее видеть. Это послание я почему-то даже не подписала, наверное, боялась, что мне будет стыдно перед какой-то незнакомой старухой, когда все окажется очередным фарсом.

А мать действительно решила умереть. Она пригласила в больницу своих полинялых поклонников и престарелых друзей-актеров, чтобы устроить трогательный вечер Последнего Прощания – обряд, который часто устраивают для себя и своих близких кандидаты на эвтаназию[1 - «Эвтаназией называется всякое действие, направленное на то, чтобы положить конец жизни той или иной личности, идя навстречу ее собственному желанию, и выполненное незаинтересованным лицом» (из определения Голландского законодательства; закон о легализации эвтаназии принят в ноябре 2000 г. парламентом Голландии; на эвтаназию имеет право каждый гражданин Голландии с 16 лет).Русская Православная Церковь на Юбилейном Архиерейском Соборе в августе 2000 г. заявила: «Церковь <…> не может признать нравственно приемлемым распространение ныне в светском обществе попытки легализации так называемой эвтаназии, то есть намеренного умерщвления безнадежно больных (в том числе по их желанию). <…> Эвтаназия является формой убийства или самоубийства».].

Я присутствовала на этом вечере и с удивлением слушала проникновенные хвалебные слова в адрес матери, произносимые ее друзьями под тихую траурную музыку. Мать сидела в инвалидном кресле, одетая в какие-то яркие тряпки из природных тканей, увешанная драгоценностями, и без конца сморкалась в гигиенические салфетки, притворяясь, что делает это не из-за насморка, а от обильных слез умиления. Потом друзья подходили к ней по очереди, мужчины целовали ей руку, а женщины прижимались щеками к ее щекам, имитируя поцелуи. Мужчинам она дарила свои фотографии, а женщинам – драгоценности, снимая их одну за другой. Получив памятные подарки, друзья скромно удалялись. Когда мы с матерью остались вдвоем, она поискала, что бы такое и мне оставить на память, но все уже было ею роздано, и тогда она сказала слабым и замирающим голосом: «Тебе, дорогая, я оставляю мою любовь. А теперь уходи, я очень устала». Она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Я была уверена, что, насытившись вниманием друзей и получив от них запас энергии, назавтра мать проснется бодрой и уверенной в себе, забудет обильные слезы и прощальные речи, разве что пожалеет о том, что снимала с себя драгоценности и раздавала их подругам. Поэтому я спокойно попрощалась с нею и вышла из палаты.

Придя к ней в больницу на следующее утро, я узнала, что мать уже перевели в отделение эвтаназии. Оказывается, измученная гайморитом, она потребовала немедленного прекращения своих страданий, и ее просьба об эвтаназии была удовлетворена, ведь ей было уже за сорок. Меня попросили подождать в приемной отделения. Я думала, что еще увижу мать и попытаюсь отговорить ее. Но вместо этого ко мне вышел служитель в черной форме с чемоданчиком в руке. Он сказал мне, что произведена уже не только эвтаназия, но и кремация, и сейчас осталось только поехать на Траурную набережную, где прах моей матери будет предан воде. Большой черный мобиль траурной службы был набит вчерашними гостями моей матери. Я предпочла ехать следом на своем мобиле.

На специально отгороженном участке набережной служитель раскрыл свой чемодан и вынул из него небольшой стальной ящичек. Он поставил его на кубическое возвышение из гранита. Все подошли и столпились вокруг. Я прочла на крышке:

Актриса София Саккос

1985–2027

Собрались все те же актеры, подруги и поклонники матери, что были на вчерашнем вечере. Лишь одно лицо показалось мне новым – высокая старая леди с копной белоснежных волос. Я пригляделась и мысленно ахнула – это была моя бабушка! Я сразу ее узнала, хотя с момента моего похищения из Баварского Леса прошло уже так много лет. Я растерялась и не знала, что делать. Тут снова зазвучали прощальные речи. По-моему, друзья матери повторяли то, что говорили накануне. Неприятны были и они сами, и их речи: они играли, они изображали самих себя, опечаленных смертью матери, но настоящего горя никто из них не испытывал. «Черт побери, ты просто не имеешь права умирать такой молодой, такой красивой!» – говорил вчера матери один из ее прежних любовников. «Черт побери, она просто не имела права умирать такой молодой, такой красивой!» – говорил он сегодня с той же заученной интонацией. Они все казались наполовину мертвыми, ведь многим было уже под пятьдесят и даже больше. И как ни странно, рядом с ними древность моей неожиданно появившейся бабушки производила впечатление какой-то реальной старости, сказочной и опрятной. Она не плакала, но ее лицо выражало непритворное горе.

«Сколько ей может быть лет? – размышляла я, искоса поглядывая на нее. – Семьдесят? Восемьдесят?» – потом я узнала от бабушки, что ей было тогда 82 года. Она явно не пользовалась косметикой, не красила белоснежных волос, но румянец у нее был настоящий и глаза блестели. Мне вдруг захотелось подойти и представиться, так я и сделала.

Услыхав мое имя, она ахнула и протянула ко мне руки, как будто хотела меня обнять на виду у всей собравшейся публики. Я заметила у нее на руках старомодные белые перчатки и поняла, что прикосновение ее рук не грозило мне контактом с чужой кожей. Позже я узнала, что перчатки эти были изготовлены из тонко выделанной козьей кожи, так называемой «лайки», но тогда они позволили мне проявить готовность, по крайней мере внешнюю, к близкому контакту; я взяла бабушку за руку и держала несколько секунд, сказав при этом по-русски, хотя и не очень уверенно: «Здравствуй, бабушка! Я очень рада тебя видеть. Как ты поживаешь?» Старушка так и просияла.

Я сознавала, что мною движет асоциальное чувство жалости, но, видимо, психотерапевты адаптационной школы не до конца выскребли мои детские воспоминания – вот даже русские слова выпрыгнули из памяти. Да и смерть матери на меня подействовала удручающе: я смотрела на свою старенькую бабушку и думала, что с сегодняшнего дня у нее на свете не осталось никого, кроме меня.

После похорон мы еще долго стояли с ней на опустевшей набережной и разговаривали, уже перейдя на планетный, по-бабушкиному – на английский. Я рассказала о моей жизни с матерью и ее любовниками, о школьных годах и о своей теперешней жизни. Бабушка сказала, что никогда не считала меня предательницей и тосковала по мне. Почему-то для меня это в тот день казалось важным, и мне захотелось поддерживать с ней отношения, хотя вообще-то я никогда не позволяю людям навязывать мне свое общество вне Реальности. Я сказала бабушке, что рада ей и не хочу снова потерять ее. В ответ она пригласила меня прямо сейчас поехать с нею в Баварский Лес. У меня были деньги на счету, подходило время очередного летнего отпуска, и я согласилась, хотя мне очень страшно было думать о возвращении в дом, воспоминания о котором были стерты из моей памяти. К тому же я понимала, что сам факт очистки моей памяти от бабушки лучше скрыть. Но все оказалось не так страшно: мудрая моя бабушка умела жить настоящим и прошлое, свое и мое, без особой надобности не ворошила. Она только иногда удивлялась моей плохой памяти.

Вот с той поры я и бываю у нее более-менее регулярно, зимой и летом, но деньги на поездку к ней коплю заблаговременно, не желая, чтобы они еще раз встали между нами. Но что же мне делать сейчас, когда денег явно не хватает, а просить у нее я не хочу?

Я рассказала о моей кровной семье, от которой у меня осталась только бабушка. Но ведь у меня есть еще одна семья – реальная! Это мои друзья из старого замка. И если не считать бабушки, именно они и есть моя настоящая семья. Придется рассказать и о них.

До моего случайного прихода в Старый замок я посещала другие Реальности: встречалась с моими ровесниками на обычных вечеринках, путешествовала по разным экзотическим странам, пускалась в романтические приключения и даже играла в войну. Но ни в одной компании я не заводила близких друзей и не стремилась к этому. Меня раздражало, что почти все реалисты тупо следовали разработанному для них сценарию, проявляя свою индивидуальность только в выборе костюмов, причесок и партнеров в любовной игре. Когда я предлагала им новое приключение, они недоумевали: «Но ведь этого нет в сюжете!»

Однажды я получила задание разработать интерьер для Реальности «Камелот, рыцари Круглого стола». Заказ был индивидуальный, то есть кто-то создавал новую Реальность, а не использовал готовую из Банк-Реаля. Это обещало мне дополнительный заработок. Мне вручили код, я послала по нему запрос и получила приглашение войти.

Надев на голову обруч, я оказалась в каменном зале, где за большим круглым столом сидели два молодых человека в железных латах. Интерьер зала являл собой настоящую мешанину из предметов разных эпох и стран: пол был из наборного паркета, на стенах висели персидские ковры и портреты маслом, а между ними – африканские луки и кремневые ружья. Почему-то отапливалось это помещение огромной русской печкой.

Я поздоровалась и представилась.

– Сандра Саккос, декоратор. Я получила заказ на оформление вашего замка.

– Я король Артур, а это рыцарь Ланселот. Мы решили создать Реальность для романтически настроенных мужчин. Нам надоели перестрелки и путешествия по планетам с говорящими грибами и тупыми молчаливыми красавицами, а больше всего нам надоели пошлые любовные истории. Но я думаю, что произошла ошибка и мы должны просить у леди прощения за ложный вызов. Нам нужен декоратор-мужчина, не правда ли, Ланс?

– Не спешите с ответом, доблестный Ланселот Озерный: поспешность в столь серьезном деле может привести к ошибке столь же серьезной. Вспомните горестную историю не менее храброго рыцаря Тристана: если бы в один жаркий полдень он не поспешил напиться из первого попавшегося кубка, сколь многих бед избежали бы и он, и благородный король Марк, и несравненная Изольда Белокурая.

Гремя железом, оба вскочили с обитых парчой садовых скамеек.

– Ланс, ты слышишь? Она знает твое полное имя!

– И причину любви Тристана к Изольде! Откуда вы это знаете? Вас этому специально обучали?

– Да, меня этому учили, – скромно сказала я, имея в виду вовсе не колледж, а мою бабушку.

Дело в том, что моя бабушка постоянно читала книги и считала, что человек не может считаться образованным, если он не прочел все знаменитые книги древности. Читать я категорически отказалась по соображениям гигиены – брать книги голыми руками! Тогда бабушка стала мне пересказывать содержание книг, которые считала обязательными для полного образования молодой леди. Не скажу, чтобы мне это было неинтересно, скорее наоборот. Книги – что! Она еще заставляла меня просматривать на допотопном электронном устройстве фильмы по искусству прошлых эпох. Конечно, то и другое мне здорово помогало в работе. Честно говоря, за время отпусков последних четырех лет я получила знаний намного больше, чем за годы обучения в колледже. Попутно она обучала меня русскому языку, читая мне вслух перед сном русских классиков. Но, конечно, я никогда и никому об этом не рассказывала. Промолчала я и тогда.

– Прекрасная Сандра, вы нам подходите! – важно сказал Ланселот.