Под кожей – только я

– Я пробыл в камере не очень долго – не знаю точно, сколько дней, потому что там была кромешная темень, только иногда дверь открывалась, и на пол ставили плошку с комком разваренного риса и кружку затхлой воды. А потом меня вывели в светлую комнату, раздели, окатили водой, уложили на каталку, закрепив щиколотки и запястья ремнями, и повезли в операционную. Я ничего не соображал. Один из людей в белых халатах сделал инъекцию, и я провалился в сон. Кажется, я очень долго спал. Иногда мне снилось что-то из детства. А потом я проснулся тут.

Тео бросился к шлему. Он крутил его, пытаясь отколупать боковую панель, но она сидела плотно и не поддавалась. Руки его мелко подрагивали.

– Кажется, я видел похожий шлем. Там, в операционной.

– Будь любезен, помолчи хотя бы пять минут. Ты мешаешь мне думать.

Тео заметался по комнате в поисках остроконечного предмета, которым можно поддеть пластину на стыке. Устроил погром в ванной, вывалив на пол содержимое туалетного шкафчика: зубную щетку, нить, тюбик с пастой, безопасный станок, расческу, дезинфицирующее средство… До этой минуты он не замечал, что его окружают сплошь обтекаемые, эргономичные и абсолютно безопасные предметы, лишенные острых граней. Почти уже отчаявшись, Тео вспомнил про раритетную перьевую ручку из слоновой кости, которую Ли Чи подарила ему несколько месяцев назад. Она так и хранилась в узком подарочном футляре в верхнем ящике письменного стола.

Тео подцепил пластину стальным перышком и уставился на кнопки. Сейчас, при дневном свете, он заметил на оборотной стороне крышки иероглифы с краткой инструкцией. Тумблер следовало переключать при выгрузке личностной идентичности на цифровой носитель или обратной загрузке. И сейчас он был установлен в положении «загрузить». Тео похолодел. Получается, вчера, случайно переключив тумблер, он выгрузил сознание Аскара Каримова из микрочипа в собственную голову? А если бы рычажок переместился на полсантиметра левее, он бы сам перегрузился на диск к Аскару, оставив в комнате пустое, как манекен, тело?

Тео сел на пол и обхватил голову. Шлем выпал из его рук и покатился по полу. Диск. Там должен был остаться диск. Все еще можно отыграть назад. Он вскочил.

– Нет, пожалуйста, не делай этого! – словно прочитав его мысли, взмолился голос.

Тео сделал вид, что ничего не слышал, и упрямо сжал зубы.

– Послушай же, давай рассуждать здраво. Выгрузка сознания на внешний диск – слишком сложная операция, чтобы проводить ее вот так, методом случайного тыка. Даже если ты найдешь диск и попытаешься это провернуть – где гарантия, что выгрузится именно моя идентичность, а не твоя?

– Что?! Как такое вообще возможно?

– Я не знаю, по какому принципу работают их адские механизмы. Но, рассуждая гипотетически, это вполне вероятно…

Защелка наконец поддалась. Микродиск был почерневший, искореженный, словно сквозь него прошла шаровая молния.

– Черт! Черт, черт, черт!

– Ситуация, конечно, патовая. Но не стоит слишком уж драматизировать.

– Замолчи, я не желаю тебя слушать!

– Я понимаю, что ты расстроен…

– Что? Расстроен?! Да я просто в ярости! Выходит, я буду слышать твой голос в голове до конца жизни?

– Я тоже не в восторге, чтобы ты знал. Я в твою голову не по своей воле залез.

– А если Ли Чи понадобится диск? Как я ей все это объясню?

– А вот это меня меньше всего заботит.

Тео обессиленно сел на кровать. На его лице читалась полная обреченность.

– Ли Чи вернется через неделю. Надо что-то придумать до этого времени. Если бы я только мог вернуться в Ганзу… Там лучшие врачи, они найдут выход.

– В Ганзу?

– Да, в Бремен.

– Далековато тебя занесло. Ганза – это почти другая планета. Но знаешь что: тебе несказанно повезло: я стану твоим проводником. Раз уж я в некотором роде обязан тебе спасением из забвения.

– Неужели ты всерьез рассчитываешь, что я тебе доверюсь? Осужденному террористу, который был приговорен к казни? От которого ничего не осталось, кроме голоса в моей голове?

– Кажется, выбор у тебя не слишком богатый. Почему бы и нет? Я знаю все тайные тропы, все блокпосты. Но учти, это не увеселительная прогулка, а долгий и тяжелый путь.

– Допустим. Говори.

– В первую очередь стоит позаботиться об экипировке. Проблема в том, что ты… Как бы это помягче сказать… Совсем не похож на местных. И поэтому, куда бы ни отправился, будешь притягивать все взгляды, как родимое пятно на проплешине. Так что придется хорошенько обмозговать все. Но для начала нужны хотя бы маломальские деньги.

– Мои счета заблокированы до тех пор, пока идет переоформление опекунства.

– Давай посмотрим, что в этой комнате можно незаметно вынести и быстро продать на толкучке.

Следующие три дня были, пожалуй, самыми странными в жизни Тео. Аскар вылавливал из своей памяти какие-то имена, номера телефонов. Тео забрасывал удочку. Иногда в ответ раздавались лишь длинные гудки. Нередко обрывали разговор, едва заслышав имя Аскара. Но изредка Тео улыбалась удача. С рюкзаком за спиной он каждый вечер уходил на пробежку в парке. Весь квартал находился под негласной опекой клана, поэтому охрана не требовалась: никто не осмелился бы совершить преступление в трех шагах от резиденции Ли. Встретившись с очередным безымянным незнакомцем, Тео передавал сверток и прятал в карман несколько бумажных купюр, а иногда, наоборот, протягивал деньги и забирал сверток.

Тео прежде не держал в руках бумажных денег. Казалось странным, что эти разрисованные кусочки бумаги, мятые и порядком истрепанные, воспринимаются как эквивалент чего-то вещественного: еды, воды, крова. Главным преимуществом банкнот была полная анонимность: они прошли через тысячи рук – жадных, суетливых, потных от предчувствия быстрой наживы, выступили залогом в сотнях сомнительных сделок, их использовали при размене человеческих жизней на оружие. Бумага все стерпит.

Наконец, Аскар счел, что пора выдвигаться: Ли Чи могла вернуться со дня на день. Покидав в рюкзак несколько теплых вещей, запасную пару обуви, что-то из еды и бутылку с водой, Тео вышел из особняка и направился в сторону стадиона. Но на полпути свернул к автобусной станции. Он знал, что его хватятся примерно через час, а значит, времени в запасе практически не было.

Через сорок минут он примкнул к стайке туристов, дисциплинированно выстроившихся в очередь на посадку в двухэтажный автобус в ретростиле с панорамной крышей. На город уже опустились сумерки. Тео прислонился лбом к прохладному стеклу. В отражении его лицо приобрело странный цвет – вернее, казалось полностью лишенным красок, будто вылиняло до мутного сероватого оттенка. Хотя, наверное, дело было в свете фонарей, который захлестывал его лицо, окрашивая его то охристо желтым, то мертвенно-белым, пока автобус медленно катился по крайнему ряду запруженной магистрали.

Глава 7

Пейзаж за окном был настолько однообразным, что казалось, автобус часами мерно покачивается на холостом ходу. Серо-зеленая плоскость степи тянулась до самого горизонта, иногда на протяжении многих километров отгороженная зачем-то от дороги колючей проволокой.

Смуглые люди на переездах и окраинах маленьких селений выглядели так, словно простояли под палящим солнцем в ожидании попутного рейса всю жизнь. С остатками неистребимой надежды они провожали туристический экспресс с зеркальными панорамными окнами долгим прищуренным взглядом. Маленькие дети изо всех сил размахивали руками, как будто мечтали перестать быть неодушевленным элементом пейзажа, во что бы то ни стало остаться в памяти пассажиров – незнакомых, равнодушных, утомленных скукой долгой дороги.

Иногда за окном мелькали похожие на игрушечные городки мусульманские кладбища, гораздо более яркие, чем настоящие селения, выгоревшие на солнце и припорошенные желтой пылью.

«Кажется, здесь со времен Чингисхана ничего не изменилось. Мир, каким он был до изобретения скоростного интернета, криптовалют и генной инженерии», – рассеянно подумал Лука.

«В чем-то ты прав. Восточный Туркестан ханьцы называют Синьцзяном, новым доминионом. Это зачарованная земля, которая пребывает в извечной полудреме. Область, которую Поднебесная впервые завоевала еще четыреста лет назад, издревле населяли уйгуры. Протянувшийся через пустыню Шелковый путь соединил несколько городов-оазисов, отделенных друг от друга многими днями караванных дорог. Значительные расстояния позволяли населявшим эти земли народам – уйгурам, киргизам, казахам, тибетцам и русским, – относительно мирно сосуществовать. Конечно, время от времени вспыхивали восстания против Пекина, который находился в географическом плане в полтора раза дальше, чем, к примеру, Багдад, и междоусобные войны. Иногда здесь сталкивались интересы великих держав, но все же большую часть времени эта земля проводила в благословенном забвении».

«Ты родом из этих мест?»

«Да, один из немногих, кто видел бурые барханы, поросшие жесткими колючками, на месте запруженных магистралей и перенаселенных кварталов. Кто слышал песни ветра степей там, где сейчас воздух разорван от гудков и шума двигателей автомобилей. Нуркент вырос в одночасье, как дурной сон, морок. Я видел, как редело с каждым годом стадо, которое пас отец, а до этого – его отец и дед. После того как взорвали землю и построили завод, вода в реке проржавела. Глупые овцы пили ее и к вечеру падали замертво. А рядом разрастался Сухой порт. Каждый день по рельсам прибывали составы, тянувшие груженые вагоны до самого горизонта. Следом прибывали люди. Все новые и новые люди. Казалось, людской поток никогда не иссякнет. Я даже не знал, что в мире столько людей. Первых работников железной дороги и сортировочной станции Корпорация расселяла в образцовые кварталы с подстриженными газонами и яркими детскими площадками. Каждый служащий получал ключи от квартиры, где уже были не только мебель и ковры, но и посуда и постельное белье в шкафах. Из громкоговорителей на уличных столбах день напролет лился поток речей и праздничных песен – о грядущем счастье для всех и каждого, кто трудится усердно и честно. И все вокруг улыбались, радуясь свалившимся на их головы невиданной удаче и достатку. Но вскоре стало очевидно, что люди для Корпорации – всего лишь машины, не требующие обслуживания и ремонта, которые будут крутить шестеренки, пока не упадут замертво. Город все разрастался, как раковая опухоль. Застраивался каждый клочок. Земля стала больна, отравлена и обескровлена, и вряд ли нашлось бы в мире лекарство, чтобы очистить ее от яда. И тогда отец принял решение уходить из обжитых мест на новые земли. Мне было, наверное, тогда лет семь или около того».

Голос в голове умолк. Перед глазами Тео стояла картина: пропускной пункт на горном перевале – длинный барак с покатой крышей, обнесенный рваным ограждением из колючей проволоки. За высокой стойкой томился на посту сонный солдат. Дышать из-за высоты было трудно, разговаривать – тоже: выл ветер и заглушал слова. Разбитая двухколейная дорога спускалась в Синьцзян – заросшую колючим кустарником обширную гористую область, окружающую Такла-Макан, одну из самых больших песчаных пустынь Азии.

С обеих сторон шлагбаума стояли колонны грузовиков. Из империи в Срединную Азию и дальше на запад и север везли всевозможные товары: от исполинских бульдозеров до пуговиц, а в противоположную сторону выстраивались вереницы груженых лесовозов с соснами в три обхвата, фуры с металлическими трубами, тубами с медной проволокой, распиленными станками с остановившихся заводов. Перешагнув невидимую глазу, очерченную только в воздухе линию границы, ты не замечал особой разницы – разве что колючая проволока с ханьской стороны была менее ржавой, а солдаты несли вахту в новой будке из стекла и светлого пластика.

«Кашгар, ближайший к киргизской границе город, на заре новой эры был забытым богом захолустьем, – помолчав, продолжил старик. – Торговые и туристические маршруты обходили его стороной, и по длинным, застеленным облезлой ковровой дорожкой коридорам гостиниц, открытых на месте бывших посольств, русского и английского, прогуливалось только эхо. Вокруг зданий мэрии, суда и полиции выросли безликие кварталы типовых новостроек. На центральной площади высилась статуя Вождя. За ее спиной виднелись остатки старинной городской стены, за которой Кашгар укрывал еще один, тайный, город. В нем жили не только по особому укладу, но и по собственному времени: когда работающие по пекинским часам ханьцы уже укладывались спать, чтобы наутро снова подняться спозаранку, в старом уйгурском центре только-только накрывали стол к ужину…»

Мысленным взглядом Тео видел, как пестрая толпа медленно выливалась из мечети, растекаясь по узким улочкам вокруг площади. Люди не спеша рассаживались у стоящих вдоль улиц столов или шли на ночной рынок, над которым курился ароматный дым мангалов и запах свежих лепешек. Они были одеты в халаты, сапоги до колена и высокие шапки с меховой оторочкой. Женщины щедро сурьмили брови и глаза, у мужчин, носивших окладистые бороды, на поясе висели изогнутые ножи. На рынке торговали коврами, пряностями, упряжью, глиняными кувшинами, мозаичными лампами из сплавленных цветных стеклышек и прочим скарбом. Тут же, посреди улицы, можно было побрить голову у цирюльника, купить снадобье от любой хвори или выпить чашку горького, сваренного в турке на тлеющих углях, кофе. Здесь кипела жизнь, ничуть не изменившаяся за последние триста лет. Тео как будто перенесся в зачарованный город из сказок «Тысячи и одной ночи».

«Мы прожили там несколько счастливых лет, – рассказывал старик. – Отец снова пас овец, мать и сестра делали сыр и пекли лепешки. Я заканчивал школу и после занятий подрабатывал помощником продавца в одну из букинистических лавок. Однажды перед самым закрытием ко мне прибежал встревоженный приятель – в соседнем городе полиция разогнала толпу, которая собралась на площади, возмущенная гибелью уйгурских рабочих в шахте. Беспорядки переросли в погромы. Власти арестовали сотни человек, некоторых приговорили к расстрелу. В отместку уйгуры устраивали теракты, бросая в толпу самодельные бомбы или захватывая полицейские участки. И это развязало властям руки. Теперь, прикрываясь международной борьбой с террором, они были вольны идти на самые крайние меры. К тому времени Чайнатаун, появившийся на окраине старого города, уже разросся и охватил Кашгар плотным кольцом. В городе то и дело возникали перебои со светом и связью, на въездах поставили блокпосты с вооруженными солдатами: фактически он оказался отрезан от всего мира. Сообщения о вспышках недовольства и митингах тут же блокировались, а те, кто размещал информацию, попадали под арест. Это не заглушило ропот».

Перед глазами Тео встал город, опутан колючей проволокой. Повсюду были установлены камеры слежения – тысячеглазый недремлющий страж. В Пекине уже не притворялись, что ведут войну с фанатиками—экстремистами. Чтобы не тратить усилия и время на прополку поля от сорняков, власти готовы были применить химикаты, чтобы выжечь заразу на корню.