Под кожей – только я

– Сколько ты вколол?

– По инструкции.

Постепенно пульсирующий шрифт на экранах вытеснил все прочие символы.

«Свобода публичных высказываний, право на тайну переписки, неприкосновенность дома, свободу передвижений – все это вторично. Лишь одно право неоспоримо: то, что проводит нерушимую границу по коже и гласит, что все, что внутри – личное дело человека и ничье больше. Право не свидетельствовать в суде против себя. Право верить в то, что считаешь истинным. Право мыслить иначе, чем одобрено большинством. Все это лишь подпункты простого утверждения: я – это я, и я – не ваша собственность».

– Что это?

– Не знаю, никогда такого не видел.

– Заткнитесь оба! Проверьте датчики!

Тео мысленно повторял чужие слова, смелые и честные, чтобы навсегда запомнить их. В больничном коридоре гулко хлопали двери, приближался топот ног и взволнованные голоса.

«Три, два, один. Вы не проникните в мою голову».

Слова пульсировали на экране, постепенно затухая.

«В прежние времена было много героев, но еще больше – сказок о них», – прошептал чужой, но странно знакомый голос.

– Остановка сердца.

Часть 3. Молодой Вагнер

Я встречу свой страх и приму его. Я позволю ему пройти надо мной и сквозь меня. И когда он пройдет через меня, я обращу свой внутренний взор на его путь; и там, где был страх, не останется ничего. Останусь лишь я, я сам.

Фрэнк Герберт. Дюна

Глава 1

– Что грустишь, матрос? К вечеру причалим, прошвырнемся по барам, надеремся до беспамятства!

Лука с улыбкой отмахнулся от толстяка Джоуи.

– Нет уж, я пас. Мне в прошлый раз хватило приключений.

– Ну, как знаешь, парень. Какая радость неделями бултыхаться по морским волнам, если нельзя кутнуть на берегу так, чтобы земля закачалась под ногами?

Лука похлопал приятеля по плечу и всмотрелся в далекую линию горизонта, где уже можно было различить ломаное нагромождение построек. Фудум Чямши, огромный плавучий город, медленно дрейфовал в океане, как разлагающаяся туша кита. И запах искусственный остров, сотворенный из отбросов, источал столь же отвратительный. Мигрируя от одной нанесенной океанскими течениями свалки к другой, мусорный остров плотоядно вгрызался в груды пластика, разбирал по сортам, перемалывал в мелкую труху и выдавал туго стянутыми брикетами и тюками, готовыми к вторичной переработке.

Трюмы грузового траулера, на который Лука устроился матросом в порту Бангкока около месяца назад, были под завязку забиты контейнерами с пластиковым ломом. Хотя посудина была настолько старой, что правильнее было бы прямиком отправить ее на утилизацию вместе с грузом – даже удивительно, как разъеденное ржавчиной железо все еще держалось на воде. Видимо, на подъемной силе ругани капитана, который обычно продирал глаза ближе к полудню и выходил на палубу, злой, как сотня демонов ада, чтобы устроить разнос боцману, матросам и всем, кто окажется настолько глуп и нерасторопен, чтобы попасться на глаза. Впрочем, это был далеко не худший капитан и не худшее судно, с которыми Луке довелось выходить в море, да и роптать на судьбу было не в его правилах.

При приближении мусорный остров засиял огнями гирлянд, взорвался залпами петард, захлопал полотнищами флагов, запестрел венками и гирляндами из искусственных цветов и красных бумажных фонариков. Точно, вспомнил Лука, сегодня же праздник, день поминовения усопших. По поверьям, душам ушедших на одну ночь в году дозволяется заглянуть в мир живых, вдохнуть дым сжигаемых благовоний и праздничных блюд. Жители острова, мечтая заполучить хорошую карму и притянуть удачу, возжигали благовония и оказывали почести не только своим умершим предкам, но и беспризорным безымянным духам, у которых не осталось родственников на земле – никого, кто бы помнил их живыми и скорбел об утрате.

На главной площади острова возвели огромный постамент, расписанный орнаментом, символизирующим единство света и тьмы, неба и земли, на котором возвышалась исполинская статуя оскаленного многорукого бога – покровителя загробного царства. Длинный стол перед алтарем был завален горами истекающих соком фруктов, булочками из рисовой и кукурузной муки и заставлен кувшинами. Сладковатый дым благовоний стелился над площадью, как гиблый болотный туман.

Жители Фудум Чямши стекались к алтарю с подношениями на руках, распластывались на земле, закатывая глаза и бормоча молитвы, и исчезали, влекомые толпой, как пестрая галька – морским прибоем. Уличные акробаты и заклинатели огня развлекали зевак, а лоточники выкладывали сласти, зорко поглядывая, чтобы ни одна грязная ручонка не стянула что-нибудь задарма.

Лука бродил среди толпы, жадно вглядываясь в лица, вслушиваясь в звучание чужой речи. Он поднял с грязной земли смятую и опаленную купюру (фальшивые деньги сжигали в ритуальном костре, чтобы мертвые ни в чем не нуждались) и усмехнулся: судя по числу нулей, на том свете дикая инфляция. Традиции, которые существовали в этих широтах тысячи лет, не исчезли под безжалостным натиском технологий. Более того, они странным образом переплетались с современностью: многие из жителей больших портовых городов – не чета местным голодранцам – давно завели виртуальный замогильный счет и выплачивали умершим родственникам ренту в криптовалюте, преподносили в дар ценные бумаги. На специальном домене родственники регистрировали на имя ушедших близких электронный ящик, куда в памятные даты высылали письма с фотографиями и обстоятельным перечислением последних семейных событий.

Лука вглядывался в лица людей, безмолвно шепчущих слова молитв: совсем юные и испещренные морщинами, радостные, печальные, задумчивые, подсвеченные пляшущими огоньками свечей. Даже в мире, который насквозь пронизан технологиями и превратился в сплошную симуляцию реальности, тоску человека по ушедшим близким ничем не восполнить. Люди нуждаются в привычном ритуале, который служит эфемерной опорой, помогающей преодолеть животный страх перед последним рубежом. За которым, как был убежден Лука, нет ничего: ни света, ни тьмы, ни разума, чтобы осознать это и отличить одно от другого. Праздник очерчивал тонкую грань между мирами живых и мертвых, даровал надежду на успокоение и близкую встречу с родными, бередил боль потери, притупившуюся в беспросветной рутине будней, и тем самым не только связывал прошлое и настоящее, но и возвращал осознание быстротечности жизни.

Пропуская торжественную процессию облаченных в белые наряды женщин с подносами фруктов в руках, Лука попятился и наступил кому-то на ногу.

– Прошу прощения, – обернувшись, пробормотал он. И обомлел. Перед ним стояла Миа. Разительно изменившаяся с последней встречи, вытянувшаяся, как стебель бамбука, загорелая, с ежиком коротко остриженных волос – но все та же Миа.

Лука порывисто обнял ее. А она, издав тихий грудной смешок, тут же отстранилась, ловко выскользнув из кольца его рук.

– Мои глаза лгут мне: Лукас Вагнер на мусорном острове. Разве это может быть правдой?

– Ты, верно, ошиблась? Мое имя – Лука Стойчев, и я всего лишь матрос на ржавой посудине, которая сегодня зашла в порт. А ты? И где старик Ван? Думаю, в плавучем городе не так много клумб с розами, которые нуждаются в уходе.

В лице у Мии что-то неуловимо изменилось. Улыбка еще доцветала на губах, но взгляд уже стал потухший, затравленный, как у уличной кошки. Она как-то вся подобралась, словно захлопнула дверь и дважды провернула ключ в замочной скважине.

– Дедушки нет. Уже почти полгода.

– Прости, – поспешно сказал Лука, хватая ее за руку. – Прости. Мне так жаль.

– Все в порядке, – прошептала Миа, не сводя взгляда с его ладони, которая по-прежнему обхватывала ее запястье. Лука, мысленно проклиная свою неловкость, отдернул руку. Миа убрала руки за спину и смущенно улыбнулась. «Сейчас она исчезнет. Снова. Навсегда. Давай же, дубина, придумай хоть что-нибудь», – лихорадочно думал Лука.

– Может, зайдем в бар и выпьем по коктейлю? Расскажешь, как тут оказалась – ну, и вообще… Здесь есть поблизости приличные заведения?

– На Фудум Чямши нет приличных заведений, – произнося это, она держалась с деланным безразличием, как будто та, прежняя, Миа, которая промелькнула в первое мгновение встречи, ему просто померещилась. – Когда твое судно отбывает?

– Завтра после полудня. Матросам надо проспаться после ночного кутежа.

Миа кивнула, приняв это к сведению, как сводку погоды, не выразив ни радости, ни сожаления. Ее взгляд заскользил по морю людских голов – все дальше и дальше, к линии горизонта, скрытой за уродливыми постройками.

– Послушай… – Лука легко коснулся ее руки. – Мне так о многом хочется расспросить тебя. Я искал тебя всюду, но и подумать не мог, что встречу тебя здесь.

– Идем, я покажу настоящий Фудум Чямши. Только, боюсь, ты будешь разочарован.

Трущобы липли к празднично украшенной площади, как мелкая рыбешка к туше мертвого кита. За свою не слишком долгую жизнь Лука повидал немало личин этой болезни: и суетливо прикрывающее залатанные прорехи безденежье, и сохранившую остатки былого достоинства бедность, и выматывающую, вытягивающую жилы нужду. Но здесь, на острове, он увидел откровенную, безнадежную нищету. Без стыдливых полутонов и деликатных умолчаний. Никто из обитателей Фудум Чямши не задумывался о том, как проживет завтрашний день и не вспоминал вчерашний, потому что застрял в бесконечно длящемся сейчас, вмещающем заботы только о том, чтобы выполнить дневную норму и купить немного еды.

Пройдя сквозь кварталы грязных фавел, они вышли к западному берегу острова, где сгорбленные люди с сосредоточенными лицами бродили по заваленному мусором пляжу. Выудив кусок пластика, они скупыми, механическими движениями соскабливали металлическими щетками бумажные этикетки и клейкую ленту, а затем отвозили нагруженные тачки в ближайшую мастерскую, где машины разрезали его на куски и размалывали в труху, упаковывая в тугие брикеты. На Фудум Чямши не было мусороперерабатывающих заводов – искусственный остров, и сам целиком состоящий из мусора, распался бы под весом промышленных гигантов, поэтому здесь заправляли мелкие мастерские, где стояли допотопные станки, от беспрестанной вибрации которых начинали ныть зубы и расшатывались кости. Во влажном тропическом воздухе висела мельчайшая серая взвесь, которая медленно оседала на всех поверхностях и прилипала к коже, глубоко забиваясь в поры, вызывая красноту и дикий зуд.

Брикеты из спрессованных пластиковых опилок траулерами переправляли на заводы на материке, где их снова превращали в грошовые изделия и отправляли по всему миру. Не пройдет и года, как эти безделушки сломаются или устареют, снова отправятся в мусор, попадут в переработку, и цикл повторится. Бесконечное колесо бессмысленных реинкарнаций.

– Судно, на котором мы плыли в Макалао, зашло в Фудум Чямши, чтобы выгрузить продовольствие. Капитан предложил пассажирам сойти на берег, чтобы приятно провести время, пока экипаж занят разгрузкой. Через час паром растворился в дымке на горизонте. Обманутые пассажиры метались, кричали и плакали. Какое-то время они продолжали надеяться, что покинут зловонный остров со следующим попутным судном. Но пришел сезон тайфунов. Маршруты океанских лайнеров огибают Фудум Чямши, как пораженную стригущим лишаем бродячую шавку. Так что следующее судно – ржавый сухогруз – пришло только через три месяца. За это время большинство уже потратили все деньги на еду и ночлег и все равно не смогли бы наскрести на билет до материка. Многих свалила лихорадка из-за климата и грязной воды.

На узкой улочке они едва разминулись с прохожим, который кое-как катил тачку, заваленную пластиковым мусором. Лавируя, он случайно толкнул Луку в плечо и буркнул что-то в качестве извинения. Но Лука не услышал, погруженный в свои мысли.

– Вот тут я и живу, – Миа кивнула на хаотичное нагромождение ржавых грузовых контейнеров, перед которым чумазые дети увлеченно дербанили старую модель робота-андроида. Его раскуроченная грудина открывала сложное переплетение проводов, узлов и спаек, будто мертвое тело бросили после неудачной операции, не потрудившись прихватить разверстую рану. Лука невольно отвернулся.

– Послушай, тебе нельзя здесь оставаться, – он мягко взял Мию за руку. – Я поговорю с капитаном – наш кок давно ныл, что ему нужен помощник на камбузе. Ты же не боишься морской качки, верно?

Миа покачала головой и отвела взгляд.