Под кожей – только я

– Да ты, братишка, я посмотрю, за словом в карман не лезешь, – усмехнулся Лука. – Ну да ладно, забудь.

Старый советник ждал в оранжерее. В плотном воздухе, насыщенном испарениями влажной земли и тропических растений, каждый вдох давался с трудом, словно на лице была пятислойная ватная маска. Дурманящий запах орхидей, в котором проступали едва уловимые гнилостные нотки, и вызывающе яркая окраска цветов всколыхнули в Луке недавние воспоминания о Мусорном острове. От тропической жары на его теле выступила липкая испарина.

– Только здесь мне дышится свободно, – произнес советник Юнг. – И осточертевший кашель наконец-то немного ослабляет хватку.

– С Тео что-то случилось? – перебил его Лука.

– С чего ты решил? – удивленно приподнял бровь советник.

– Ну, мне передали, что вы вызываете по срочному делу, вот я и подумал…

– А, вот как. Нет, со вчерашнего дня – никаких известий.

– Так что же тогда?

– Мне просто захотелось поболтать с тобой. В тебе столько юной энергии, жажды жизни… Прогуляемся?

– С удовольствием. Только, советник Юнг… Позвольте обратиться к вам с просьбой?

– Конечно, мой мальчик.

– После того, как вы помогли мне сбежать, добрался до лагеря переселенцев на южной границе. Увидел мать… Но Вольф отправил ищеек по моему следу. Она… она погибла. Но успела отослать меня в замок Шварцвальд. И там я встретил… не поверите… деда, отца матери. Но Вольф как-то пронюхал. Короче, его схватили, заковали в наручники и увезли. Я хотел бы знать, что с ним стало. Вдруг он жив?..

– Нет, – отрезал старик.

– Что?

– Я знал Кристобальда Фогеля. И следил за его судьбой. Я просил, умолял Вольфганга не измываться над больным стариком, который к тому же в некотором роде связан с ним родственными узами. Но… тот был неумолим. Фогель скончался в тюрьме через месяц. Подхватил пневмонию.

Побелевший Лука сжал кулаки. Из глаз его брызнули слезы.

– Мне жаль, мой мальчик.

– Я в норме. Я знал, что надежды почти нет. Но есть еще одна просьба. Там, на Мусорном острове, я встретил давнюю знакомую. Мию Ван. Она – внучка старого садовника, который много лет проработал в резиденции Вагнеров. В изгнании он погиб, и она осталась полной сиротой. Я пообещал, что позабочусь о ней.

– Покажи мне малютку?

Лука почувствовал, как осторожные щупальца коснулись его сознания, дотронулись до воспоминаний.

– Оказывается, сиротка давно повзрослела. И, кажется, весьма недурна собой, – усмехнулся Юнг. Лука нахмурился. – Ну хорошо, хорошо, так и быть. А теперь идем, я хотел бы показать тебе свой маленький зверинец. Увидишь, там собраны поистине занимательные экземпляры.

Они прошли к старому флигелю, который примыкал к резиденции советника с восточной стороны. В гостиной, заставленной разномастными креслами, кофейными столиками и прочей мебельной дребеденью, медленно, как в огромном аквариуме, передвигались несколько стариков. Кто-то читал затрепанную книгу, кто-то расставлял на доске шахматные фигуры или раскладывал карточный пасьянс, а кто-то всматривался в небольшой экран с частой рябью, рассчитывая услышать последние новости.

– Вы собирались показать мне зверинец, – напомнил Лука.

– Так вот же, смотри: вон тот напыщенный хмырь с огромным носом здорово напоминает павиана, не так ли? А вон тот лысый толстяк с бородавками – вылитая жаба.

Лука усмехнулся: сходство и впрямь было разительным, словно этих уродливых стариков произвели на свет в подпольной лаборатории по репродукции химер. Луке стало не по себе.

– Кто все эти люди?

– Никто. Но было время, когда их имена гремели на весь мир, а их фото не сходили со страниц газет. Это бывшие диктаторы, свергнутые правители разных стран. Когда ко мне подступает хандра, мне нравится скоротать здесь вечерок-другой, играя в шахматы и в сотый раз выслушивая все те же истории болтливых живых мертвецов. Мне занятно наблюдать, как они вдруг замирают с отрешенным видом, погруженные в иллюзорные мечтания о перевороте, который откроет путь к власти.

– Советник Юнг, – встрепенулся один из стариков, который рассматривал за столом альбом с пожелтевшими газетными вырезками и выцветшими фотографиями. – Взгляните, советник, здесь я совсем молодой, еще в чине лейтенанта. А здесь – при вступлении на президентский пост, а вот здесь – в день пятнадцатой годовщины прихода к власти, а вот здесь…

Советник Юнг не проявил никакого интереса и участия, но этого, кажется, и не требовалось: другие обитатели этого странного дома престарелых потянулись к рассказчику, как мотыльки к свету. И каждый бормотал что-то, стремился поделиться своими воспоминаниями, которые с каждым прожитым днем становились все более обрывочными, фрагментарными – словно, рассказанная вслух, при свидетелях, история его жизни обретала вес и значимость, становилась неопровержимой.

– Прибывая на остров посреди ночи, с растерянной свитой последних приверженцев, нередко – в военном кителе, надетом прямо на ночную пижаму, они какое-то время еще пребывают в иллюзии, что им еще удастся развернуть локомотив времени. Поначалу они еще пытаются сохранить бодрый и невозмутимый вид, заверяя, что не злоупотребят гостеприимством и не задержатся здесь более, чем на пару дней: «Лишь до того часа, пока народ не призовет меня обратно! Пока доблестная армия не оттеснит повстанцев с улиц столицы». Но я живу слишком долго, чтобы знать, что все это – пустые слова, пошлый фарс, который позволяет свергнутым диктаторам, которые держали в стальном кулаке целую страну, сохранить хотя бы жалкие остатки достоинства. Политикой заправляют трезвый ум и холодный расчет, мой мальчик. Политик может врать всему миру, не испытывая ни стыда, ни вины. Но он должен быть предельно честным с самим собой. И требуется немалое мужество, чтобы, проделав весь этот путь через кровь, интриги и предательство, признать, что этот жалкий флигель – и есть твое последнее пристанище, лишенная всяческой надежды черта, подводящая итог под прожитой жизнью. Оказываясь в своем маленьком зверинце, я острее чувствую течение жизни, ее стремнины, тихие заводи и коварные водовороты.

Старик помолчал.

– Помнишь, ты спросил меня, почему я тебе помогаю. Сейчас это уже не имеет значения, но я все же расскажу. До пяти лет – хотя воспоминания о детстве сохранились обрывочные – я, четвертый клон великого мессера, который, разумеется, не подозревал о своем предназначении, содержался в закрытом учреждении. В клинике я был единственным ребенком, а может быть, и единственным пациентом. А вот взрослых было много – и все время разные: персонал в белых медицинских халатах и бесшумной обуви менялся так часто, что я не успевал запомнить ни имен, ни лиц – все они сливались в собирательный образ строгой медсестры с тугим пучком гладко зачесанных волос и прохладными пальцами. Неизменным оставался только портрет на стене – незнакомец в военном мундире смотрел пристально, в упор, в каком бы углу комнаты я не пытался укрыться от взыскующего, обвиняющего взгляда. Взрослые проявляли необычайную озабоченность, если у маленького пациента был плохой аппетит или внезапно поднималась температура, но при этом их совершенно не заботили мои настроение, желания и мысли. Кажется, я часто болел – во всяком случае, воспоминания о днях, которые я проводил, не вставая с постели, преобладают над остальными. Возможно, так маленький одинокий ребенок пытался собрать хотя бы крохи заботы и участия, вымаливая их, как нищий подаянье. Я хорошо помню блеклое холодное небо, долгие сумерки, голые ветви деревьев, чьи тени ползли ночью по стенам, как паучьи лапы, – время года не менялось, за окном тянулась нескончаемая поздняя осень. В комнате были игрушки: машина, мяч, лего и несколько книжек с картинками. Но с гораздо большим интересом я наблюдал за колонией мелких рыжих муравьев в маленьком чахлом садике и пускал щепочки и палые листья в грязном ручье.

Однажды после завтрака медсестра принесла теплый комбинезон, но вместо прогулки меня усадили в вертолет. От радостного предвкушения я едва не подпрыгивал на сиденье. Все было новым и удивительным: и мерное гудение огромных лопастей, и пилоты в шлемах с рациями, и, главное, раскинувшийся внизу, за круглым иллюминатором, огромный, необъятный мир, который оказался куда шире ограды клиники и уж точно гораздо больше, чем я мог вообразить.

Вертолет опустился на лужайке пансионата. Сопровождающий крепко взял меня за руку и повел к административному корпусу. Помню, я упирался, вертел головой по сторонам и не мог поверить своим глазам: на спортивной площадке играли дети. Много детей. Мальчишки разного возраста забрасывали в кольцо мяч, с радостными криками носились по площадке или просто болтали и смеялись.

Но волшебная греза быстро рассеялась. Я был самым маленьким в классе, не умел ладить со сверстниками, промахивался по мячу и с трудом складывал буквы в слова. Ребята вечно донимали насмешками хилого и молчаливого новенького, когда воспитателей не было рядом. Однажды, когда старшие мальчишки затерли меня за складом спортинвентаря, и я уже вжал голову в плечи и зажмурился, ожидая града издевательских оплеух и тычков, мне на выручку пришел парень. «Я – его старший брат, – сказал он. – И если Штефана кто-то еще хоть пальцем тронет, будет иметь дело со мной».

Я только моргал, совершенно потрясенный. Не тем, что за сопливого шкета вступился парень из выпускного класса – считай, почти взрослый. А тем, то у меня есть брат. Старший брат. Я не одинок.

С того дня Виктор иногда навещал меня после занятий. Он садил меня на плечи, чтобы я без труда забросил мяч в кольцо. Или читал книги – не те, что учитель в классе, а совсем другие, интересные, или рассказывал разные уморительные истории. Но чаще он говорил о мессере, портрет которого, знакомый до мельчайшей черточки, висел в каждом классе и все так же строго и взыскующе следил за каждым воспитанником пансионата.

Виктор не просто восхищался мессером, он боготворил его. Мечтал приблизить день, когда он, наконец, покинет стены пансионата, чтобы поступить на службу. Он надеялся стать адъютантом мессера, которому правитель Ганзы сможет поручить самые трудные и ответственные поручения. Или же он закроет мессера своим телом от пули снайпера. Или отдаст ему свою почку и сердце. Именно Виктор стал тем, кто раскрыл маленькому Штефану глаза на его предназначение: они обязаны мессеру Манфреду Вагнеру жизнью, и наступит день, когда придется вернуть этот долг. Я смотрел на старшего брата с немым обожанием. Казалось совершенно невероятным, что этот взрослый, высокий, сильный и знающий все на свете человек общается со мной на равных.

Однажды ночью Виктор пробрался в спальню и разбудил меня, чтобы попрощаться: случилась большая беда – на мессера совершили очередное покушение и его, Виктора, срочно вызывают. «Я знаю, что должен быть горд и рад служить. Но где-то глубоко внутри постыдно дрожит тонкая жилка… Это ужасно, да? – признался он. – Наверное, ты меня презираешь. Да, я ждал, готовился, но это все равно случилось так внезапно… Теперь даже не знаю, как все сложится и когда мы увидимся вновь. Не забывай обо мне, слышишь?».

Он ушел, чтобы уже никогда не вернуться. В ту ночь я перестал быть ребенком…

Советник Юнг провел ладонью по лицу, сгоняя тень воспоминаний. За дверью раздались тяжелые шаги, и в комнату вошли солдаты Армии Неспящих. Когда волнение, вызванное появлением легионеров, улеглось, в дверном проеме возникла Ли Чи, которая на фоне наглухо закованных в броню и вооруженных сопровождающих казалась тонкой и хрупкой, как фарфоровая статуэтка.

– Советник Юнг, с глубоким почтением приветствую вас и заклинаю простить мне внезапное вторжение. Услышав радостную весть о том, что Лука наконец-то вернулся из странствий, я была так взволнованна, что, позабыв обо всех правилах приличий, примчалась, чтобы заключить пасынка в родственные объятья и на его плече пролить слезы о постигших нас невосполнимых утратах… Но, кажется, постыдная взбалмошность вновь сыграла со мной злую шутку, и я потревожила ваш покой в неурочный час?

Из-за витиеватых формулировок и азиатского акцента Лука с огромным трудом улавливал суть произошедшего, ясно было только, что сейчас прямо на его глазах разворачивается спектакль, и в его руках – билет в королевскую ложу.

– Отнюдь, прекрасная госпожа. Вы озарили солнечным светом стены стариковской берлоги, – процедил советник Юнг, с трудом сдерживая досаду. – Жаль, что повод для встречи так печален. Но жизнь непредсказуема. К счастью, род Вагнеров не прервался, и у Ганзы будет новый сильный правитель.

– Истинная правда, советник! – улыбнулась Ли Чи.

– А где Тео? – вклинился Лука, которому уже порядком надоели эти церемонные расшаркивания.

– О, он уже наверняка ждет нас в Бремене, – ответила Ли Чи. – И скорее всего, сгорает от нетерпения услышать истории о твоих странствиях. Он немного приболел. О нет, ничего серьезного, но врачи рекомендовали какое-то время соблюдать постельный режим. Он изнывает со скуки и мечтает поскорее увидеться с братом. Так что я дала самонадеянное обещание, что уговорю вас, досточтимый советник Юнг, отпустить Луку со мной. Там, на взлетной полосе дожидается комфортабельный лайнер, который доставит нас в Бремен менее, чем за час с четвертью.

Ли Чи щебетала и расточала обворожительные улыбки, но воздух в комнате сгущался с каждой минутой.

– Разумеется. Вправе ли я отказывать? Лукас совершенно свободен и может последовать куда угодно, если того пожелает. Лукас?

– Я бы хотел увидеть брата. Как можно скорее, – твердо ответил Лука.