Мессианский квадрат

Я хотел продолжить поиски, но завертелся. Стал готовиться к экзаменам и через месяц поступил в технологический колледж Махон-Лев.

Решение заняться программированием пришло неожиданно. Сидя за субботним столом, я поделился с родителями своими планами пойти учиться на ветеринара.

– Что за дикость! – воскликнула мама. – Откуда эта идея?

– Вы собаку не разрешали завести – теперь расплачивайтесь.

– Стал бы уже лучше геодезистом, как папа… Про программирование я не говорю, это тебе не потянуть… А ведь какая замечательная профессия. Была бы молодой, обязательно бы этим занялась…

– Почему это мне программирование не потянуть?

– Это не для твоих мозгов, Юрочка. Ты никогда не блистал в математике.

– Мама, поверь мне, Гемара на порядок трудней программирования. Тот, кто может учить по три – четыре страницы Талмуда в день, способен написать программу любой сложности.

То ли слова мамы меня задели, то ли общая компьютерная атмосфера нашего времени сказалась, но я действительно после того разговора решил попробовать себя в программировании.

Решение мое укрепилось тем, что обучение электронике в Махон-Леве совмещалось с занятиями в бейт-мидраше.

За свою жизнь я обстоятельно изучил только шесть трактатов, и очень радовался тому, что попал в заведение, где имелись все условия для серьезной религиозной учебы. Что поделать, но еврей, который не знает ТАНАХ наизусть или близко к тексту, еврей, который не прошел весь Талмуд и регулярно не возвращается к нему, не может полноценно выполнять возложенную на него Создателем миссию.

Конец лета я проработал в парниках Гуш-Катифа – еврейского анклава в 15 километров длиной и 3 шириной, расположенного на юго-западе сектора Газа. Испокон веков этот прибрежный участок земли слыл совершенно безжизненным: никогда никто в истории не дерзнул обживать эти дюны. Но в считанные годы несколько тысяч энтузиастов умудрились возвести здесь дюжину поселений и создать эффективное хозяйство, производящее 15% сельско-хозяйственной продукции Израиля.

До этого я бывал в Гуш-Катифе всего только пару раз, когда еще учился в йешиве. Это место никогда особенно не привлекало меня, тем более что находилось в трех часах езды от Иерусалима. Но сейчас я получил возможность с ним получше познакомиться и объездил несколько поселений: Катиф, Ацмону, Рафиах-Ям и, конечно же, столицу Гуш-Катифа – Неве-Декалим. Я как раз застал начало учебы и побывал на некоторых уроках. Меня уговаривали остаться: учиться в йешиве в Неве-Декалим и работать в парниках. Признаюсь, я очень этого хотел, но знал, что родители расстроятся. Они так радовались тому, что я попал в престижный колледж, а тут снова какая-то йешива, какие-то парники. Словом, не решился я на такой шаг, а согласился быть как все – пялиться в экран и барабанить по клавиатуре.

***

Я собирался уже приступить к учебе, как пришло это чудовищное известие – Израиль заключил «соглашение со смертью». В те дни все в моем окружении читали и перечитывали слова наших оступившихся предков, приведенных в 28-й главе книги пророка Иешайягу: «Мы вступили в союз со смертью и с преисподней заключили договор».

Я никогда не забуду этой даты – 29 августа 1993 года, когда нам объявили, что в то время пока в Мадриде проходили официальные переговоры с местной палестинской делегацией, за спиной народа велись также и тайные переговоры с террористической организацией «освобождения Палестины».

Я находился на рынке Махане-Иегуда, когда услышал по радио эту новость: десять дней назад в Осло прибыл Шимон Перес, где признал достигнутое соглашение и предварительно подписал его с Абу-Мазеном. Основное подписание должно было состояться в Вашингтоне, через две недели.

У меня потемнело в глазах. Я слышал вокруг возмущенные возгласы. В это невозможно было поверить.

Я как в беспамятстве зашагал куда-то без цели, и минут через десять вышел к дому Рувена, того самого, с которым служил в армии. Он был первый человек, с которым я говорил после того, как услышал это известие.

Я хорошо знал его взгляды, но никак не ожидал, что он станет поддерживать этот договор. Ведь переговоры с террористическими организациями были запрещены законом, правительство было не в праве их проводить. Но Рувен сиял.

– Ты слышал?! – воскликнул он, увидев меня на пороге. – Заключен мир с палестинцами. Рабин заключил мир!

Оказалось, что он честно ждал от этого соглашения мира. По-видимому, его личная демобилизация совпала в его сознании с демобилизацией общеизраильской, а возможно, и планетарной.

– Как ты можешь верить Арафату? – недоумевал я.

– Брось, мы не можем удерживать эти территории. Пришло время делиться.

– Никто с тобой не собирается делиться. ООП возникла до того, как мы заняли Иудею и Самарию. У них имеется план нашего «поэтапного» уничтожения: сначала – с помощью мирных переговоров – закрепиться на части земли, а уже потом завладеть всем. Как можно на это закрывать глаза?

– Они изменились. Они готовы на компромисс. Ты же видишь…

На этом разговор тогда кончился. Но где-то через месяц, уже после подписания договора в Вашингтоне, когда текст «соглашения» был опубликован, я снова зашел к Рувену. И снова произошел тот же нелепый диалог.

– Ну, что ты теперь скажешь? – победно спросил я с порога. – Теперь-то ты понял, что это за «договор»?

– Отлично понял. Наконец достигнуто мирное соглашение с палестинцами. Мы уходим из Газы.

– Какое мирное соглашение? Ты что, не заметил, что Арафат ровно ничего, согласно этому «соглашению», не уступил? Он не отказался от требования вернуть беженцев 1948 года, он не признал израильских территориальных претензий даже в Иерусалиме, наконец, он даже не отменил пункт своей хартии, предполагающей уничтожение государства Израиль! Ты хоть вдумайся, что произошло: мы ему передаем территории – весь сектор Газа и Иерихон с окрестностями, мы легализуем его бандитскую неонацистскую организацию – и в обмен не получаем решительно ничего!

– Неправильно. Арафат отказался от террора…

– Но как этому можно верить?

– Рабин и говорит, что это экзамен. Если Арафат не выполнит взятых на себя обязательств, то отправится обратно в Тунис. Он же не ребенок. Он знает, что может всего лишиться.

– По-моему, ребенок ты. Даже квартиру никто не сдает на условиях, что эти условия будут оговорены после того, как произойдет заселение. А ведь тут соглашение подписано не с близким родственником, не с безупречным джентльменом, а с патентованным убийцей.

Я не знал, что еще доказывать, я был почти без сил.

1994

В январе, почти через год после демобилизации, я зашел, наконец, в гости к Пинхасу. В последние месяцы я несколько раз беседовал с ним по телефону. О соглашении в Осло мы проговорили часа два, но навестить его я выбрался только сейчас.

Как только я вошел к нему, сразу заметил, что его квартира изменилась. Правда, в чем именно заключались эти изменения, я понять не мог… это было что-то неуловимое, что меняло характер и облик пространства и представление о его хозяине. Цветов стало больше, в вазах и красивых массивных горшках они были расставлены по всему салону. Но не только в цветах было дело.

Пинхас усадил меня на диван и, быстро сервировав журнальный столик кофе и выпечкой, уселся напротив.

Первые минуты он был как-то напряжен, суетился, отвечал невпопад и главное – все время поглядывал в сторону соседней комнаты, хотя он очевидно был один и оттуда не раздавалось ни звука. Однако начав разговор, он быстро пришел в себя и стал прежним – великолепным и ироничным.

– Ты думаешь, это соглашение еще может взорваться? – спросил я.

– Очень хотелось бы надеяться, но боюсь, что Рабин уступит Арафату все.

– Неужели он даже Иерусалим поделит?

– Иерусалим? Иерусалим, пожалуй, единственное, что может стать камнем преткновения.

Мы минут десять обсуждали политическую ситуацию, как вдруг раздался звонок. Пинхас пошел открывать. Я оглянулся на гостя и буквально подскочил на месте – в комнату вошла… Сарит!

– Ури! – радостно воскликнула она, – вот так встреча!

– Сарит! Какими судьбами? Я столько искал тебя!

– Искал меня? – изумленно спросила она, – ты мне даже ни разу не позвонил!

– Прости. Я потерял телефон, и Андрей тоже потерял. И как я раньше не догадался зайти к Пинхасу! Ты, я вижу, у него бываешь?

Я заметил, что Пинхас опять весь напрягся, он был явно чем-то недоволен.