Закат Пятого Солнца

Здесь же находилось десятка три индейцев. Вожди в нарядных накидках, переливающихся вплетенными перьями, в высоких головных уборах с плюмажами, с роскошными золотыми ожерельями на груди. А также несколько жрецов в темных одеждах со спутанными и перемазанными кровью волосами. Первому из испанцев развязали руки и толкнули вперед.

Его звали Франсиско Лопес. За тот час, что прошел с момента его пленения, он перешел от глухой ярости к безграничному отчаянию. Он уже даже не сетовал на судьбу, что позволила ему попасть в плен. Он безостановочно перебирал все варианты спасения и пришел к выводу, что надежды нет. Идеи, столь лихорадочные и многочисленные, что не умещались в голове, теперь пропали. Ум терзала лишь одна мысль: «Я сейчас умру!». Она билась в нем со скоростью учащенного пульса.

Франсиско боролся с врагами весь последний час. Он безостановочно дергал веревки, надеясь их ослабить. Лежа в лодке, отчаянно брыкался связанными ногами, пытаясь попасть в одного из гребцов. Ругал индейцев на чем свет стоит и упирался изо всех сил, когда его тащили на вершину пирамиды. И теперь он совсем обессилел…

Когда ему разрезали веревки на запястьях и лодыжках и толкнули вперед, он не удержался и упал на колени. Едкий дым от костров мешал нормально дышать. Лопес потряс тяжелой задурманенной головой. Он ничего не соображал, в глазах двоилось. Франсиско не мог понять – то ли это дикари подкинули в огонь какой-то дряни, то ли он просто слишком устал и потому не может собраться с мыслями.

Двое жрецов тут же подхватили его и помогли подняться. Франсиско попытался оттолкнуть одного из них, но промахнулся и стал заваливаться назад. Ацтек осторожно, почти заботливо поддержал его. В руке индеец сжимал черный блестящий обсидиановый нож. Он ловко, со знанием дела, разрезал на испанце рубашку и сорвал ее. Лопес вздрогнул от порыва свежего ветра. В голове немного прояснилось, и он сразу же ударил одного из ацтеков кулаком в лицо. Тот упал, но к пленнику подбежало несколько жрецов и крепко ухватили за руки, не давая пошевелиться. Еще один принялся сноровисто разрисовывать лицо, грудь и плечи Франсиско синей краской. Другой индеец напялил ему на голову высокий и пышный головной убор из ткани и перьев.

После этих приготовлений они подтащили Лопеса к каменному идолу. Пленник почти не находил в нем сходства с человеком. Какая-то мешанина детских ладоней и звериных лап, змеиных голов, торчащих клыков, перьев. Буйство пестрых красок. Сильные руки надавили на плечи и затылок испанца, заставляя склониться перед статуей почти до самой земли. Затем его, задыхающегося и затравленно озирающегося по сторонам, оттащили назад.

Лопес отчаянно дернулся и сумел оглянуться назад. Вокруг пирамиды разливалась чернота. Ночь вступила в свои права. Далеко внизу он увидел на темной поверхности озера маленькие язычки огня. Он знал, что это. Там, на дамбе, стояли его товарищи. Больше сотни отчаянно-храбрых конкистадоров. Если бы оказаться среди них! Франсиско попытался закричать, призывая их на помощь, но дыхания не хватило. Пять человек потащили его к алтарю. Испанец сопротивлялся, но в этой борьбе силы были неравны.

Альварадо, Сандоваль и остальные видели, как пленника уложили спиной на каменное возвышение и один из жрецов, произнеся короткую молитву, всадил нож ему в грудь. Через несколько секунд он поднял над головой окровавленное сердце и торжественно поднес его к каменному изваянию. Безжизненное тело столкнули с края площадки и оно покатилось по ступеням, быстро пропав из поля зрения конкистадоров. Лопеса поглотила тьма, окутывавшая подножие пирамиды.

Альварадо разразился проклятьем и обвел всё вокруг горящим взглядом. Сандоваль обеспокоенно взглянул на друга. Зная бешеный характер Педро, он ожидал, что тот сейчас скомандует идти в атаку, тем самым погубив всех своих людей. Гонсало уже собирался отговаривать его от такого шага, но Альварадо лишь приказал:

– Гарсия, выставь патрули на дамбе. Мы тут торчим, задрав головы вверх, и ничего не видим по сторонам. Ацтекам ничего не стоит подобраться к нам на лодках.

После этого Педро вновь устремил взгляд на пирамиду. Он понимал, что не может спасти товарищей и знал, что сейчас нужно просто отступить в лагерь, но не мог этого сделать. Испанцы продолжали стоять, следя за жертвоприношением и надеясь, что какое-нибудь чудо помешает разворачивающейся кровавой церемонии.

Но чудо не спешило явить себя миру. Пленников по одному развязывали, наряжали, заставляли кланяться идолам. Некоторым из них жрецы даже вручали какие-то пышные опахала из длинных разноцветных перьев и заставляли танцевать перед истуканами, что-то крича и подталкивая копьями. Испанцы озирались, в безумной надежде бросая взгляды на расположенный на дамбе лагерь конкистадоров, до которого никак не смогли бы добраться. Итог всех ждал одинаковый. Поочередно пленников тащили к алтарю и тут же вырезали сердце…

На следующее утро Гонсало де Сандоваль, окутанный самыми мрачными думами, покинул корпус Педро де Альварадо. Ему предстояло вернуться к Кортесу и доложить обо всем. А затем еще двинуться к своему отряду. После такого тяжкого дня приходилось проявлять максимальную осторожность. Ацтеки, поверив в себя, могли устроить засаду где-нибудь по пути.

Гонсало ехал и думал о том, что ни один рассказ не передаст всей той горечи, что он пережил минувшим вечером. Хуже печали и жалости к погибшим его тяготило осознание своего полнейшего бессилия. Он понимал, что война далека от завершения, а значит, будут еще плененные испанцы, которых он никак не сумеет спасти.

Вспомнился эпизод, когда в одном из покоренных городов к нему сам не свой от ярости пришел Фернан Гонсалес. Он рассказал, что нашел дом, где держали перед смертью пленных конкистадоров и даже обнаружил на стене прощальную надпись одного из них. Сандоваль тогда еле успокоил разгневанного Фернана и убедил его, что нельзя нарушать приказ Кортеса, который велел не сводить счеты в городах, которые добровольно сдались. Теперь Гонсало угрюмо думал о том, что ему самому сложно будет в будущем с холодной головой следовать распоряжениям генерал-капитана. После всего того, что он вчера увидел!

Но добрался Сандоваль без проблем. Кортес, узнав, что корпус Альварадо уцелел, немного приободрился. Теперь предстояло снова готовиться к битвам с Теночтитланом. Однако император Куаутемок тоже не терял времени даром. Во все окрестные города направил он гонцов со строгим приказом отказаться от союза с чужаками. В качестве подтверждения военных успехов столицы эти делегаты несли с собой убедительные доказательства. Содранная с голов и лиц кожа испанцев ясно давала понять, что их можно и даже нужно побеждать, захватывать в плен и приносить в жертву.

13. Пророчество Уицилопочтли

После попытки прорваться в Теночтитлан прошло несколько дней. Испанцы, которые едва не потерпели тогда разгромное поражение, не впадали в уныние. Да, штурм закончился неудачей, но ведь и ацтеки ничего не добились. Они не отбросили конкистадоров, не обрели новых союзников, даже не нанесли войску Кортеса серьезного урона убитыми. Испанцы продолжали постепенное и планомерное движение вперед. Они оттесняли индейцев с земляных насыпей, подбираясь все ближе к городу. Бригантины на озере все так же вели борьбу с лодками ацтеков. Проломы в дамбах засыпались, открывая доступ пехоте и кавалерии. Ничто не предвещало беду.

Но в один из дней Эрнан Кортес обнаружил, что значительная часть союзных индейцев покинула его корпус. Это не было организованным отступлением. Просто утром на местах не оказалось несколько тысяч солдат. Видимо, еще начиная с вечера постепенно то один, то другой небольшой отряд отходил и как будто растворялся во мраке.

Испанцев было слишком мало, чтобы уследить за многотысячным войском союзников. К тому же, они большей частью находились на передовой и чересчур поздно обнаружили, что тылы опустели и почти никем не защищены. Не на шутку встревоженный Кортес на самой быстрой бригантине поспешил через озеро к следующему лагерю. Там он застал обескураженного Гонсало де Сандоваля, который тоже пытался понять, куда же делись его союзники. С ним осталась едва лишь сотня индейцев.

– Гонсало, назначь пока заместителя, а сам поднимайся на борт. Доберемся до лагеря Альварадо и посмотрим, как обстоят дела у Педро, – приказал Кортес.

Здесь им предстала картина более обнадеживающая. Именно к корпусу Альварадо были прикомандированы тлашкаланцы. И хотя многие из них и ушли, но осталось несколько вождей, наиболее мужественных и дисциплинированных. У каждого из них был свой личный отряд отборных воинов. Таким образом, несколько сотен тлашкаланцев сохранили верность испанцам.

Сам Педро с трудом сдерживал бешенство. Его красивое лицо пылало таким гневом, что даже оставшиеся вожди старались не попадаться ему на глаза.

– Что скажете, сеньоры? – обратился Альварадо к приплывшим к нему Кортесу и Сандовалю. – Вы еще пытались меня убедить, что на дикарей можно положиться! Пропали! Растаяли как туман под лучами солнца! Тысячи дезертиров! Каждый индеец в душе предатель! Эрнан, а помнишь, как я говорил тебе, что они понимают лишь язык силы? Вот и результат! Тлашкалу мы несколько раз разгромили и сегодня ее солдаты – это единственные, что остались верны долгу! А всех тех, кого ты по доброте душевной принял под крыло без боя, давно уже и след простыл! А у меня не хватит солдат для того, чтобы по этим следам пустить погоню и примерно наказать негодяев! Что делать будем?!

– Для начала выслушаем вождей Тлашкалы, – ответил Кортес.

Идея оказалась разумной. Храбрый Чичимекатекутли, уже не раз доказывавший как свою отвагу, так и верность союзникам, ждал капитанов с хмурым видом. Рядом с ним осталось около сотни людей – его личный отряд телохранителей. Большая же часть тлашкаланцев покинула армию.

Чичимекатекутли и сам уже сносно понимал испанский язык, но в таком деле нельзя было допускать даже малейших неточностей. Поэтому разговор шел через Марину.

– После того, как нам не удалось ворваться в Теночтитлан ни по одной из дамб, ацтеки воспрянули духом, – рассказывал вождь. – Но мало того. Жрецы грозного Уицилопочтли совершили огромное жертвоприношение во всех храмах столицы. Среди прочих, как я понимаю, погибло на алтарях и немало испанцев. Ацтеки утверждают, что их бог, довольный таким подношением, снизошел к молящимся и предрек, что белолицые чужаки, а также все их союзники погибнут через десять дней.

– Откуда это известно? – поинтересовался Кортес.

– У ацтеков все еще хватает лодок. Они разослали гонцов ко всем значительным племенам. Люди Куаутемока побывали в каждом крупном городе, показывали то, что осталось от убитых испанских пленников. Обещали прощение всем, кто откажется от союза с Малинче, а также грозили страшными карами от самого бога Уицилопочтли тем, кто поддержит чужаков. Я узнал об этом сегодня утром. В нескольких ближайших городах есть верные мне люди.

– У ацтеков, похоже, даже среди наших союзников хватает внедренных шпионов, – не скрывая досады объявил Кортес. – Они наверняка прямо в войске распространяли слухи о гневе богов. Буквально у нас под носом! А мы даже не заметили! Плохо дело, сеньоры…

– Да как тут уследишь, – обескураженно пробормотал Сандоваль. – Испанцев меньше тысячи и все они на передовой. Некому шерстить войско и выявлять шпионов.

– Неужели отважные воины поверили бреду, который, якобы, произнес каменный истукан?! – вновь закипая гневом, спросил Альварадо. – Мало мы с язычеством боролись, Эрнан.

– Я очень рад, что твои доблестные телохранители не запятнали себя позором предательства, – сказал Кортес вождю.

– Ты можешь положиться на мою верность. Остальные тлашкаланцы, устрашенные сейчас лживыми речами ацтекских жрецов, со временем устыдятся своего малодушия и вернутся в твое войско. Мы бились против ацтеков даже в одиночку. Тем более продолжим сражаться рядом с такими воинами как вы, – с достоинством ответил Чичимекатекутли.

Генерал-капитан с благодарностью кивнул. Он уже не раз убеждался в отваге и верности этого человека. Но он также понимал, что от нескольких вождей мало что зависит. Тлашкаланцев осталось слишком мало. А если сама их республика увидит, что войско Кортеса проигрывает войну, то уж точно не отправит на помощь испанцам новое пополнение. Тут один Чичимекатекутли ничего не решит.

– Что же, сеньоры, приготовимся к бою. Педро, продолжай постепенно наступать со своей стороны. Мы с Гонсало вернемся к нашим корпусам.

Эрнан Кортес стоял на палубе бригантины и лихорадочно пытался найти выход.

«Вот что могло нас ждать, если бы я не пресек мятеж Шикотенкатля. Союзники разбежались. Безумцы! Разве они не понимают, что победа императора Куаутемока опять ввергнет все окрестные племена в прежнее рабское состояние? Неужели готовы и дальше отдавать своих родных на алтари Теночтитлана? Да, кто бы мог подумать – местным жрецам удалось то, что не получилось у Шикотенкатля!»

Ацтеки, похоже, только этого и ждали. Они прекрасно видели, насколько уменьшились армии, совсем недавно отброшенные ими от города. И теперь желали тут же воспользоваться преимуществом…

Фернан и Себастьян стояли, приготовившись к бою, среди десятков других конкистадоров. Они находились на дамбе недалеко от города. Отсюда открывался великолепный вид на движущееся им навстречу войско. Из Теночтитлана катился настоящий поток индейцев. Тысячи человек в ярких, красочных одеждах, в высоких конических шапках, в хлопковых доспехах. С великолепными расписными щитами, украшенными по нижнему краю длинными перьями. Кое-где глаза различали костюмы элитных частей. Вот шли воины-ягуары, в пестрых желто-черных костюмах и шлемах, изображавших голову зверя. Чуть дальше шагали воины-орлы в доспехах, покрытых перьями и массивных шлемах в виде орлиной головы.

– Смотри, а вот и боевые жрецы, – прошептал Себастьян.

Фернан к этому времени также уже научился сносно разбираться в знаках отличия ацтеков. Чем больше пленников для жертвоприношений захватывал воин, тем выше поднимался его статус. Гонсалес видел мужчин в темных одеждах и высоких шапках, расписанных белыми точками. Они шли, держа копья с обсидиановыми наконечниками и щиты, разрисованные под стать своему хлопковому доспеху.

– Звездные куэштекатли, – сказал Фернан. – Жрецы, пленившие не меньше четырех человек. Именно у одного из них я и позаимствовал одежду, когда пробрался в Теночтитлан.

У многих индейцев высокий статус подчеркивало знамя, прикрепленное ремнями к спине. Так и расцветали над их головами высокие плюмажи из ткани и перьев: бордовые, ярко-зеленые, синие, белые… Несколько раз на глаза попадались узнаваемые желтые костюмы бритоголовых куачиков – наиболее опытных и грозных бойцов.

Соотношение сил было для солдат Сандоваля просто катастрофическим. На каждого испанца или союзника приходилось не меньше сотни противников. Фернан почувствовал, как внутри тугой пружиной начинает закручиваться слепая ярость. Она выжигала даже намек на сомнения и нерешительность, вполне объяснимые при таком множестве врагов. Гнев все набирал обороты, грозя вот-вот вырваться из-под контроля и заставить его кинуться навстречу врагу. Нечто подобное он уже испытывал перед битвой при Отумбе.

Сегодня, как и тогда, ацтеки шли в бой, нимало не сомневаясь в своей победе. Столь самоуверенные и самодовольные, опьяненные своим численным преимуществом и предвкушающие легкую победу. Гонсалес видел воинов и боевых жрецов, которые наверняка мечтали захватить как можно пленников, получить новый костюм и поднять свой статус еще выше.

«Мерзавцы! – пронеслось в голове Фернана. – Вы, похоже, уже мысленно празднуете победу?! Думаете, что две сотни испанцев не сумеют разогнать вашу дикарскую орду? Собрались как на парад! Мечтаете о победе, о новых регалиях? Сегодня цвет воды в озере Тескоко станет алым от индейской крови!»

– Фернан, остынь, – прозвучал над ухом голос Себастьяна. – Стой в строю. Нечего нам мчаться навстречу дикарям. Зачем тратить силы? Сами сейчас подойдут, никуда не денутся.

Риос, прекрасно видя состояние друга, готов был уже ловить Гонсалеса, если бы тот, ослепленный гневом, рванулся вперед, в атаку на вражескую армию.