Оттепель 60-х

Но я в корне с ним не согласен и уверен, что чем дальше во времени уходит жизнь, тем значительнее для людей будут их произведения.

Есть ещё у нас старшина – само воплощение спокойствия, а может, равнодушия. Он никогда не повышает голоса, всегда улыбается и говорит: «Эх, мальчишки, мальчишки». А самому ему не более тридцати лет, и сам он пухленький и на вид добродушный. Занимается снабжением горюче-смазочными материалами.

24.03.64г

Искусство – это «жизнь, увиденная сквозь темперамент художника», – Эмиль Золя.

25.03.64г

Работы завершены. Рассчитываемся с совхозами. Совсем скоро обратный путь. Демонтажем точек дислокации и мобилизацией наших подразделений занимается капитан Курин. Собрал нас и произнёс вещие слова: «Ну, товарищи, всё, как говорится, «на мази», пора в путь».

Сходили на почту – писем нет. Корреспонденция уже переправлена в Александров-Гай.

28.03.64г

Колонна вытянулась. Уезжаем. Командир подполковник Химич почему-то отдал мне ключ от сейфа – перестраховка. Все мы теперь знаем друг друга. У меня перевязан глаз и поверх надеты очки – ячмени так не во время обложили моё око. Вот и закончилась ещё одна моя «целина». Едем в Александров-Гай.

Воскресенье. 29.03.64г

Ехали с трудом. Часто застревали в грязи. Начальники-командиры пересели в более проходимый Газ-63 – мост значительно выше от поверхности, чем у легкового Газ-69. До Александров-Гая добрались в три часа ночи. Но ещё долго катались по городу в поисках места для ночлега. Довелось и мне бродить по лужам, пока, наконец, не нашли пристанище на краю города в постоялом дворе на базе геологической экспедиции.

…Ждём погрузки. Говорят, будет два эшелона: на Горький и Москву. Первым едем мы – «горьковчане».

– Как ваш глаз, Бацуев? – спросил ротный.

– Отлично.

– Тогда едем со мной. – И я пошёл за капитаном, сели в машину. – Будем патрулировать, вы не против, Бацуев?

– Мне всё равно.

– Правильно, приказ есть приказ, – ответил Курин.

Мы поехали в центр города. Там оказалось много наших военных «целинников». И все они имели на руках «разрешение». Кто-нибудь да отпускал их. Оказались там и знакомые лейтенанты: Линский, Родионов и Оплачко. Ротный поговорил с ними, и мы направились в железнодорожный клуб. У входа стояли две машины. Внутри в разгаре были танцы, солдаты активно проявляли себя в этом мероприятии. Пока мы находились в клубе, одна из машин «испарилась». Поехали было за ней, но обнаружили ещё две. Ротный зафиксировал их номера.

А… невдалеке от клуба в Александров-Гае полыхало пламя – горела школа.

30.03.64г

Загружаем составы. Погрузка идёт быстро. Вот уже и 70 машин на платформах. И сами мы заняли купе классного вагона. Вагон цельнометаллический.

4.04.64г

Мы уже в Горьком со вчерашнего дня. Всю дорогу, пока ехали в поезде, спорили, как всегда, с Новиковым. Разгружались где-то возле Московского вокзала. Я сел в машину, управляемую по внешнему виду не то грузином, не то литовцем. Машина буксировала другой автомобиль. Ехали в воинскую часть. В дороге остановились. Оказалось, что в пути у нас отцепилась буксируемая машина, а мы даже не заметили. Остался лишь буксир. Вернулись в город. Витрины высвечивали заведения: «Колобок», «Ромашка», «Ресторан» и «Гастроном». Встретили колонну. Оказывается, мы вырвались далеко вперёд и нарушили порядок продвижения. Капитан Курин стоял на бульваре, поджидая нас. Шофёр вытянулся перед ним, не сходя с подножки. Ротный эмоционально бичевал шофёра словесной бранью. К счастью, нашу буксирную машину кто-то уже подцепил из состава колонны. Перед сном капитан Курин изощрялся не то над литовцем, не то над грузином: «Подъезжает ко мне и спрашивает: – А где Капочкин, товарищ капитан? – Это он о шофёре буксируемой им машины».

…Когда мы расставались с подполковником Химичем, он, после того как я передал ему ключ от сейфа, сказал: «Хорошо, езжай, если понадобишься, мы тебя вызовем» и пожал мне руку. Но я понял, что он имеет в виду другое: «Если надо будет свалить на тебя какую вину, мы тебя, хоть откуда достанем». Так закончилась моя «вторая целина».

Снова воинская часть «Три семёрки две пятёрки»

И вот я в своей части, вернулся со «второй целины» целым и невредимым. Сейчас я целиком в распоряжении старшины Шмалько. Центром любой воинской части, кроме штаба, где сосредоточены умы «милитаризма», имеется ещё и пространственный центр – это плац. Место, где происходят построения личного состава, утренняя физзарядка, строевая подготовка, вечерняя прогулка, а также принятие присяги. Старшина Шмалько, выдав белую краску, поручил мне воскресить все линии, которые украшают плац.

Потом я, по его поручению, занимался ещё более «серьёзной» работой. Носил чайники с кружками из караульного помещения в столовую для замены на чистые, а потом те же чайники с кружками назад – не меняют, потому что «грязные». «Если бы, – говорю, – они были чистые, зачем их менять?» Но доводы были бесполезными. И тут сообщают, что теперь «меняют», но когда я появился с ними в столовой, снова не взяли – «грязные». Тогда я отнёс их в казарму. И только на следующий день всё-таки обменял на «чистые».

Когда я туда-сюда носил чайники, то, возвращаясь в очередной раз из караульного помещения, встретил «Копчика» – лошадь полкового свинаря – бывшего дамского парикмахера из Москвы. «Копчик», запряжённый в подводу, вёз помои из кухни в свинарник. Дамский мастер шагал далеко позади повозки: «Копчик» привык возить грузы без вожжей и возничего. Он ориентировался прекрасно сам. Встречным машинам уступал дорогу по правилам уличного движения, и вообще шествовал по правой стороне. Это умное животное, находящееся в услужении солдат и свиней, и не предполагало тогда, если вообще могло предполагать, что буквально через день будут оскоплять созревших в половом отношении поросят – его полковых «собратьев».

В тот день поросята были необычайно подвижными и беспокойными. Недаром говорят, что свиньи самые чувствительные животные. Прибывший из дивизии ветеринарный врач, санинструктор и свинарь готовились к запланированному выхолащиванию самцов. Это делалось ежегодно для того, чтобы энергия животных не растрачивалась понапрасну, а превращалась в полезный продукт, идущий в солдатский рацион питания. Да и сами хряки после операции вели себя более спокойно: жадно поглощали корм и никогда уже не помышляли о «красотках».

Интуитивное, относительно безмолвное беспокойство животных продолжалось до тех пор, пока не попал под скальпель первый «пациент» ветврача. Затем страх и боль одного распространились на всё стадо и поднялся несмолкаемый душераздирающий поросячий визг, выражающий ужас происходящего. Хорошо, что свинарник находился на отшибе от жилых кварталов, примыкая к территории танковых боксов, охраняемых военными. Постовой, конечно, слышал этот истошный визг, но, согласно уставу, вскоре был сменён другим патрульным. А через некоторое время хирургические операции прекратились, и всё смолкло.

Зато после оскопления животных начиналось застолье у свершителей этого действа. Принятый внутрь медицинский спирт, скрашивал их трапезу и уводил в сторону мысли о том, что ты поедаешь детородное свиное «изначалие», в то время, когда подвергшийся оскоплению хряк лежит в ожидании заживления раны. И никто этим людям не мешал предаваться столь изысканному чревоугодию. Так здесь было принято, потому что «поросячья экзекуция» была плановой и обязательной.

9.04.64г

С утра была баня. До «приказа» осталось двадцать бань. Потом стреляли из автомата Калашникова. Отстрелялись «хорошо». Читаю книгу Даниила Гранина «Иду на грозу»: «…Ведь только через себя, человек может для всех».

19.04.64г

Ходил по городу со старшиной. Закупали кое-какие хозтовары. Люди казались интересными и смешными. Один мужичонка всё ходил наповоду у женщины. Он был ниже её ростом и с большой сумкой. Молчаливо и грустно выполнял все её указания.

…В хозмаге одна бабка усиленно прикрывала нос газетой. Я заглянул, а нос был лишь слегка поцарапан. Если бы она его не прикрывала, было бы и невдомёк, что её оттаскали за нос. Когда не видишь долго людей, это забавно. Так и посмеивался, сопровождая старшину Шмалько, не хуже того «мужичонки».

Наблюдаю, и кажется мне, что и солдаты стали лучше, чем были два года назад, – более человечней. А может, это оттого что сам стал старослужащим.

Старшина Шмалько отпустил меня до ужина в парикмахерскую. Мастер был один, поэтому пришлось дожидаться своей очереди. Впереди меня были два мальчишки, по-видимому, братья. Пока один из них сидел у мастера, другой, ему было лет восемь-девять, рассматривая меня, заговорил:

– А у меня папка тоже военный. – И вдруг спросил: – Ты коммунист?

– Нет, – говорю, – не коммунист.

– Обманываешь.

– Почему? – изумился я.

– А все коммунисты такие.

– Это, какие?

– Ну, как ты.

– Хитрые что ли?

– Да, хитрые.

– Значит, папка у тебя тоже «хитрый»?

– Ага.

– А он кто?