Оттепель 60-х

– Коммунист.

* * *

…Чудеса происходят у нас в полку. Где это видано, чтобы по плацу ходили пьяные военнослужащие? Всему виной «партизаны» – солдаты, которые отслужили пять лет назад и призваны на переподготовку. С утра с ними офицеры проводят разные занятия, а после обеда – не знают, что делать. Вот они и дефилируют по плацу. Поначалу их на субботу и воскресенье отпускали домой, а теперь, наверное, готовы отпускать и на ночь – так они неудобны в полку. Среди солдат-срочников появляются уже байки о переподготовщиках типа: «Если «партизан» приходит с увольнения в хорошем настроении, то это значит: Он побил жену, а если в плохом, то Она – его».

Дотошный майор Любченко, наткнувшись на такого «партизана», как всегда не мог остаться безразличным. Потом с возмущением рассказывал коллегам-офицерам: «Герасимов есть тут, спрашиваю у него: – Почему вы разгуливаете в пьяном виде? – А я,– говорит, – не пил: зашёл в санчасть – мне капнули спирту на больной зуб, вот он и пахнет».

Переподготовщики призваны служить на месяц, они отозваны со своих рабочих мест с сохранением зарплаты. Но полковые офицеры ждут не дождутся конца их «переподготовки». По возможности, лично я проявляю к «партизанам» особый интерес и даже записываю их рассказы. Вот один из них:

«Ещё были старые деньги, и я был маленьким. Мне дали три рубля на школьный завтрак. По дороге в школу я купил три «эскимо» – мороженое. Съел – и трёх рублей не стало. За завтрак платить было нечем. Дома я сказал, что деньги у меня отняли пацаны (я учился с переростками, и это было возможно). На другой день мамаша взяла меня за руку и повела в школу. «Кто взял у тебя деньги?» – спросила она у меня перед строем одноклассников. И я, не моргнув глазом, указал на одного парнишку. Тот, конечно, и не подозревал даже…

– Что же дальше?– поинтересовался я.

– Дома мне мамаша всыпала ремнём, не очень больно. Но когда за ухо схватила и пинка дала – было чувствительно. – И засмеялся. А потом добавил: «Ведь тогда деньги-то трудно доставались. Послевоенное было время».

* * *

9.05.64г

Вчера откровенничал с замполитом майором Чернобровкиным. Он слушал, что я о нём думаю. Его вызвали. Потом он встретил меня на плацу:

– Юра Бацуев, так мы и не довели свой психологический разговор до точки.

– Что поделаешь? – отвечаю.

– Ну, иди сюда.

Я подошёл.

– Значит, во мне много Ремарка? И это очень заметно? – спросил он.

– Да, это «исходит» из Вас.

Потом я думал, что вот уже можно запросто говорить хоть с кем и хоть о чём.

Этот замполит холостяк. И иногда на прогулке солдаты поют про него песню прямо во всё горло (надо будет переписать), и это слышал он не только сам, но, говорят, и командир. И только смеялись.

Я счастлив, что могу говорить всё, что думаю и что хочу, даже здесь в армии.

…Мой статус несколько изменился, хотя место моё по-прежнему в штабе, и меня при необходимости привлекают на штабные и другие учения полка. А в основном я теперь занимаюсь клубными работами. Мы с художником Травкиным оформляем библиотеку. Это конкретное дело. А вообще я должен следить за всеми клубными делами. Мне теперь доверяют закупать канцелярские и любые оформительские материалы и принадлежности, предназначенные для клуба. У меня даже появился уголок, наподобие кабинета, на втором этаже, где я нахожусь с киномехаником Гулиным.

В солдатском клубе имеется художественная мастерская, где почти безвылазно находится ефрейтор Травкин; довольно обширная и насыщенная литературой библиотека, которой заведует Раиса Ивановна; есть зал с кинобудкой, в которой орудует рядовой Гулин. А также в сторонке, слева от входа, имеется кабинет особого отдела с двумя звукоизоляционными дверями. Там всегда тихо и почти никто не бывает, а может, и бывает, но без привлечения внимания. Я попал туда мимоходом, столкнувшись и поприветствовав по-военному, с хозяином этой комнаты – тихим, всегда скромным в поведении – капитаном. Он как-то просто и по-свойски открыл передо мной двойные двери кабинета и усадил напротив себя на стул. Ничего там особенного не было, кроме сейфа и стола со стульями. Окно было почти до конца с двух сторон задвинуто занавесками. Говорили мы с капитаном «ни о чём». Но его приветливые и внешне доброжелательные глаза таили, как показалось мне, скрытое внимание. Я, сознавая куда попал, в мягкой форме дал понять, что служить в армии мне не нравится, и я жду не дождусь дембеля, чтобы вернуться к жёнушке и заняться гражданской жизнью. Он по-доброму меня слушал и… только. Не предлагал даже стать «стукачом». Видимо, не подходил. И не был он таким, как показывают теперь в кино, аскетом-особистом, бдительно стоящим на страже великой идеи и готовым карать всех инакомыслящих. Может быть, время изменилось, а может, он таким и должен быть, этот пока ещё капитан особого отдела.

Сейчас занимал меня больше рядовой Гулин – киномеханик нашего полка, который сменил Сашу Грейфа. Дело в том, что некоторых подлежащих демобилизации солдат, изъявивших желание после армии работать на Крайнем Севере или на других «стройках века», направляли туда досрочно. Саша Грейф попал в их число, и его сменил рядовой Гулин. Щуплый парень, дослуживающий первых год, рядовой Гулин успел, находясь в роте, оставить о себе заметный неприятный след. Он был клептоманом, и однажды ночью, когда солдаты получили денежное довольствие, во время сна ползком пробирался к тумбочкам, на которых укладывалась одежда, и вытаскивал из карманов деньги. Его поймали и порядком «отделали». Такова была предыстория. На то, что с ним произошло, я не подавал намёка до тех пор, пока из сейфа не исчезла коробка с набором для настольного тенниса. Проанализировав ситуацию и взвесив всё, я понял, чьих это дело рук. Кроме нас с Гулиным, никого в нашем закутке не бывало. Сейф я хоть и закрывал, но ключ оставлял в замочной скважине. Обнаружив исчезновение, я сказал Гулину: «Боря, в этом сейфе лежала коробка с настольным теннисом, я прошу тебя, пусть она завтра же вернётся на своё место». И спокойно ушёл в штаб. На завтра коробка появилась в сейфе, и мне даже показалось, что она не исчезала оттуда, и что я просто всё выдумал и напрасно обидел человека. Так это произошло. Никаких разговоров на повышенных тонах не было. И вообще, после этого у нас были такие же ровные отношения, как и раньше.

… Странно то, что после моего возвращения из армии, я от Гулина получил два письма, в которых он без всяких слов признательности сообщал о повседневной армейской службе.

31.05.64г

Ефрейтор Травкин по заданию замполита написал и красиво оформил схему. Трудился всю ночь. Однако оказалось, что в ширину она размерами на 20 сантиметров меньше, чем надо. И замполит Чернобровкин «обиделся» на художника:

– Ты подвёл меня, Юра Травкин. Больше тебе увольнения не будет.

– Выходит, эта схема не для занятий вам нужна, а для марафета, – сказал Травкин.

– Это на тебя доморощенный философ Юра Бацуев повлиял, – заметил при мне замполит.

– Неужели нужно влияние чьё-то, чтобы дойти до этого? – возмутился Травкин.

Позже в штабе майор Чернобровкин подаёт мне руку: – Здравствуй, Юра Бацуев, доморощенный философ.

– Здравия желаю, товарищ майор.

– Ты совсем совратил Юру Травкина.

– Почто так, товарищ майор?

– Работать не хочет. Ну, тебе простительно: тебя тут ничего не заставляли делать три года. Ты проникся скептицизмом, а вот Юру Травкина совратил…

И что-то дальше продолжал говорить, уходя по коридору. А я подумал, что откровенность моя начинает сказываться. Поделился об этом с Травкиным.

– Не стоило бы тогда с ним откровенничать, – посочувствовал он.

10.06.64г

Замполит вчера в мастерской сказал:

– Вот эти картины (он указал на этюды Травкина) сожги, Юра Травкин, чтоб через неделю их не было. – Он повторил это дважды.

– Конечно. Он сожжёт, раз Вы этого хотите, ведь он для Вас их рисовал. Ведь он ради Вас здесь служит даже, – сказал я и пошёл к выходу. Но он меня вернул: – Бацуев, мы вас исправлять не будем. Уже осталось немного до демобилизации, вы проотирались три года по штабам. У вас выработалась тенденция Луки-подстрекателя. Сейчас вы ходите и оказываете дурное влияние на Травкина своей подстрекательской гнилой философией…

И ещё что-то говорил в мой адрес за мою реплику.

Я вытянулся «по швам» и чётко по-военному сказал: – Виноват, товарищ майор, я больше подобных слов Вам говорить не буду. Только Лука, если Вы имеете в виду персонаж из пьесы Горького «На дне», не был подстрекателем, он был утешителем.

– Мне лучше знать, – прервал меня замполит, – кем был Лука.

Одним словом, теперь карты раскрыты: позаигрывал со мной замполит, поиграл в демократию да в откровенность и понял, что всё это совсем нелицеприятно.

Весь вечер я был расстроен. И сегодня нахожусь под впечатлением. В чём же я не прав? Груб? Прям? Только ли в этом?..

14.06.64г

Я выбрал в библиотеке одиннадцать брошюр, вот и занимаюсь ими в свободное время. Темы самые разнообразные: «Неопозитивисты», «Меченые атомы и растениеводство», «Глаз», «Кибернетика», «Общественное сознание», «Основы марксизма» и др. Меня обуяла жажда знаний.

…С замполитом была встреча в кабинете штаба полка. Я чертил схему. Он беседовал со мной, будто ничего не произошло. Травкину он говорил, что я «сачок». Всё это, может быть, правильно, но неприятно.

Травкин говорит, что книгами я занимаюсь исключительно «для книг». Понял его так, что занимаюсь ими «бестолку», что вызвало во мне тираду: «Конечно, – возмущался я, – лучше в свободное время водку пить, чем насыщать свой мозг знаниями!» Он сказал мне это, по-видимому, потому что я не играю с ними в волейбол. Но волейбол – это отдых, а занятия с книгами – это труд. Для меня достаточно того, что по утрам я занимаюсь гимнастикой и физически чувствую себя здоровым и бодрым.