Поиски Афродиты

«Когда мне будет лет 40, я женюсь. У меня будет много детей. И вот в один из зимних долгих вечеров я сяду у печки (еще лучше – у камина), соберу детей вокруг себя и расскажу им, какие испытания выдержал их отец под городом Щербаковым, который раньше (и потом) назывался Рыбинск. Если они не зарыдают, я повторю свой рассказ. Если они опять не зарыдают – я выгоню их из дома!»

Вот так писал я о том дне в своем дневнике месяца через три, подражая лучшему своему другу – Джеку Лондону.

День 21-е апреля так и остался в моей памяти как один из самых трудных – но прекрасных! – дней той моей жизни. Хотя целиком о нем, а точнее – о полутора днях 21-22 апреля – рассказывать детям, может быть и не стоит. Почему – вскоре станет понятным. Рассказы же моим друзьям обоего пола об этом дне, как правило, вызывали реакцию вполне адекватную, почему я и решил написать о нем здесь. Златокудрая Афродита все же была со мной, думаю. Хотя ей наверняка сопутствовал и солнечный Аполлон…

Белый простор Рыбинского моря. Деревня Легково на высоком его берегу – несколько километров от Малого-Семина. Темносинее небо, ослепительное лучистое солнце. Апрельская теплынь. Снег мокрый, но совершенно белый, сахарный. Только дорога разъезжена – зеленовато-желтые грязные колеи со следами тракторных гусениц и бурыми плюшками лошадиного помета. Пахнет свежестью, талым снегом и чуть-чуть навозом. Тела не ощущаешь, оно растворяется в этом разгуле воздуха, света, легкого весеннего ветра.

Приехав, я тотчас понял, что для ловли остались считанные дни, рыба испортится в этом неудержимо надвигающемся тепле, впереди – ошеломляюще прекрасное время свободы, и препятствие только одно: очень малое количество денег сейчас и огромный московский долг. Значит, рыбу нужно купить на те деньги, что у меня остались. Чтобы потом продать. И сделать это нужно как можно быстрей.

Удалось получить еще немного денег за фотографии деревенской свадьбы, что я ухитрился сделать в прошлую поездку и, истратив все, кроме нужных на обратный билет, я купил целых 65 килограммов – леща, судака. И договорился с трактористом, что захватит меня завтра и довезет до самого Щербакова, где и погружусь на московский поезд. Трактор будет стоять в четыре утра у правления Рыбзавода. Нужно осторожно, чтобы никто не видел, положить в прицеп мешки с рыбой. А потом потихоньку и незаметно подсесть в кабину к трактористу, когда он, погрузив в прицеп какие-то вещи, поедет в Щербаков.

Конспирация необходима потому, что с покупателями рыбы серьезно боролись. Бизнес выгодный – покупали у рыбаков Рыбзавода по полтиннику за килограмм, а в Москве продавали по два, три, а то и по четыре, даже по пять рублей, если хороший судак. Называлось это спекуляцией, к тому же и «подрывом государственной рыбодобычи», потому что Рыбзавод из-за таких покупателей не выполнял план. На ноги была поднята местная милиция, и здесь, и в Щербакове перекупщиков ловили, отбирали рыбу и судили за спекуляцию. Так что я, конечно же, рисковал, отчасти рисковал и тракторист, но, во-первых, я ему заплатил, а во-вторых, потому и должен был незаметно положить мешки в прицеп и незаметно потом подсесть в кабину: мол, тракторист, ничего и не знал.

Бегая по рыбакам (некоторые меня уже знали и считали за своего, чем я, конечно, гордился), покупая рыбу «с миру по нитке», я допустил серьезную ошибку. Купить рыбу было нелегко – рыбаки боялись, – но время поджимало, и я в поздних сумерках увидел подводу, на которой рыбаки возвращались с моря. Недолго думая, попросту, я обратился к ним с вопросом:

– Рыбки не продадите, мужики?

Ответом мне было ледяное молчание. Я не придал ему особенного значения и только потом – в следующую поездку – узнал, что с рыбаками на подводе ехал аж сам директор Рыбзавода, который тотчас же и решил, что я один из так ненавистных ему спекулянтов. Как выяснилось тоже после, он навел обо мне справки, и если бы я на следующий день ранним утром не уехал, то мог бы серьезнейшим образом погореть: утром в избу к бабе-Ане, у которой я останавливался, нагрянул он сам вместе с местным милиционером, чтобы конфисковать купленную все же мною рыбу и забрать меня…

Итак, 65 килограммов я все же набрал, что составило два мешка (30 и 35, у меня был безмен, я знал точно), их и нужно было дотащить утром до трактора – а это от избы бабы-Ани километра два с половиной. И тогда тот рыбак, у которого я рыбу покупал последним, предложил остаться на ночь у него, перетащив мешки к нему: от него до Рыбзавода ближе на полкилометра. Что я с благодарностью и сделал. Кроме двух мешков с рыбой, был у меня обычный рюкзак с рыболовными принадлежностями, маленьким чемоданчиком, запасной одеждой, фотоаппаратом, коловоротом для сверления лунок… В общей сложности килограммов 75. Дородностью сложения я не отличался – рост 172, вес 67, – но энтузиазм был настолько велик, что тяжесть груза меня особенно не смущала, хотя и сам Бумагин, у которого я остался ночевать, и его жена и сын головами качали, глядя на мой багаж.

– Ну, ничего, за два раза оттащишь, – сказал старший Бумагин, – а в Щербакове тракторист подсобит.

Мои метания в поисках рыбы закончились поздно ночью, удалось лечь спать лишь во втором часу. А разбудили в три.

Полтора километра расстояние небольшое, но дорога плохая – выйдя на минуту из избы, я удостоверился, что за ночь не подморозило и придется идти по мокрому снегу да к тому же и напрямик, без дороги, а в одном месте на пути овражек, глубокий снег и ручей. Могу и не успеть, если за два-то раза. Связав оба мешка наперевязь с помощью Бумагина, взвалил их на плечо, предварительно надев рюкзак и решив тащить все сразу. Потихоньку, но зато в один прием. Вперед! Смок Белью у Джека Лондона и не такое таскал – вспомнить хотя бы перевал Чилкут…

Однако по мере движения меня начало перекашивать: 65 кг на одном плече – это слишком. Лучше, может быть, даже 120 да ровно, подумал я.

С каждым шагом становилось все тяжелее, а тут еще глубокий мокрый снег под ногами, пот начал заливать глаза. Дотащившись кое-как до овражка – позвоночник мой изогнулся серпом, – я понял, что перебраться через глубокий снег и ручей с полным грузом мне не удастся, да и время уже поджимает – тракторист ждать не будет, решит, что я передумал, и что я тогда буду делать?

Быстро приняв решение, я скинул свой груз прямо в снег, разрезал веревку, скрепляющую оба мешка, вскинул один из них на спину и почти бегом рванул через овраг. Снег был почти до верху сапог, но ручей, слава Богу, удалось форсировать, не зачерпнув. На другой стороне уже не снег, а песок, все-таки лучше – быстрей, быстрей сквозь редкие сосенки! В утренних сумерках увидел правление Рыбзавода, трактор с прицепом, никого нет рядом, слава Богу. Положил быстренько мешок в прицеп, хотел кинуть туда же и рюкзак, но в последний момент передумал – мало ли! – и бегом ринулся за вторым мешком. Взвалив его на плечо и перебираясь через овраг, услышал вдруг тарахтенье мотора. Трактор! Тревога мгновенно плеснулась во мне – не может быть! что же он раньше времени-то?! – но потом я подумал, что, видимо, он только разогревает мотор, к тому же увидит мой мешок и поймет. Тем не менее, сердце забилось молотом – уедет, иди потом, доказывай! – я рванул по глубокому снегу с тяжелым мокрым мешком за плечами, перешлёпал ручей, естественно, зачерпнув и воды, и снега, и на последнем дыхании побежал по песку сквозь сосны, с ужасом отметив вдруг, что трактор тарахтит как будто бы уже не на одном месте, а – движется! Точно, он двигался по дороге влево, как и положено – на Щербаков! Я даже увидел его в серых сумерках вдалеке, бросил мешок, побежал ему наперерез и закричал. Но где там. Трактор ушел. С моим мешком, в котором была самая отборная рыба – судак.

А я остался с другим мешком, более тяжелым, но менее качественным – лещ главным образом. И без трактора. А до ближайшей станции отсюда около восемнадцати километров по никудышней дороге с разводьями и разливами – на лошадях сейчас не ездят, только на тракторах. И оставшаяся рыба наверняка испортится, если не уеду сегодня в Москву: день, судя по всему, будет очень теплым. Поезд же ходит один раз в сутки, из Щербакова в десять утра с чем-то.

В первый момент опустились руки. От обиды, естественно, защипало глаза: как же он так мог? Но потом решение вот какое: оставляю только 20 кг, кладу в рюкзак и чемоданчик, который ведь у меня на полозьях. Сейчас только четыре утра, времени хватит. Даже если по три километра в час из-за ужасной дороги – все равно буду на станции около десяти, времени хватит. А сначала все же вернусь к Бумагиным, оставлю лишнюю рыбу и… Может, чаем напоят на дорожку. И – вперед!

Вернулся. Напоили чаем, поругали тракториста.

– Небось, со вчерашнего не протрезвел, – констатировал старший Бумагин.

– Вот что, – сказал он, подумав. – Бери мои санки, у меня хорошие сани, большие, клади свой мешок и – вперед, в Переборы, через море. До Кобостова ты все равно не дойдешь никак – там на полдороги разлив, трактора там и то не ходят, Сашка-то на своем тракторе другой дорогой поедет, в Переборы тоже, а это ой-ой сколько. По морю ты как по полу пойдешь, снег-то со льда весь сошел, тут километров 20, ну 25, не больше. К поезду и поспеешь. Давай, чай пей и быстро вперед. А санки вот по этому адресу оставишь, я тебе напишу. Там мой друг живет, скажешь, что я на днях приду, заберу. Направление по солнцу держи, не ошибешься.

И радость тотчас взвилась во мне… От души поблагодарив этих добрых людей, я спустился по крутому грязному склону берега на чистый лед, перебравшись предварительно через довольно широкую береговую закраину, тщательно увязал свой груз и легко зашагал вперед, а в спину мне светило встающее солнце и уже ласково грели его лучи… Вот он, мой перевал через Чилкут!

Да, спасла же вот меня судьба и от директора с милиционером, и от весьма рискованного пути по воде и по грязи с тяжелым грузом – думаю теперь с благодарностью. Подтвердилась оккультная добрая истина: помощь приходит в самый последний момент. Если, конечно, ты этой помощи достоин… И шагал я с радостью, действительно как на крыльях – и вокруг было просто немыслимое великолепие: огромное голубое небо, ошеломляющее весеннее солнце, берег вдалеке справа. А позади, слева и впереди – бескрайняя плоская поверхность льда, серовато-голубоватая, кое-где, правда, еще покрытая снегом и настом, который под моими сапогами и полозьями санок проваливался… Иногда на пути встречались островки глубокого снежного месива… Но все равно трудно припомнить, когда еще в жизни до этого момента я был так счастлив: Джек Лондон, дорогой Джек, я постараюсь быть достойным тебя, нашей давней дружбы!…

Несмотря на оставшийся кое-где снег, шагал я довольно быстро, но вот на пути откуда ни возьмись, как говорится в сказках, появилось уже препятствие посерьезней: с далекого берега несся светложелтый бурный поток талой воды. Целая река! Времени было в обрез – неизвестно, какие еще сюрпризы ждут меня по дороге (лед, как оказалось, далеко не «пол»)! Обходить поток просто немыслимо – долго! Но и переходить вброд рискованно: вдруг лед под ним не выдержит? Скорей всего даже – не выдержит: вода несет, словно в горной реке. Провалишься и… С концами! Не говоря уже о такой мелочи, что даже и не проваливаясь можно в сапоги зачерпнуть. Поскользнуться можно в воде. Сани поток может подхватить и… Что же делать?

С минуту я простоял, решаясь. С тоской посмотрел влево, по течению Желтой реки. Бесполезно. Километра два-три обходить, да и то неизвестно, что там. Не исключено, что там вообще промоина. Что делать? И я… решился.

Поток сносил сани, было скользко очень, я едва держался. Но ледяное дно, слава Тебе, Господи, выдержало. Не поскользнулся, устоял на ногах! Не провалился и даже не зачерпнул. Пронесло…

Потому и запомнил на всю жизнь тот «самый длинный день», что, думаю, ангел-хранитель мой не покидал меня ни на миг – хотя и подвергли меня тогда испытанию…

Но на поезд все-таки опоздал. Пока преодолевал препятствия, пока искал потом, где вылезти на крутой берег с санями, на которых было, как ни как, килограммов 40 с лишним, – а берег высотой с большой дом да обледеневший, скользкий – и лед, и снег, и грязь! – а потом искал еще по адресу дом друга Бумагина… Дом нашел, но на мой стук никто не откликался. Однако к стене снаружи было прислонено несколько санок. Я прислонил свои и написал записку… Потом тащился с мешком и рюкзаком на вокзал – он был далеко, пришлось ехать на автобусе, постоянно оглядываясь, опасаясь милиционеров – по моему мешку сразу можно было понять, что в нем. Плечи ныли невыносимо… Дотащился до вокзала благополучно, но мой поезд, увы, ушел. Следующий только завтра в это же время. Есть какой-то проходной среди ночи, как мне сказали, но с таким мешком не посадят ни за что. Какая-то женщина посоветовала, что лучше мне спрятать мешок с глаз подальше – милиция увидит, горя не оберешься. Мало, что отберут, еще и посадят. Спекулянтов много развелось, и милиция злая.

В вокзальной камере хранения приемщица даже руками замахала:

– Ты что?! Рыбу?! У нас тут вчера двое сдавали, дак милиционеры зажучили. Женщина дак убежала, а мужика скрутили, все отобрали, в кутузку повели. Иди спрячь где-нибудь, пока милиция не видала… Я тебя не видела и не знаю…

Да, однако, подумал я. Не Чилкут получается, а «тысяча дюжин». У того яйца протухли, а у меня, похоже, рыба закиснет. Что делать-то?

Первое, что придумал. – запихнул мешок под вокзальную лавку. И сел в мрачном раздумье. Одно хорошо: аромата пока не ощущалось. Да, но поезд будет только завтра, а в Москве окажусь послезавтра. Теплынь… Можно, конечно, бросить мешок к чертовой матери и уехать ночью на проходном. Но тогда… Во-первых, все лишается смысла. А во-вторых… Убыток от поездки составит 180 рублей. Где их взять? А ведь я соседям должен. Три сотни с лишним…

– Вы не знаете, есть тут какая-нибудь гостиница, что ли? – спросил я у соседки по лавке.

– Дом крестьянина есть, дак.

– Далеко?

– На автобусе остановки три.

– Оставлю мешок под лавкой, ладно? Пойду, посмотрю, как и что.

– Дак оставляй, чего ж. Только милиция если…

– Я быстро.

Вышел на волю. Есть хотелось ужасно, голова кружилась от голода. На другой стороне площади увидел забегаловку. Чуть-чуть денег еще осталось. Взял кружку пива и несколько пирожков с мясом. С пирожками и глотками восхитительно вкусного пива жизнь возвращалась в изможденное тело. В голове прояснялось. Внезапно я осознал очередную прелесть момента: никто не указывает мне, что нужно делать, как жить, я сам все решаю, сдаю экзамены не какому-нибудь дохлому доценту, «общественнику» или Ольховскому (который так любил издеваться на зачетах, экзаменах), а самому себе! Или кому-то, кто действительно имеет право принять у меня экзамен. Да еще по тем дисциплинам, которые мне на самом деле нужны. И даже милиция не пугает меня! Она существует как данность, как мороз или дождь, как нежеланная оттепель, как распутица или холодный ветер, не больше. От нее можно защититься – например, спрятать мешок с рыбой под лавку, – а потому мы вроде как бы и на равных. Честная борьба! Да, у меня ни хрена нет денег, но заработаю, заработаю! Я – свободный человек, мне не нужно, мучаясь, переписывать дурацкий, никому не нужный конспект, не нужно делать умный вид перед экзаменатором, не нужно придуриваться перед садисткой-англичанкой (она почему-то невзлюбила меня и придиралась на каждом слове), трястись над тем, чтобы поставили закорючку в зачетке, стараться, не попадаться на глаза Вере Ивановне, подхалимничать перед старостой, чтобы отметил присутствие на лекции, не нужно лгать, лгать, лгать. Господи, да это ведь и есть счастье! Я судорожно и счастливо вздохнул. Как ребенок.

За соседним столиком стояли два парня. Наверное, у меня был какой-то особенный вид, потому что один из них подмигнул мне и сказал другому так, чтобы я слышал:

– Свой парень, видно сразу.

Этот другой был тот еще фрукт – кривой на один глаз, со шрамом на щеке, со свирепым, остановившимся взглядом здорового глаза. Первый же – довольно интеллигентный на вид, хотя явно «блатной», с умным улыбчивым лицом, лет двадцати пяти. Он взял свою кружку с пивом и подошел к моему столу:

– Можно?

– Пожалуйста.

– Откуда, друг? – он смотрел на меня с улыбчивым прищуром, оценивая.

– Из Москвы. Проездом, – коротко ответил я, жуя очередной пирожок и наслаждаясь пивом.

– Завтра едешь?

– Ага.