Поиски Афродиты

– Куда я тебя… В п… или в ж…? – рассерженно вдруг начал допытываться Валерка у маленькой Лены при всех. – Говори, слышишь! Куда, в п… или в ж…?! Скажи честно!

– Туда…

– Куда туда?!

Лена заплакала.

Миша Дутов потом конфиденциально сообщил мне, что я, мол, Светке понравился, но она именно поэтому, якобы, решила подольше мне «не давать», чтобы, значит, привязать к себе покрепче…

– Ты зря ее сразу не сделал! – посетовал Миша. – Теперь труднее будет, она в тебя влюбилась, по-моему, и будет стесняться, оттягивать, ломаться, вот посмотришь. Зря ты. С ней же вся Лепиловка жила, она опытная, знает, что и как… Зря упустил.

И добавил мой благородный друг, что стаж Светка имеет с 12-ти лет, а однажды у нее было общение то ли с шестью, то ли с восемью парнями одновременно… А Лепиловка – это небольшой район недалеко от нашего дома с весьма криминальной репутацией…

Из дневника:

«22 декабря, среда. Мрак и тоска. Иду от остановки автобуса к станции метро. Возвращаюсь из университета после коллективного зачета по математике за третий семестр. Сыро, туман, ноябрьского мороза как не бывало. Декабрьская слякоть. Блестит мокрый асфальт, пешеходы уныло месят грязную снежную кашу, с шипеньем и брызгами проносятся автомашины. Время еще не позднее, но уже темно, тускло горят желтые фонари.

Неделя зачетов началась в понедельник, 20-го. Одна за другой две контрольных. Первую нахально списал у Пашки Васильева, другую чудом осилил сам. Но, боюсь, плохо: задачи, кажется, решил неправильно. Увидим. Сегодня на коллективном зачете черт дернул преподавателя меня вызвать – ведь я же хорошо написал контрольную (списав у Пашки), – вот он и вызвал меня. А быстро поняв, что ни черта я на самом деле не знаю, принялся издеваться. Такого унижения я давно не испытывал. Как ни странно, зачет мне все же поставил, но ведь экзамен предстоит – там и вспомнится. Завтра – линейная алгебра, послезавтра марксизм, а 29-го экзамен по английскому.

Ощущение, что ползу по скользкому склону: несколько неверных движений, и лечу вниз. Незачет, беседа «по душам» с деканом, не допускают к экзаменам, отчисление и, наконец, армия. Это, последнее, – самое страшное: «ты начальник – я дурак». И все мои великие замыслы летят к черту – там, говорят, научат «Родину любить». Навсегда.

Денег, разумеется, нет. Долги. Жрать приходится редко. Ноги мокрые – ботинки порвались. Других нет, а на носу морозы. У Риты тяжело тоже. У меня же ни к чему желания нет, вот в чем дело. Никаких желаний нет вообще, увы. В комнате моей живут ребята-студенты, жильцы. Аж целых трое – жить-то мне ведь на что-то надо. Хорошо хоть платят почти регулярно.

Иду, иду к метро по грязной декабрьской улице, бреду. Тоска, тоска. Мелькание машин, мельтешенье теней-пешеходов. Тусклые, унылые фонари. Грязь, туман, морось. В метро хмурые озабоченные лица. Чужие все. Дома грязь и бардак. Ребята тоже не в настроении. Сил нет даже разговаривать, ложусь на свое железное ложе. Все мы какие-то дохлые. Но спать рано, базарим нехотя.

– В карты, что ли? – лениво предлагает кто-то.

– Давайте…

Игра называется «храп» – думать не надо, не преферанс.

– Кто сдает?

– До туза, ребята, до туза…

Даже сны нормальные перестал видеть. Так иной раз промелькнет что-то – Алла, например, – но как-то вдалеке, отблеск давний. И никаких полетов даже во сне. И никаких оргазмов-поллюций, увы. Скучно. И Рая не снится. С Ленкой тоже тоска. Ничего подобного первой ночи. Да уж, эта первая ночь…»

Ленка

Итак, еще одно: Ленка.

Из дневника:

«…То был очередной «вечер группы» в моей комнате с девчонками из Пединститута. Эти «вечера группы» придумал я. Ведь познакомиться с девушкой у нас совершенно негде – если только по месту работы или учебы, – а ведь на факультете с девчонками туго. Но в общежитии высотного здания есть гостиные на каждом этаже, и меня однажды осенила идея: устраиваем «по комсомольской линии» вечер группы и приглашаем на него официально девчонок из какого-нибудь «женского» института – Педагогического, к примеру, или Медицинского, где большинство, наоборот, девушек. А приглашаем сами: едем во время занятий, ходим по коридору в перерыве между лекциями, выбираем самых симпатичных, представляемся, назначаем встречу в метро, встречаемся, едем с ними в гостиную… Один вечер таким образом состоялся, но потом возникли сложности: мы же хотели почаще, а нас не захотели пускать: в общежитии система пропусков…

Ну, и моя идея получила развитие у меня же: договариваемся, значит, как раньше, но, встречаясь в метро, с грустным видом говорим, что гостиная – надо же, вот не повезло! – оказалась занятой, потому что деканату взбрело в голову организовать вечер афро-азиатских студентов… Но мы – раз уж встретились – можем поехать на одну квартиру – недалеко! – которую снимают несколько наших студентов.

Девушки уже настроились, отпросились дома, соответственным образом нарядились (некоторые даже брали бальные туфли с собой) – не возвращаться же теперь домой… И мы едем в мою коммуналку. А я заранее пригласил знакомых парней. Да и ребят-жильцов у меня ведь трое.

Договаривался с девчонками, разумеется, я – брал с собой кого-нибудь из ребят «для тыла», – встречал тоже я с кем-нибудь. Дошло до того, что мы назначали встречу иной раз сразу двум компаниям с разрывом в полчаса и либо приглашали тех, кто больше нравился, либо объединяли. За два месяца в моей бедной комнате перебывало что-нибудь человек двести, мы ведь чуть ли не через день вечера устраивали, все московские «женские» институты объездили, некоторые по нескольку раз (разные факультеты). О нас уже слухи ходили: «Ребята приглашали в университет, а привели в какой-то сарай, и там творилось такое!…»

Не творилось, естественно, ничего – танцевали, играли в полудетские игры, чуть-чуть выпивали иногда… Толку, правда, от этих вечеров не слишком-то много: ну, познакомились, а дальше что? Вот и пример показательный: Ленка.

Черненькая, очень живая, красивая – похожа на Лору Соловьеву. Танцую главным образом с ней, потом провожаю, беру телефон, дня через три звоню, и мы новой компанией собираемся опять у меня – и опять те же дурацкие игры, танцы.

– Эдька предложил поиграть в платочек! – вдруг говорит Лена и тянет меня за рукав в угол, где сидит, улыбаясь, мой сосед по квартире, брат Валерки Гозенпуда, Эдик. А с ним девушка, Настя. Играть-то нужно вчетвером, потому что у платка, как известно, четыре угла. Платок собирается в горсть, каждый берется за торчащий из горсти уголок, платочек растягивается, и те, кто оказывается по диагонали, целуются, Дурацкая, конечно, игра, детская, но…

– Ну, что ж, давайте, – соглашаюсь я, хотя ни Настю, ни, тем более, Эдика, целовать мне не хочется.

Первый раз выходит целовать Настю – и наш с Настей, и Ленкин с Эдиком поцелуи на самом деле формальность, это ясно. Но как меняется Ленкино лицо, как вспыхивает она, когда наши уголки платка выходят по диагонали!

– Гасите свет скорее! – кричит она и даже руками машет.

Смеясь, ребята свет гасят, я целую ее, она вся дрожит и обнимает меня. Я тоже в пылу: ну, думаю, теперь-то наконец, наконец-то! Ведь она правда нравится мне – не то, что Светка тогда. Свет зажигают, но вскоре опять гасят, уже окончательно, я придвигаю свой стул к Ленкиному, мы теперь совсем рядом. В комнате, правда, все равно почти светло – от фонарей с улицы и от снега, – наши объятия и мучительно долгие поцелуи фактически на виду у всех. Впервые у меня такое.

– Юрочка… – повторяет она с нежностью. – Мне так хорошо, так хорошо с тобой. А тебе?

Потом, когда мы садимся на кровать, она шепчет:

– Ты знаешь, что со мной было, когда ты первый раз меня поцеловал! Я просто с ума схожу… Но мне очень стыдно, ведь нас все видят!

Она вся дрожит, я верю ей.

– Ну и пусть, – отвечаю каким-то хриплым, сдавленным голосом. – Пусть завидуют нам.

– Нет, правда не стыдно? Они нам завидуют?

Она отстраняется и пытается разглядеть мои глаза в темноте.

Голова у меня кружится, я в чаду. А она вся трепещет. Но, Господи, какой-то мрак уже надвигается. Не понимаю почему, но он надвигается. Не знаю, не знаю, что дальше делать, потому что… Потому что – да! – она не дает мне опускать ладони ниже ее пояса сзади и ниже шеи спереди – тотчас ловит руки мои, не пускает. Хотя и дрожит. Досада во мне взмывает, хотя я и борюсь с ней, стараюсь не поддаваться. Но… В чем же дело?!

– Мне кажется, ты не с первой девушкой так делаешь, – вдруг говорит она как-то очень трезво и отстраняется от меня и опять пытается разглядеть мои глаза. – Ты завтра же будешь смеяться надо мной, да, Юра? – продолжает она с тревогой, на миг переставая дрожать. – Да, Юра, скажи! Это правда?

Она вглядывается в мои глаза, она поворачивает мое лицо к отблескам фонарей.

– Да ты что, ну нет же, нет, разумеется, нет, – бормочу я и опять целую ее в полуоткрытые губы, хотя она и крепко держит руки мои, не пуская. И что-то произошло уже, что-то нарушилось.

Потом танцевали. Темно, звучит музыка. Опять вся дрожа, Ленка прижимается ко мне и опять я целую ее, теперь в танце. Она поправляет мои волосы, гладит по голове, прижимается лицом к моему лицу, шепчет что-то ласковое – так, чтобы другие не слышали. И опять поцелуи до боли в губах. Но руки… Даже до груди своей она не дает дотронуться, хотя и прижимается своей грудью к моей. «Что же это такое?» – думаю в недоумении и все растущей печали.

Когда гости разошлись, мы ложимся с ней на одной кровати – она осталась! Но не раздевается никак. Опять поцелуи, объятия. И опять нельзя моим рукам ниже пояса сзади и ниже шеи спереди.

– Я слышу, как бьется твое сердце! – шепчет она тихонько. – Как мне хорошо с тобой, Юрочка. Мне никогда не было так хорошо. Скажи, а тебе хорошо со мной, да? О, мой милый…

Никто никогда в жизни не говорил мне таких слов. Но допустимая зона действия для меня по-прежнему весьма ограничена. Она по-прежнему вздрагивает, прижимается всем телом, а руки мои держит крепко – не устает.

И… вот ведь еще конфуз: так сильно, так неприлично выпирает из брюк мой, очевидно, ненавистный ей, ненавидимый ею, очевидно, сейчас, мой нахальный орган. Он такой большой, напряженный и такой горячий, мне стыдно за него, она ведь старается его не касаться, избегает, и я просто не знаю, что делать. И я боюсь, что вот-вот… Внезапно ведь может произойти такая неуместная сейчас разрядка, этот постыдный пик. Будет мокро, липко, я потеряю силу свою, мне будет перед ней очень стыдно, возникнет апатия, слабость… Это уже мне знакомо. Сдерживаюсь изо всех сил, стараюсь этим местом ее не касаться.

И все явственней спадает, уходит очарование, привычная тоска наступает, хотя она и продолжает прижиматься ко мне и что-то шептать. Не верю. Теперь не верю. Что-то не то. Ложь. Наконец, засыпаем…