Брод через Великую реку. Книга 2

– Значит, левое плечо… – вздыхаю облегченно, понимая, что есть способ распознать врагов, которые могут и его погубить. – Чем же это всё кончилось? И кончилось ли?

Глава 4. Михаил и Селивон

1.

«Новониколаевск, июль 1894 года.

Шесть лет прошло, как спрятан Богомол у меня в сейфе. Думаю, никто его не достанет!

А сегодня приснился мне сон, в котором Ли Чен предупреждал, что к Богомолу идёт подмога. Как же узнать кто это? Неожиданно я вспомнил о том, как Мотька перед смертью показала мне своё левое плечо, где были такие же родинки, как и у меня на правом плече, только коричневые, а не красные. С этого момента, перепрятав Богомола, с помощью знакомого околотошного организовал засаду. И не зря: на следующую ночь в кабинет забрался вор. Он открыл сейф и, взяв ларец и деньги, направился в спальню, где ударил ножом куклу, лежащую вместо меня. Его скрутили. Открыв его левое плечо, увидел темные родинки в виде Богомола. Потом я узнал, что грабитель – сын Мотьки Селивон. Так он получил семь лет за попытку убить купца с ограблением, и был отправлен на каторгу».

– Значит, Михаил остался жив! – вздыхаю с облегчением: как-то даже привык к нему… Да и нравится он мне – все-таки мой предок! – Так, так… Значит у Матрены сын вырос…

Извилистые линии вычерчивает костер на черном фоне ночи. Сквозь игру костра видится что-то другое…

Шесть лет прошло с того дня, как была убита Аграфеной Мотька-атаманша. Хоть и ранила меня в плечо тогда она, но я добрался до дома. Только после того, как положил ларец в сейф, отдался в руки лекарей, начал лечить рану. И сейчас рана побаливает, напоминая о тех событиях… Слава Богу, мне не пришлось убивать собственную тётку, хотя и предполагал, что такое вполне возможно.

Шесть лет меня Ли Чен не беспокоил, а тут прошлой ночью приснился. Как и в прошлый раз долго смотрел на меня, а потом и говорит «Будь осторожен! К Богомолу идёт подмога… Ты бы перепрятал ларец понадёжней!» и исчез. Утром я проснулся: голова болит, в душе страх какой-то…

– Может, и впрямь перепрятать? А куда? Я же зарыл его в подполе… Оставлю… А ларец перенесу в сейф…

Хирел, зарастал травой-муравой Великий Сибирский каторжный тракт… Хирела и беднела вместе с трактом деревня Проскоково. Уже никто через неё не ездил. Некого стало грабить…

Шесть лет прошло со смерти Проскоковской вольницы. Транссибирская железнодорожная магистраль ударила ей прямо в сердце… Теперь уже никто не хотел ездить старой, когда-то очень опасной дорожкой, долгой и дорогой! Каждому теперь хотелось на себе испытать новое железное чудовище, страшно фыркающее, но так быстро ездящее, что даже дух захватывало!

После смерти Мотьки и появления железной дороги прибыльное Проскоковское дело стало очень быстро умирать. И потянулись к железной дороге лихие ватажники уже там искать своей доли. Кто-то находил её с пулей в животе, а кто-то на каторге… Однако, были и такие, кто, избежав всех ловушек, разбогател и исчез навсегда из этих мест, освобождая место для новых искателей приключений. Так и забылась Проскоковская вольница в памяти многих людей…

Меж тем пыльной песчаной дорогой в Проскоково, не торопясь, въехала телега с двумя людьми.

– Тпр-рру! Ну, и куды ж ты, паря, собралси иттить, раскудрит твою телегу? Вот енто и есть Проскоково! – беззубый старик в драном армяке остановил свою дохлую лошадёнку и обратился к шестнадцатилетнему парню в красной косоворотке и сапогах.

– Чё разинул свой курятник? Денег ждёшь? Так не будеть их, ня жди… – парень легко спрыгнул на свои слегка косолапые ноги. – Катись отседова, а не то шшаз зубы перешшитаю!

– Н-но, родимая! – прикрикнул старик, заставляя лошадёнку двигаться дальше, потом, отъехав немного, намекая на парня, тихо сказал. – Эх, милая, раскудрит твою телегу, вот и подвози-ка топерича таких паскудников!

Селивон не спеша шёл по заросшей травой улице и думал о своём…

– Где же она? Мне сказали, будто в Проскокове была Мотька – атаманша. Не понимаю, почему бросила и никаких признаков жизни не подаёт? – думал он о матери. – Разве так можно было со мной поступать? Ведь мне всего десять лет тогда было…

Невольно вспомнились ему годы скитания, воровства, драк… Выжил! Но в путешествие вовсе не это заставило его двинуться с насиженного места в Барнаульской воровской стае: ему начало сниться какое-то чудовище, трепет перед которым не давал ему ни спать, ни пить, ни есть… В самом начале, когда оно потребовало сняться с насиженного места, Селивон воспротивился и тут же был сурово наказан: от боли в ушах, сердце и голове он чуть не сошёл с ума. Увидев у себя на левом плече знак из родинок, очень напоминавшем чудовище с рожками, Селивон покорился…

– Пойдёшь искать место, где захоронена мать! – приказал Богомол Селивону. – Когда же выяснишь обстоятельства её гибели, скажу, что делать дальше!

– Да мне и самому хотелось бы узнать, где она захоронена…

Как только Селивон направился на поиски матери, боли тут же прекратились.

Вот и сейчас он шёл по заросшей травой улице и думал о своём. Совсем недавно, побывав в деревне Акташ, он сначала разговорился на улице с молодой женой старосты о событиях шестилетней давности, которые надолго запомнились односельчанам, потом выждал время, когда староста покинет дом, и, забравшись к молодой жене старосты, жестоко изнасиловал её. Потом, отвязав самую лучшую лошадь, ускакал прочь. Теперь на его пути было Проскоково…

– Эй ты, косолапый урод! Те чо тута надоть? – нахальный молодой мужской голос с хрипотцой от постоянного курения попал в точку: Селивон знал о своих недостатках и воспринимал болезненно такие замечания.

Селивон медленно повернулся: перед ним стояло трое парней, один из которых медленно крутил на пальце цепочку с бусинкой.

– Ты глянь, Федьша, ить ён и вправду урод! – удивился самый большой и лохматый из парней – он даже перестал крутить цепочку.

К слову сказать, что определённое уродство всё-таки присутствовало у Селивона. Так, голова его была несколько крупнее обычного. Если сюда добавить низкий лоб, большой подбородок, горбатый нос и слегка перекошенный рот, то обидчики в какой-то мере были правы. Длинные сильные руки при укороченных кривых ногах довершали незавидный портрет Селивона.

– Ну, чё, сдрейфили? Куды вам… Тока и могёте кумышку жрать, да с бабами воевать… – он вызывающе поставил ноги широко и нахмурил брови.

– Ой, дёржи, мене, Федьша! Ить прибью ненароком приблуднова… Ты чё на нашу улицу припёрси? Щаз как дам по кунполу!

После этих слов, его товарищи начали медленно обходить Селивона с двух сторон, давая главарю медленно отводить руку за спину. Нарушитель границы между тем сделал шаг навстречу здоровяку, как будто и не замечал того, что замышляли деревенские парни. Возможно, именно тот факт, что руки Селивона были мирно опущены, ввёл в заблуждение лохмача: он смело сделал два быстрых шага вперёд и ударил нарушителя.

Только что болтавшиеся, как плети, руки Селивона неожиданно пришли в движение раньше, чем тот нанёс свой удар. Лохмач так и не понял, откуда получил удар по печени, а потом по челюсти. Ноги его оторвались от земли, а тело отлетело на несколько метров, грохнувшись в канаву.

Тут «урод» вдруг повернулся спиной к одному из оставшихся парней повыше и покрепче, и сделал вид, что собирается бежать с поля боя. Парень воспринял это всерьёз и сделал шаг вперёд, чтобы примерно наказать нарушителя. Он так и не понял, откуда взялся этот жёсткий кулак… Хруст носовой перегородки, собственный вой и слёзы, потом ещё удар – и лицо зарылось в земле…

Третий из шайки деревенских блюстителей порядка остолбенел от неожиданности: такого быстрого разгрома их банды ещё никогда не было! Он замер на месте и застыл, как изваяние.

– Ну, дак кто у нас тута «урод»? – сурово спросил Селивон, крепко зажав руками нос третьему парню.

– Мы-ы-ы! – прогнусавил парень, сплёвывая сопли и слёзы на землю.

– Ну, чё, ишшо надоть? – ухмыльнувшись, мирно произнёс Селивон. – А то я ишшо могу!

Деревенские дружно замотали головами, признавая своё поражение. Когда они привели себя в порядок, лохматый, протянув руку, мирно заговорил.

– Слышь, паря, ты чё сюды забрёл-то? По надобности какой? Скажи… Я тута, почитай, усё знаю…

– Материну могилку ишшу… – осторожно ответил Селивон.

– А ну, скажи, кто така?

– Да то ж давно было… Шесть лет назад… Мотька – атаманша… Про таку слышал?

– Мотька – атаманша? – в голосе лохматого послышалось настоящее удивление, рот округлился, и он даже присвистнул. – Вот енто да! Ну, толды наше вам с кисточкой!

И сделал поклон Селивону, уважительно покачивая головой. Остальные сделали то же самое. И пошёл первым вперёд по улице.

– Ну, толды ясненько, как ты нас так быстро разделал! – восхищённо произнёс лохматый. – Слышь, братаны: ён Мотьки – атаманшин сын! Ну, такому надоть кровь из носу, а могилку показать… И покажем! Ить наш батька тамока в одной могилке с ей лежить!

Они пожимали руку Селивону, одновременно восхищаясь им самим и его матерью, успевая добавлять. – Ну, ты, паря, даёшь! Да ты, опосля ентова, бушь наш первеющий друг!

И начали рассказывать в лицах, перебивая друг друга, как какой-то мужик застрелил Мотьку – атаманшу и её ближайших головорезов. Селивон слушал – слушал их, невольно восхищаясь своей матерью, и уже под конец, совсем простил её за то, что бросила его десятилетнего на произвол судьбы. Однако по их рассказам было совершенно невозможно понять, кто убил его мать, потому что по одному рассказу это был мужик, по другому – женщина, по третьему, они сами перестрелялись. А ещё говорили братаны, будто его мать попала к какой-то нечистой силе в зависимость… Под конец совсем дура-дурой стала…

На могилку Мотьки – атаманши они не пошли – нечистой силы испугались, а Селивон медленно приблизился к заросшему бугорку с деревянным крестом без всякой таблички.

– Ну, чё ж ты так, маманя? – только и смог выдавить из себя Селивон то слово, о котором мечтал все эти годы. Но как будто кто-то невидимый наложил запрет на него. И вот оно, наконец, произнесено! Из глаз Селивона потекли слёзы, а рот перекосился от жалости к себе. – Ты меня… бросила?! За чё?