Клад монахов. Книга 2. Хозяин Верхотурья

Уж на что Семен был сильно под хмельком, хоть и это несомненно придало ему некоторую храбрость, но тут, увидев прекрасное голое тело жены, не удержался. Это было нечто большее, чем хмельная жидкость. Это было живое и влекущее к себе тело! Когда же его руки коснулись полных грудей ее, которые она сама подставила под его руки, и начали ощупывать, изучать и гладить все овалы и впадины тела, нечто ранее невиданное зажглось где-то там, внутри… Он и не заметил, что чьи-то нежные руки сами направили его туда, куда нужно. Как все произошло, Семен и не понял, но отдавшись ранее неведомому чувству, он уже боготворил эту женщину, подарившую ему взрыв блаженства, дарованное ему Всевышним и его женой…

– Я люблю тебя! – самозабвенно шептал он слова, которые когда-то где-то слышал, но никогда ранее не говорил и не мыслил говорить. Нечто невообразимо новое заставляло его касаться ее губ, тела и испытывать целую симфонию чувств.

– И люби! Ведь я – жена твоя… – будто во сне слышал слова, звучащие внутри него, словно песня.

Что он еще делал и как уснул, потом никак не мог вспомнить. Однако когда проснулся, снова увидел голое тело лежащей рядом Дарьи, смешанное с запахом сена и неожиданно понял: этот запах он полюбил на всю жизнь! Прикрыв глаза, пытался вспомнить все, что вытворяла с ним Дарья, основательно обученная Сысоем, и удивлялся, приятно улыбаясь.

Сама же Дарья лежала рядом, притворившись спящей, и одним глазком наблюдала за мужем, тоже невольно увлекшись воспоминаниями прошедшей ночи. Когда же он, осторожно положил свою руку ей на живот и погладил его, сильное влечение, подогретое яркими воспоминаниями прошедшей ночи, вспыхнуло в ней с новой силой, очищая от всего злого и грязного, что досталось от Сысоя. Когда же их губы, изогнутые в улыбке, встретились, ночное приключение повторилось с новой силой, более яркой и возвышенной…

– Косподи, блакодарю тебя! – прошептал проникновенно Семен. Чувствуя свою вину перед Всевышним, бывший монах по достоинству оценил ту благодать, которая была ниспослана ему перед страшным наказанием. Кроме этого, он был благодарен и жене, одарившей его такой любовью, и теперь отдыхавшей рядом, после того, как все кончилось. – Я хоть узнал, что это такое… Какая она быват… Ента любовь!

Глава 2. Конец прежней жизни

1.

Конец октября 1918 года, г. Пермь.

– Давай, Сысой Минеич, заходь! – молодой посланец, с которым Сысой добирался до командарма Мостового, махнул ему рукой с подножки вагона, где располагался штаб.

Обойдя в вагоне вестового, Сысой незаметно вытер пот со лба тыльной стороной ладони и вошел в открытую дверцу.

– Можно, Серхей Серхеич? – Сысой сознательно пренебрег правилами обращения младшего к старшему по званию вовсе не потому, что не знал или не соблюдал их. Наоборот, всячески приветствуя все формы возвышения начальства над подчиненными, он сам стремился к тому, чтобы побыстрее занять их место. Но сейчас он был виноват, и спасти его могло только что-то необычайное. Хоть Мостового, тогда еще не командарма, а простого подпольщика-большевика, Сысой знал по тюрьме, когда тот был простым Ионой Моисеевичем Зиренштейном, но сейчас на это знакомство не очень рассчитывал, чувствуя свою вину в провале операции в Верхотурье.

Невольно вспомнилось революционное прошлое, когда судьба свела его с Ионой и то, как вдохновенно старший товарищ рассказывал молодому Сысою о том, каким должно быть коммунистическое будущее, где «никто станет всем»… Тогда тюрьма невольно их сблизила: Сысой даже привязался к своему сокамернику как родному отцу и как губка впитывал все новое, которое поведал «товарищ Мостовой», близко знакомый с «товарищем Троцким». И знакомство это очень пригодилось потом, когда понадобились Троцкому такие люди, как Мостовой и Сысой. Вот так и стал он комиссаром отряда Красной Гвардии.

– А-а, Сысой! – Мостовой в защитном кителе и голифэ, с бородкой и усами под Троцкого, быстро подошел к Сысою и пожал ему руку. Сысой еще не знал, что решение сменить гнев на милость пришло ему спонтанно только сейчас: едкая усмешка еще блуждала на лице, говоря наблюдательному человеку о том, что поступок Сысоя просто так ему не будет прощен. И Сысой это скорее почувствовал, чем увидел. – Слышал, слышал… Как же ты упустил целый полк белогвагдейцев? И что прикажешь мне с тобой делать?

Однако комиссар тут же понял, что хитрый Мостовой хотел руками самого Сысоя разделаться с ним, но не учел того, что тот за время тюремного общения на каторге успел хорошо изучить своего напарника по камере. И рыжая бестия принял игру. – Ну, раз так? Не хошь наказывать сам, ладно, я тобе помоху! Щаз хлавное – сбить пыл в самом начале и во всем повиноваться…

– Ну, чо, виноват, батько, руби шею! Крухом виноват: прости, дурака, Серхей Серхеич! – и Сысой вытянул шею, нагнув ее перед командармом. – Руби!

Мостовой смутился: перед таким напором он всегда пасовал.

– Ладно, повинну голову меч не сечет! – уже милостиво произнес он, слегка потрепав по Сысоевой шее. – Так как ты думаешь, куда они могут пойти?

Мостовой, уже остыв, подвел виновника к карте. Однако тот, уставившись в огромную карту, как баран на новые ворота, фыркнул про себя. – Да пошел ты куда подальше со своими кружочками и флажками. На хрена мене енто?

И тут с его языка сорвалась спасительная фраза, которую любил говаривать Петрищев. – Я ить кикидемиев-то не кончал! Откель жа я знаю?

– Вот-вот… А должен бы! – как бы между прочим заметил Мостовой и подошел к своему столу, раскурил трубку, рассматривая своего подчиненного. – Вот она, матушка Гусь! Гядом со мной стоит мужик, котогый в военном деле ни хгена не понимает, но в доску наш! И так вот повсюду…

– Дак оне, енти охвицера, ишь чо удумали… – почувствовав нависшую угрозу каким-то звериным чувством, Сысой начал оправдываться. – Полк вместя с монахами провели под рекой по подземному ходу. А потом его же и взорвали. Хитрушшия сволочи! Вот так и омманули… Вот ежели ба оне воевали с такими же как оне сами, тоды ба мы посмотрели, кто из них умнея!

От последних слов виновника, Мостовой неожиданно встрепенулся. Глаза его заблестели, на лице появилась хищная улыбка. Он быстро подошел к Сысою и обнял его за плечи.

– Сысой, дгуг догогой! Да ты совсем не понимаешь, что щаз мене подсказал! – к удивлению Сысоя, Мостовой быстро подошел к шкафчику, вынул оттуда бутылку водки с двумя стаканами, поставил их на стол. Отложив в сторону трубку, налил по полстакана водки. – Ты, может и сам того не понимаешь… Ведь ты меня спас! Так выпьем же за успех!

– За успех чево? – Сысой недоумевал – Мене-то чо? За успех, так за успех! Главно выволочки не бут… И чо я такова сказал? Вот, еврей, хренов, меня даже водочкой балует! Ну и пушшай: да я таков!

И одним глотком отправил всю водку в широко раскрытое горло, смачно занюхав рукавом.

– Потом скажу… – Мостовой довольно ухмыльнулся, увидев как лихо Сысой расправился с водкой: свою же долю он долго цедил, морщась и кривясь. Соленый огурчик разделили по-братски. – Давай, бгат, отдыхай! А завтга с утга – ко мне: получишь новое задание!

И Мостовой, выглянув в окно, поманил к себе пальцем вестового, с которым прибыл Сысой. Между тем, сам вестовой в это время образно рассказывал своему товарищу о том, как опозорился любимец командарма и что ждет его в ближайшее будущее. Однако, увидев довольное лицо Мостового, он осекся на полуслове. Досадно плюнул, щелкнув пальцами от восхищения, и прыгнул на подножку со словами. – Ну и черт же, этот рыжий Сысой!

– Так, обеспечить отдых Сысою Минеичу! А завтга, как пгидет, немедленно ко мне! – и на глазах у пораженного вестового вручил Сысою полную бутылку водки, обнял его как самого родного и близкого родственника, похлопав напоследок дружески по спине. Вестовой, не видевший давно такого приема у своего строго начальника, даже подобострастно отдал честь Сысою, когда тот проходил мимо…

Сысой такого исхода проваленного дела не ожидал. А потому, выпив всю бутылку водки, довольно хрюкнул и постучал себя в грудь, как бы показывая всем. – Ну, чо поняли кто таков Сысой?

Улегся на тахту в одежде и сапогах, как был, и больше не мучался дурными вопросами…

А Мостовой, проводив Сысоя на отдых, нагнулся над столом и быстро написал на бумажке что-то.

– Так, сгочно беги к Губчека и пегедай бумагу, чтобы сообщили мне фамилии, адгеса цагских офицегов, не поддегжавших белогвагдейцев и оставшихся в гогоде или поблизости! И без такой бумаги не возвгащайся, понял? – такого хорошего настроения у Мостового давно не было: неудачи на всех направлениях фронта сильно обескураживали его и даже ставили под вопросом целесообразность его дальнейшего пребывания в этой должности.

У Мостового, как и у Сысоя, явно не хватало профессионального военного образования. А тут такая идея: столкнуть их лбами! И усмехнулся, вспомнив своего друга. – Ну, Сысой, ну молодчина… Только тепегь это идея моя! Ладненько, господа офицегы… Вы пгошли японскую? И миговую? И, конечно, бьете нас! А как, если с вами будут воевать такие же как и вы? Только они будут нашими. Под наблюдением наших комиссагов, таких как Сысой! Вот, тогда и посмотгим, кто ково! Надо немедленно доложить эту идею товагищу Тгоцкому… Пусть поставит мне галочку где-нибудь у себя!

И довольный новой идеей, Мостовой начал набирать номер Троцкого.

2.

Конец октября 1918 года, г. Пермь.

Сысою снился страшный сон: он, как стервятник, сидит и смотрит, как валит черный дым, в котором по его наущению разделяют семьи. Мужчин, когда-то служивших в царской армии офицерами, отводят в одну сторону, а детей и женщин – в другую, огороженную колючей проволокой. Дети и женщины плачут, мужики молча сжимают кулаки и ищут глазами оружие. Над этим черным дымом летит его ангел-хранитель, белый и в человеческом облике.

Сам Сысой внизу со своими мужиками. А ангел-хранитель, жалеючи, смотрит на него сверху и, подняв к небу указательный палец, машет им, запрещая все это делать. Однако Сысой уверен – он делает правое дело, а ангелу-хранителю показывает кулак. ? Пошел отседа, ты мене не укашшик! Чо хочу, то и ворочу!

Ангел-хранитель, укоризненно мотая головой в знак несогласия с ним, горестно машет ему рукой и летит прямо в черный дым. И вот уже черный ангел с рогами и хищным клювом, похожий на стервятника, вылетает из дыма, разгоняется и бьет Сысоя прямо в самое сердце…

– А-а-а-а! – закричал жалобно Сысой и проснулся: от страха зубы его стучали, руки и ноги окоченели так, что он, ущипнув себя за колено, даже боли не почувствовал. Постепенно до него дошло. – Ить енто жа был только сон! Фу ты, елки-моталки! Ну, и приснитси жа тако…

И Сысой, облегченно вздохнув, потянулся к бутылке. – От, лихоманка тя забери, надо иттить к Мостовому…

Вонюче-горькая жидкость, хоть и обожгла рот, да наполнила тело радостью. – Ну вот, топерича порядок: хорошо пошла! Знать ишшо не помер…

От поганого настроения скоро не осталось и следа, а вместе с этим исчезла память и о сне. Невольно вспомнилось, как вчера вместо выволочки получил целую бутылку водки. И довольный зашагал к штабу.

Невольно откуда-то из далекой памяти выплыло начало знакомства Сысоя и Мостового…

Случай толкнул Сысоя на воровство оружия из вагона эсера-большевика Зиренштейна Ионы. Опытный Иона тут же изловил рыжего экспроприатора. Но не сдал полиции, а наоборот, пригласил к себе в вагончик. Так и началась их дружба, а заодно и работа на эсеров. Вместе они сели в камеру следственного изолятора, да на этапе разошлись, чтобы через несколько лет снова встретиться, но уже на каторге.

Вот там и прошел молодой парень настоящую школу революционной борьбы. Когда же Сысой вышел на волю, он имел прекрасные рекомендации и быстро получил работу боевиком. Когда же сам Иона вышел на волю, Сысой перешел в его команду. С этого момента и стал Иона Зиренштейн Мостовым Сергеем Сергеевичем, и уже не эсером, а большевиком. Сысою же было все едино как называться, большевиком или эсером. Лишь бы быть с ним и делать отчаянную работу… Потом наступила революция, а с ней и начало гражданской…

Однако, не успел он пройти и десяти шагов по улице, как какой-то беспризорник сунул в ящик, стоящий сбоку по пути, какой-то предмет и бросился наутек. Не успел Сысой и глазом моргнуть, как из ящика повалил черный едкий дым.

Невольно откуда-то из памяти возник тот самый жуткий сон, вызвавший его тревогу: руки его задрожали, тело охватил озноб от ощущения чего-то плохого. – Чо енто со мной? Уж не испужалси ли я какова-то сна?

А сжатое сердце сильно застучало, освободившись от неведомой ранее силы.