Хроники исступленных. Книга вторая. Мне отмщение, аз воздам

И в последний день уже перед самым отъездом поговорить с матерью снова не удалось – ее ждала машина в порт, а в порту грузовой носитель, битком набитый плебеями первого завоза, завершившегося большой неудачей.

В порт он не поехал, хотя понимал, что следовало самому проводить мать.

Гнетущие мысли давили, на душе было горько и безнадежно.

О Еве он теперь вспоминал редко – поверхностно. Ева канула в прошлое навсегда. Только нет-нет и накатывала теплая волна восторга, памятная по счастливому времени, когда они были вместе. Теперь же, едва ощутив это чувство в себе, он подавлял его спешно, безжалостно. Он смирился с утратой. В его жалкой жизни больше не было Евы…

Еще утром, приводя в порядок бумаги, скопившиеся на столе, он наткнулся на листок с заявлением Герда. Принялся читать ровные бесстрастные строки, слыша одновременно голос автора, будто бы читающего для него. В тексте подспудно присутствовал вызов – нескрываемый, исключающий компромисс. «А ведь я так и не наказал Герда, – подумал он отвлеченно, точно дело касалось постороннего человека, а не единственного друга. – Давно следовало наказать, да все как-то руки не доходили, отвлекался по пустякам. Интересно, как он живет теперь? Как Тея? Он больше не является в Сенат – устранился. Что означает этот дерзкий вызов напоказ, и как следует к нему отнестись?»

Никаких дел с Гердом больше не было. Но и преемника, он не стал подбирать – думать об этом не мог. Обошелся отдельными поручениями то одному сенатору, то другому. И вроде бы стало получаться и уже не было нужды в отдельном человеке, который мог бы освободить его от досадных мелочей.

Он отложил листок в сторону, чтобы был под рукой на тот случай, если Герд все же объявится, Но понимал, ощущая горечь, что Герд не вернется, что им не жить вместе. Скоро, так и не дождавшись, ждать перестал.

Он пристроил, было, бумагу Герда на стопку несрочных бумаг, но передумал, взял ее, внимательно перечитал еще раз, и положил на стол справа, где копились документы, требующие неослабного внимания.

Оставалось последнее средство, способное оживить. Он впервые определенно подумал, что, пожалуй, вскоре отправится на Континент и найдет для себя жену.

20

Кора слабела с каждым днем – угасала. Помногу спала, проснувшись, не узнавала – всматривалась в лицо, совмещая то, что видит, с тем, что помнит. По имени называла с заминкой. Часами молчала, судорожно прижимая к груди, укачивая как ребенка, потертую деревянную рамку с нечетким снимком смеющейся девочки. Равнодушно выслушивала, на вопросы не отвечала, уклонялась от прямого взгляда, но исподтишка, он замечал, послеживала за ним – играла в давно забытую детскую игру в прятки, которую так любила маленькая Тея.

С некоторых пор с самым серьезным видом спрашивала всякого, кто оказывался поблизости, стоит ли ей надеяться, что когда-нибудь, в будущем, произойдет чудо, они вернутся на Землю, и она увидит свою дочку. Ей терпеливо объясняли, что возвращение невозможно. Она не понимала или делала вид, что не понимает, а минуту спустя, повторяла тот же вопрос и уже не ждала ответа.

Первое время она повадилась в обсерваторию, просиживала там днями. Ее угнетало, что голубой диск Земли неумолимо уменьшается, превращаясь сначала в самую яркую звезду на черном бездонном небе, затем постепенно гаснет, становясь едва различимой пылинкой среди множества нестерпимо ярких звезд, теряется, и, наконец, исчезает, ничего по себе не оставив. Ее охватывала тоска, она заговаривалась, впадала в беспамятство, или яростно раздражалась, когда он неловко пытался ее успокоить, оживить напоминанием о прежней счастливой жизни.

В редкие минуты просветления его одного упрямо винила она во всех бедах, постигших ее семью. Измученная невесомостью, она наотрез, до истерик отказывалась от сеансов искусственной гравитации в малом барабане в носовой части Большого корабля, предназначенном для отдыха экипажа. Категорически не желала видеть незнакомых людей. Старенькая Адель и робот Р2 ограничивали круг ее общения. Вместе им было хорошо. Кора на глазах оживала, ее речь свободно лилась, было видно, что ей нравится говорить и говорить. Их беседы длились часами. И никому из них не являлось желание прервать неиссякающий поток слов об одном и том же. Что они обсуждали, он не знал. При его появлении они разом, как по команде, смолкали.

Здоровье Коры стремительно приближалось к ожидаемому концу. Он велел созвать консилиум. Результат был краток и однозначен: ни малейших надежд, он должен готовиться к самому худшему.

Вернувшись к себе, он вошел к Коре. Комнату слабо освещал голубоватый свет ночника. Подошел к кровати, склонился к лицу жены, темнеющему на подушке, прислушался. Дыхания не было слышно. Коснулся губами ее виска – кожа была ледяной. «Она умерла, – подумал он совершенно спокойно и ощутил озноб, охвативший тело. – Я остался один – окончательно. Сначала меня покинула Тея. Теперь ушла Кора. Скоро – следом – уйду я».

«И это правильно», – неожиданно согласился он.

Он постучал в стенку – там была Адель. Послышались шаркающие шаги, старуха возникла в проеме двери.

– Господин, ну, почему вы шумите, – проговорила она с укором. – Кора приняла таблетку от бессонницы, просила не беспокоить.

– Адель, Кора не спит, – вышептал он. – Ее больше нет с нами. Моей Коры нет. Понимаешь? Она покинула нас – умерла.

– Можно, я включу свет? – засуетилась Адель.

– Включай, – разрешил он.

Она принялась шарить рукой по стене в поисках тумблера. Он не выдержал, раздраженно прикрикнул:

– Ну что же ты?

Вспыхнул свет.

– Я еще подумала, хорошо ли так долго спать, – суетливым шепотом выговорила Адель.

Но не удержалась, вскрикнула, тонко завыла, затряслась в рыданиях.

– Не горюй, Адель, скоро мы все умрем, – успокоил ее Правитель. – Я тебе обещаю. Веришь?

– Конечно верю, – эхом отозвалась старуха, продолжая всхлипывать. – Я и всегда вам верила…

Правитель в скорбном молчании долгие часы просидел у тела жены – прощался, молил о прощении, был прощен.

Паст прислал ворох огромных желтых хризантем, которые так любила Кора, предпочитая их другим цветам. Душный полынный запах наполнил каюту. Оказалось, Адель, не спросив разрешения, отрядила Р2 в цветник.

Адель вызвала Тарса. Они спеленали тело Коры в тугой белоснежный кокон, маленький жалкий. Уложили на носилки. Два солдата понесли носилки в крематорий. Правитель и Тарс поспевали следом, Адель отстала. Время было обеденное, им никто не попался навстречу.

Для траура он отвел сутки. Ничего не стал объяснять, отменил до особого распоряжения очередное заседание Сената, заперся в своем отсеке, приказал не тревожить.

Он перебирал свою жизнь с Корой, оказавшуюся такой короткой, и пытался вспомнить, как же все начиналось. В памяти неуверенно проявилась легконогая девушка с ярко-синими вопрошающими глазами, имени которой он еще не знал. Его поразило, как пристально, без малейшей почтительности всматривалась она в его лицо при первой встрече. Теперь он мысленно наблюдал эту встречу со стороны: друг перед другом стояли Великий Координатор государства исступленных, второй человек на планете Земля, явившийся, как было принято, в столичную женскую гимназию, чтобы поздравить выпускниц, и шестнадцатилетняя девочка с непокорной шапкой темных волос. Он вспомнил, что им овладело тогда незнакомое мягкое чувство к ней, такой простой незащищенной. Почему-то ему захотелось повторить только ей одной те же напутственные слова, которые он только что произнес перед всем классом. Но что-то невозможное произошло с ним, у него не нашлось слов для нее, и он понял тогда, что для этой девочки не слова нужны, нужно что-то иное. Она продолжала смотреть на него неотрывно, а он молчал и тоже смотрел на нее, завороженный и уже покорный. И тогда он понял, что это судьба у него такая. Позже, когда он не выдержал и позвал ее, она покорно пошла следом, не раздумывая. Он принял ее в свою жизнь однажды и навсегда. Больше ничего из того первого времени в памяти не осталось.

Потом Кора была уже не одна – это время он помнил лучше, у нее на руках появилась Тея. Она крепко прижимала к себе плотное тельце дочери, увернутое в тонкую простыню, избыток которой почему-то небрежно свешивался до пола. Было на Земле тепло, покойно, весь мир был пропитан солнечным светом, любовью и счастьем.

У него было право, в отличие от других исступленных, забрать дочку домой сразу же после того, как ее извлекут из кюветы. Стоя рядом перед последней запретной дверью клиники-инкубатора, они слышали, как их девочка, едва отделившись, отчаянно закричала. Ее не пришлось понуждать к жизни, как других детей, и долго не удавалось унять – так много энергии было в этом скользком красном тельце.

Вскоре послышались тяжелые шаги, дверь распахнулась, явился профессор Клинт, торжественно и гордо неся на вытянутых руках посапывающее чудо – их крохотную Тею.

Тея стала расти рядом, становилась девушкой.

Он был очень занят в те весны. Множество сложных, часто рискованных дел. Иногда отлучался надолго, но всегда, где бы ни затерялся на огромной планете, его тянуло домой к милым родным людям.

Он возвращался, оставляя хлопоты позади, не пуская их в свой устойчивый домашний мир.

Теперь он сознавал, что жизнь завершается. Ушла Тея, следом его оставила Кора. Он потерял их навсегда. Ничего из того, что удерживало в живых, не осталось…

Очередная шифрограмма Флинта была короткой.

«Конфиденциально. Только для Правителя. Шифр номер четыре. Флинт».

Этого шифра в коллекции Алекса не было, потому, не сумев прочесть сообщение, он отправился на поиски господина. По регламенту службы при получении известия такого содержания следовало сразу же обратиться к Правителю, причем лично, не прибегая к посредникам или средствам связи.

Однако в офис его не пустили, объяснив, что Правитель не принимает – он в трауре по жене. Как с ним связаться, знал секретарь, но он как заведенный твердил, что информация закрытая и разглашению не подлежит.

Алекс вынужден был признать, что добиться встречи с Правителем напрасный труд. Он совершал преступление, не желая того, не зная хотя бы приблизительно, когда сможет выполнить эту свою обязанность. И все же он рискнул, сообщил охранникам, что получено экстренное сообщение, которое, возможно, потребует немедленной реакции, и, поспешно вернувшись к себе, решил переждать в рубке и повторить попытку через какое-то время.

Аппаратура была включена – происходило сканирование пространства в автоматическом режиме. Время связи близилось к завершению. Он наблюдал очередной захват – в поле индикатора точной настройки неспешно вплыла яркая точка. Подрожав, утвердилась в перекрестии, замерла, подрагивая, – антенная система настроилась в точности на далекую Землю. Следом ожил и засветился синим индикатор приемника. Яркой змейкой, заполняя экран построчно, побежал текст Флинта.

«Алексу. Ты сообщил Правителю о последней радиограмме? Что сказал Правитель? Когда состоится сеанс? Мне важно знать. Ситуация обостряется, не исключено, что промедление приведет к серьезным последствиям. Пожалуйста, поспеши. Флинт»

Алекс набрал ответ:

«Флинту. Использую все возможности для доступа. Господин в трауре по жене, которая умерла вчера. Никого не принимает. По регламенту сообщения такого вида я должен вручать лично. Оповестил охрану о срочности, нарушив запрет. Буду наказан. Потерпи немного. Алекс».