Хроники исступленных. Книга вторая. Мне отмщение, аз воздам

– Это невозможно. Правителя не проведешь. В его кабинете на стене висят индикаторы с основными параметрами полета, среди них индикатор скорости. Правитель то и дело посматривает на него.

– Откуда ты все это знаешь, Верт?

– А я расторопный, должна бы привыкнуть. К тому же робот Р2, прислуживающий Правителю, мой лучший друг. Мы регулярно общаемся, он подробно докладывает об обстановке в окружении господина. Даже записывает видео в кабинете, а потом для меня на своем дисплее запускает картинку. Представляешь? Я недавно наблюдал уморительную сценку: Правитель размахивает руками и истошно орет то ли на свою жену, то ли на служанку.

– Ты завербовал робота? – спросила Ева. – А не подумал, что он может выдать?

– Ни за что, – сказал Верт уверенно. – Он крепко зависит от меня. Дело в том, что Р2 больше всего на свете любит изречения великих людей и анекдоты, в которых люди выглядят как полные идиоты. А я, да будет тебе известно, знаю великое множество умных фраз. Если же изречение приписать роботу, Р2 приходит в полный восторг, еще не дослушав. Сейчас готовлю новую тему – любовные похождения наших предков. Эту тему он особенно почитает, просто млеет. Спрашиваю, как он это все понимает. Молчит смущенно.

– Смотрю, ты обложил Правителя как зверя…

– Похоже на то. Но мы еще не развернулись по-настоящему. Так что, Ева, у нас все впереди.

– Ты не забыл о Венке?

– Не забыл. Венка закрючить это тебе не хухры-мухры. Особенно без помощи Франка. Здесь придется напрячься. Но я справлюсь…

18

Щадя несчастного Франка, первые лечебные процедуры Тарс выполнил под общим наркозом. Затем, установив общий ущерб, нанесенный безжалостными мучителями, и осуществив неотложные лечебные меры, он перевел пациента в состояние искусственной комы и велел перевезти его в небольшую тюремную камеру, рассчитанную на одного заключенного, и там запереть.

Спустя неделю Франк подал первые признаки жизни, но был слаб и склонен время от времени проваливаться в небытие.

Он слышал, как в камеру входили, но не мог видеть вошедшего, – спеленатая бинтами тяжелая голова не слушалась.

Наконец наступил черед изощренного издевательства – его попытались кормить. Бесцеремонно приподнимали голову, кое-как держа на весу, нечто, лишенное вкуса, падало в рот или скользило мимо, и, холодя щеки, стекло под бинты. То, что удавалось удержать, он никак не мог проглотить, мелко дрожа всем телом от грубых прикосновений ледяных ладоней. Потом все же глотал, и долго не мог унять неотвязную дрожь и согреться.

Раз в два дня меняли повязки на изувеченных руках, ногах, голове – мучительные процедуры полагались сразу же после завтрака. Его грубо ворочали, обтирали голое тело душистыми влажными салфетками, отбирая последнее тепло и насыщая тело холодом, пробирающим до костей.

Через несколько дней его попытались облечь в нижнее белье. Он подвывал от боли противным чужим голосом, терял сознание, уходил, падая, возвращался. Перебитые ноги, заключенные в блестящие пространственные конструкции, нестерпимо зудели, когда он бодрствовал. Измаявшись, он засыпал, совсем как в прежней жизни, и просыпался в полной тишине и одиночестве. Он видел над собой низкий потолок, неровно освещенный тусклым ночником. Говорить он еще не мог – рот был разбит, губы и десны распухли, он пробовал шевелить губами, но было больно, наверное, так же, как если бы с лица сдирали кожу.

Тарс упорно не замечал, что пациент вышел из небытия, а, может быть, делал вид, что не замечает. Молчал и, споро завершив свое дело, уходил.

И все же Франк упрямо шел на поправку. Во всяком случае, сознание закрепилось и больше не гасло. В своем враче, чаще других склонявшегося над ним, он признал Тарса, и подумал, что Тарс наверняка осведомлен о решении Правителя на его счет. Но спросить об это Тарса не решался.

Сознавая полную безнадежность своей участи, он не мог взять в толк, зачем с ним возятся, тратят время. Не проще ли разом оборвать жалкую ниточку жизни, все еще теплящуюся в изуродованном теле. Однако спросить прямо остерегался – уж очень не хотелось знать определенно, сколько ему осталось жить. В том, что его убьют, сомнений не было, но когда это произойдет, было бы знать нелишне. И еще, что он очень хотел узнать, живы ли Ева и ее товарищи, которых он так бездарно похоронил.

Вместе с тем, он понимал, что всегда остается надежда выторговать жизнь для себя – достаточно сдать Правителю этих людей, и дело будет сделано. То есть сохранится жизнь, как плата за неслыханную подлость. От гнусной мысли его коробило, но он не стал отвергать последнюю возможность уцелеть – отложил на время, когда существование станет совершенно невыносимым.

Вскоре Франк ожил настолько, что сумел подготовить первый разумный вопрос. Несколько раз в одиночестве, пробуя, он произносил его вслух. Выходило не очень разборчиво, но понять было можно. Дождавшись очередного явления Тарса, он выговорил невнятно:

– Как поживает Ева?

В это время Тарс натягивал свой шуршащий халат и обращенный к нему вопрос не расслышал или решил не слышать. Однако Франк краем глаза отметил, что Тарс на мгновенье прервал движение – слегка споткнулся.

– Я, кажется, спрашиваю тебя, – прорычал он увереннее. – У меня всего один вопрос: как живет Ева? Почему ты не отвечаешь?

– Я не отвечаю, когда нет ответа, – невозмутимо объяснил Тарс. – Или если не знаю, какой ответ выбрать.

– Все-то ты знаешь, – прохрипел Франк. – Вижу. А молчишь, потому что не веришь мне. А то, что ради Евы я рисковал жизнью… не в счет?

– Все мы рискуем, каждый по-своему, – вздохнул Тарс. – Мне непонятно, почему ты думаешь, будто я знаю, где сейчас Ева.

– Не где Ева, а как она поживает, – поправил Франк в отчаянии.

– Не понимаю, зачем тебе знать, как поживает Ева. Ты наломал столько дров, поступил так опрометчиво, что теперь только ты один виноват в том, что эти люди в глазах нашего господина отяготили ложью свою участь… Теперь ты взаперти, твои перспективы туманны. Во всяком случае мне, как врачу, они совсем не нравятся. Повторяю, я не знаю, как поживает Ева. Просто поверь и успокойся. Ты пострадал, согласен, но Ева при чем?

– Хорошо, – согласился Франк. – Давай поступим так: я сообщу тебе нечто важное, чего ты ни от кого не услышишь.

– А это зачем? – удивился Тарс.

– Поможешь сначала мне, потом всем нам. Неужели откажешься?

– Конечно, откажусь.

– Тогда я заставлю тебя… – немного подумав, сказал Франк.

– Ты не в том состоянии, чтобы угрожать, – усмехнулся Тарс. – Не нужно.

– Согласен. – Франк помолчал, собираясь с силами. – Понимаю, ты не готов. Наблюдаю за тобой уже две весны, прикрываю, а ты ни о чем так и не догадался. А вот твоего друга прикрыть не сумел – слишком несговорчивый, так и несло его на рожон. Я готов был пойти навстречу, даже забыть о его дурацкой выходке, но мы не смогли найти общий язык. Наконец эта дикая история с его женой. Ну, скажи, зачем она пошла за ним? Тянули ее? Я упрашивал: нужно жить. Ни в какую. Знай, твердит, он мой муж, а жена должна следом… Странная постановка вопроса. Вот бы узнать, кто ее надоумил… Неужели ты?

– Сама дошла, – сказал Тарс. – Они были редкие люди, умницы. Мне очень их не хватает. Ты-то откуда знаешь эту историю?

– По долгу службы. Я вел следствие, мне ли не знать?

– Ты что же, из этих, которые…

– Из этих, которые, – быстро признался Франк. – Тогда и к тебе подобрались вплотную, даже сверху прошла команда: брать. Но по какой-то причине Правитель, когда ему доложили, жестко велел: не трогать. Ослушаться побоялись. Почему?

– Мы с ним однажды встречались, долго говорили, он, видно, запомнил меня, чем-то я его зацепил. Тогда он был Координатором. Мы крепко повздорили…

– Знаю. Ваш разговор записали. Но хода не дали.

– Опять он вмешался?

– Не исключаю.

– Повезло мне? – спросил Тарс.

– Еще как, – отозвался Франк и закрыл глаза. – Ты, верно, забыл, что я доверил тебе ключ и тем подписал себе смертный приговор. А теперь не желаешь говорить со мной о Еве. По крайней мере, скажи, она на свободе?

– На свободе, – сказал Тарс.

– Вот это хорошо, – еле слышно выдохнул Франк. – Больше мне ничего от тебя не нужно. Можешь катиться ко всем чертям… Проваливай!..

– Я почти не спал последние сутки, – заговорил Франк, как только Тарс вновь вошел в его камеру и запер за собой дверь, чего обычно не делал. – Лежал, смотрел в потолок, ничего у меня не болело, это я понял позже, когда анализировал наш разговор. Ты догадался, кто я такой на самом деле. Но догадаться одно, а знать точно совсем другое. Я подумал, что именно ты должен знать, – достоин. Готов выслушать? Это не займет много времени.

– Говори, – сказал Тарс. – Сказки люблю с детства.