Учительница нежная моя

9 ноября в ФРГ фактически отменяют визы для жителей ГДР. В этот же день многие восточные немцы отправляются к Берлинской стене. Пограничники еще не знают о новых правилах выезда и пытаются отогнать собравшихся, но вскоре вынуждены уступить и открыть проходы. Берлинская стена дает первую трещину и вскоре рушится под напором толпы.

16

Утром в воскресенье солдат вырвали из постелей на час раньше обычного, в 5 утра. Лязгал голос ротного Зотова:

– Живей, строиться на этаже!

Спешно позавтракали, натянули рабочие бушлаты и высыпали на улицу. Холод был страшный. Руки под рукавицами быстро заледенели.

У ворот части их ждал грузовик ГАЗ 66. Зотов скомандовал садиться в машину и прыгнул в кабину. Курсанты полезли в кузов, натыкаясь друг на друга.

Водитель несся, как оглашенный, не сбавляя скорости на поворотах. Старый кузов трясло и болтало, словно мачту корабля во время шторма. Бойцам приходилось хвататься за борт, чтобы не улететь. От ветра слезились глаза, закладывало уши.

Они вскоре выехали из Жесвинска и понеслись среди заснеженных полей. Мелькнул старинный замок, вернее, его развалины. За выстроившимися в несколько шеренг домишками в туманной дымке возвышался донкихотский силуэт колокольни.

Они тряслись добрый час. Ярослав чувствовал, что засыпает, причем довольно крепко. На диво реалистичные сны успевали прошмыгнуть между двумя кочками, на которых подпрыгивал бесшабашный грузовик. Вздрагивая от очередного толчка, он крепче сжимал край борта. «Не хватало еще вылететь на полном ходу, вот будет кино», – весело думал он.

ГАЗ свернул на проселочную дорогу и завилял. Ярослав снова закивал головой, валясь в дрему. Уже почти ткнулся носом в спину Игоря. Тот тоже то ли спал, то ли заворожено таращился на несущиеся мимо хаты, заборы, будки, сараи, на возникавшие поржавевшие лозунги с осыпавшимися буквами: "Слава ударному т..уду!", "Вперед, к …обеде коммунизма!", на каких-то теток в шерстяных платках с ведрами картошки вдоль обочины, на магазин с крест-накрест заколоченной дверью, на бегущих собак…

– Стоп! Приехали! – вырвал из марева металлический голос ротного Зотова.

Курсанты, сонно толкаясь, полезли, попрыгали с кузова. Пошатываясь, построились.

Перед ними высилось полуразрушенное каменно-кирпичное нечто. В его очертаниях угадывался силуэт старинной усадьбы 19-го века. Или, возможно, даже 18-го.

– Эпоха Павла Первого, – со знанием дела шепнул Ярославу Миша Александров. И тут же громко сморозил какую-то дикую пошлятину, удостоившись многоголосого гыгыканья.

Ярослав на него покосился. Миша с расплывшимися губами и осовелыми глазками был воплощением дебила. "Аплодисменты из амфитеатра", – меланхолично подумал Ярослав.

По краям старинного здания уцелело несколько колонн. Наверху под портиком среди зияющих пробоин чудом сохранился барельеф – не то герб, не то масонский знак, или вообще какое-то мифологическое существо.

Солдаты недоуменно вертели головами, кто-то зашептался. Зотов велел всем заткнуться и предался своему любимому занятию – построениям и перестроениям. Минут семь они нудно пересчитывались на первый-второй, равнялись то направо, то налево, превращались из одной шеренги в две, топтались, выполняя повороты, вытягивались "смирно" и оседали "вольно".

К развалинам усадьбы подлетела черная Волга. К немалому удивлению бойцов из машины выкарабкался сам командир части полковник Сысоев собственной персоной. Он бойко подсеменил к строю.

Зотов угрожающе натянул тетиву:

– Рота, смир…

– Вольно, вольно, – замахал руками Сысоев.

Сняв папаху, он энергично протер платком лысину. Внезапно взвизгнул:

– Ребятушки!

И покатил, покатил, затарахтел воодушевленно и сбивчиво, с искренним волнением. Не сразу было понятно, к чему он клонит. Возвышенно лопотал про долг, совесть, про дедов, которые не посрамили память прадедов, и отцов, которые не опозорили дедов, про последний рубеж, который есть у каждого бойца. Несмотря на холод, он отчаянно потел и утирался. Адъютант протянул ему свежий платок.

Худо-бедно, по долинам и по взгорьям, Сысоев дошагал, дополз до сути. Дескать, видите эту усадьбу? Усадьба князей Скаровичей, между прочим. Но где те Скаровичи? Иных уж нет, как говорится. А нынешние куда достойней прежних. Тем паче защитники нашей великой родины, достойнейшие и заслуженные, орденоносные из орденоносных.

При этих словах он всплакнул. Смахнул с лица непрошеную влагу. Сделал торжественное лицо.

– Особенно мы должны чтить товарища Крутолобова! Да-да, того самого маршала Крутолобова, дважды Героя Советского Союза. И если партия и правительство удостоили товарища Крутолобова чести получить старинный особняк, мы должны сделать все, чтобы ему здесь жилось хорошо и уютно.

Он резко, всем корпусом повернулся к Зотову:

– Капитан, командуйте!

Зотов затянулся воздухом и побагровел. Оглушительно выдохнул:

– Рота, по лопатам!!

Машина с лопатами как раз затормозила возле усадьбы. Сысоев уехал, по-отечески потискав Зотова.

Солдаты вяло разобрали лопаты и под окрики сержантов разбрелись, рассредоточились по бывшему жилищу князей Скаровичей.

Внутри усадьба была завалена кирпичным щебнем, цементной крошкой, штукатуркой, рваными газетами с явными следами жизнедеятельности человека. Горы хлама заполняли все помещения. Сырой сортирный дух пропитал всю постройку.

Задачу Зотов поставлен немудреную – выбрасывать мусор в окна. Работа несложная, но на редкость нудная.

Ярослав отрешился. Машинально махал лопатой и бросал хлам куда сказали. Главное – случайно не попасть в кого-нибудь. Иногда лопата загребала крысиную тушку с торчащим из мусора хвостом, куски стекла или проволоки. Он не особо задумывался, что это. Лишь раз нагнулся – показалось, что на лопате блеснули 20 копеек. Но оказалось, крышка от пивной бутылки.

Он не заметил, как сержанты объявили перекур. Народ пошел греться у разведенного костра. Только Ярослав продолжал орудовать лопатой. Его позвал Игорь, он снова не услышал. Ушел в воспоминания о Жене, в мысленные диалоги с ней. «Ты можешь объяснить?» «Если бы я могла, то написала бы». «Напиши, я пойму». «Нет, мне сложно». «А ты попробуй». «Боюсь тебя огорчить». «Ты уже меня огорчила, не приехав на присягу». «Я не уверена, что ты меня поймешь». «Я пойму. Но чтобы понять, я должен видеть тебя, слышать твой голос. Я скучаю по твоему голосу, по рукам, по запаху твоему, Женя!» «Я тоже. Но наверно, уже не так». «Из-за гитариста?» «Ммм». «Из-за него?!» «Ииии». «Из-за этого …?!!»

С каждым вопросом, с каждым словом Ярослав вкладывал все больше мощи в свои движения. Загребал – швырял. Ожесточенно, почти свирепо. Не слышал ничего, кроме голосов внутри себя.

Из подъехавшей "Волги" вышел Сысоев. Зотов скомандовал строиться. Полковник пошел было к двум шеренгам солдат, но замер. Повернул голову к усадьбе.

Одинокий скрежет лопаты поразил его. Он быстро зашагал к бывшей обители Скаровичей. Заглянул в проем окна.

Задержать движение лопатой Ярослав никак не мог. Груда штукатурки с лохмотьями дранки и тряпья полетела в командира части. Сысоева обдало пыльной волной, стукнуло в грудь россыпью камней. Папаха съехала набок, на петлице что-то повисло.

Он плевался, кашлял и матерился. К Ярославу подскочили, отобрали лопату, пнули. Были бы рядом наручники, непременно надели бы. Логвиненко зашептал ему в ухо какое-то злобное обещание.

– Тебе конец, – злорадно булькнул рыжий Семёнов.

Сысоев тем временем приказал строиться. Отстранил Зотова и вразвалку пошел к бойцам.

– Равняйсь, смирно!

Все замерли. Сысоев что-то сказал Зотову. Тот скомандовал:

– Курсант Молчанов, выйти на три шага!

Ярослав вышел.

Полковник подковылял к нему. Ярослав ожидал удара наотмашь, срыва погон. Но вместо этого Сысоев вдруг ласково обхватил его за плечи. Притянул к себе.

– Молодчина, сынок. Трудяга.