Учительница нежная моя

И горло рвет медовая слюна!

Гримасы сбоку, спереди и сзади,

У самых крепких рты, как у рабов.

Как жаждал я избавиться от клади,

От этих душу стиснувших оков!

Штык-нож, подсумок – колкие, собаки.

Противогаз мне печень всю разнес.

Мы создали иллюзию атаки,

Когда полроты умерло всерьез…

Игорь сунул руки в его карманы и вытащил карандашный огрызок.

– А вот и перо нашего Пушкина.

Мишке пришлось сознаться. Шепотом он поведал приятелям, что он вовсе не кретин. В детстве безумно много читал, обнаружил склонность к языкам и талант к музицированию. А после школы успел поучиться на архитектурном факультете.

– Но оказалось, не мое. Выгнали, – отбирая карандаш, грустно сообщил Миша. – Так-то я архитектуру люблю. Каталоги рассматривать, стили изучать. Но чтобы самому проектировать, конструировать – боже упаси.

Миша был к тому же артист. В школе занимался самодеятельностью, переиграл массу ролей, от Онегина до Чапаева. Но идти в театральный не решился.

Зато этот талант пригодился ему в армии. Миша с блеском исполнял роль идиота.

– Дурака никто не принимает всерьез. Посмеются, потыкают пальцами – и вся беда, – обрисовал свою стратегию Миша.

Вскоре, правда, ему пришлось скорректировать образ – придать своему "персонажу" хамскую развязность.

– Чтоб хоть немного уважали, – пояснил Миша. – Уважать не будут, могут и дурака растоптать, не заметив, как тупое стадо.

– А ты не боишься, что за два года так войдешь в роль, что…

– Отупею? Боюсь, ох как боюсь, ребята! – Миша затряс головой. – Потому и начал эти стихи писать. Чтобы совсем, как говорится, форму не потерять. Примете в свой поэтический клуб, а? Только не выдавайте никому. Пусть все думают, будто это вы упражняетесь.

Конечно, они его приняли. Их туалетная кабинка продолжила покрываться стихотворными, а кое-где и прозаическими опусами. Ярослав стал переносить сюда все то, что он хотел бы сказать Жене, но не мог. Обида мешала засесть за бумажное письмо. Поэтому он скреб по зеленой туалетной стенке:

Я с вами встречусь через тьму,

Увидит небо нашу встречу,

Я вашу прелесть отниму

Быть одинокой и беспечной.

Куда же мы пойдем тогда?

Где я скажу вам ЭТО СЛОВО?

Сгорю, быть может, от стыда.

О, слово, слово, ты готово?

Я к вам притронуться смогу.

Быть может, в ваших пальцах сжатых

Увижу то, что стерегу -

Любовь вдвоем, в нас вместе взятых.

Любовь меж нами и кругом,

Вверху летит она над нами.

Как я б хотел бежать бегом

И гнаться за ее лучами!..

В благодарность за партизанское молчание Миша дал им несколько уроков, как правильно себя вести в "армейском зверинце", как он выразился. Во-первых, поменьше уединяться, побольше быть в толпе.

– Так они скорее начнут принимать вас за своих, – наставлял он. – Это же инстинкт стадных животных. Если они постоянно видят тебя рядом, чувствуют твой запах, слышат твое дыхание, они тебя признают. И, следовательно, перестают на тебя гавкать и скалиться.

Во-вторых, советовал Миша, не надо бояться мата. Или, в его терминологии, "дерьмовых слов".

– Жонглируйте ими как можно легче, походя, с веселой бравадой. Чем необязательнее мат, тем уважительнее на вас будут смотреть. Это как орангутан, бьющий себя в грудь: вот я какой крутой, альфа-самец. Понимаю, непросто. Мне самому это нелегко далось. Но оно того стоит.

Закуривая, Миша протянул сигарету Ярославу. Тот неумело ее повертел, просыпая табак.

– Еще один совет касается тебя, друг мой. Ты хоть и Ярослав, но не мудрый. Тебе надо начать курить. Это же общий код здешних болванов: куришь – значит свой.

Ярослав без удовольствия вспомнил сигарету в поезде: едкая горечь в нёбе, вязкая противная слюна.

– Пробовал. Не пошло.

Миша сочувственно одернул его гимнастерку.

– Надо себя заставить.

Fructus temporum

9 ноября 1989. Падение Берлинской стены

4 ноября на площади Александерплатц в Берлине собирается около 400 тысяч демонстрантов, требующих свободы слова, отставки правительства и свободных выборов. По всей ГДР начинаются волнения.