Учительница нежная моя

Подслеповато глянув в паспорта Ярослава и Ирины, бабка без всяких возражений вписала их в 27-й номер под фамилией "Саловых". Совсем была слаба глазами. Правда, нюх у бабуси оказался довольно остёр: она разворчалась, что от Ярослава скверно пахнет:

– Будто от лешего. Ступайте уж на постой, там и помоисся, и почистисся.

Внезапно она всунула в рот пальцы и лихо свистнула.

– Эй, Машутка!

Девушка на лавке дернулась.

– Проводи гостей! – скомандовала экзотическая бабка.

Девушка сладко потянулась. Легко, словно и не спала, подхватилась с лавки. Расправила длинный сарафан, накинула на плечи цветастый платок.

Это была та самая румяная Маша, которая в день присяги селила Ярослава в номер к родителям. Только её пшеничная коса на этот раз была закручена вокруг головы.

– Ой, я вас узнала, – всплеснула она руками, глядя на Ирину. – Вы у меня одежку бабули покупали. Пригодилась?

– Пригодилась, – дернула уголком рта Ира. – И ворон отпугивает, и синиц. Отличное пугало вы мне спроворили, Машенька.

Девушка довольно засмеялась и протянула ей ключ от номера.

Ванна! Блаженно выдохнув, Ярослав с бульканьем ушел под воду. Замер там, на дне. Прислушался к икающему сердцу, к мерному «самолетному» гулу в голове.

"Я дезертир", – кольнуло изнутри.

Он резко взмыл, бурно расплескивая воду. Тяжело дыша, вытаращился на кафель, затейливо разукрашенный древнерусским орнаментом. Перевел взгляд на два огромных полотенца, свисающих с перекладины. На них махрово топорщились мифические птицы – Сирин и этот, с девичьей фигурой. Забыл.

Заглянула Ирина.

– У тебя все в порядке?

– Все хорошо, родная. Я просто подумал… Неважно.

– Ты еще долго?

– Минут десять покисну. Надо же отслоить эту помойную дрянь. – Он пошевелил ноздрями. – А чем это так вкусно пахнет?

– Гренками с яйцом. Не поверишь, тут оказалась электроплита.

– Мечта! – застонал Ярослав. – Ты хочешь, чтобы я не домылся и остался грязнулей.

– Удивил. Я много лет видела школяра-пачкуна в пыли и меле.

– Ах ты паразитка!

Он вывалился из ванной и мокрый, шлепающий босыми ногами, стал гоняться за ней. Хохоча, она бегала вокруг стола, вспрыгивала на кресло, швыряла в него чем попало, пока он ее не догнал. Прижал к себе, чувствуя нарастание гула. В себе и в ней. Они оба словно мчались по разгонной полосе и, убрав шасси, готовились взмыть…

Время исчезло. Они спали. Подрагивали стекла, откликаясь на громыхание несметного числа военных машин, наводнивших Жесвинск.

Как только командиру части Сысоеву доложили об исчезновении курсанта и уборщицы/учительницы, он приказал все силы бросить на их поиски. ЧП было немыслимое. С ожесточением глядя в окно на пустой плац (весь личный состав убыл в город на поиски), Сысоев горько думал о неблагодарности тварей, которые именуются людьми.

Прав Караваев, нельзя с ними по-человечески. Надо, как с клопами. Сысоев стиснул в кулаке воображаемого человечка.

Военные искали беглецов повсюду. В школах, магазинах, больницах, подъездах. Исследовали подвалы, чердаки и даже крыши.

ГАИ перекрыла все дороги, ведущие из города. Почти весь автотранспорт, выезжающий из Жесвинска, досматривался. Из-за этого на дорогах впервые за все время существования города возникли заторы. Ничего не понимающие водители сигналили и пытались вырулить окольными путями, но лишь усугубляли свое положение: их машины досматривали с особым тщанием.

Поисковая команда заглянула и в гостиницу "У Берендея". Тяжело дыша, без всяких здрасьте накинулись на девушку со старухой, тыкая фотокарточками: не видели таких-то? Обе отрицательно покрутили головами. У них потребовали список постояльцев. Чета омичей Саловых не вызвала подозрений. Побежали дальше.

А Ярослав и Ирина спали. Глубоко и неподвижно. Словно плыли в бассейне по своей дорожке, на которую никто не смел покуситься.

В номер под ними кто-то вселился. Стал расхаживать по комнате, зашуршал одеждой, забрякал унитазной крышкой. Шумела электробритва, звякала бутылка, разносилось мурлыкающее пение.

Всего этого они не слышали. Проспали почти весь день. И проснулись уже в сумерках.

В сереющем окне совершенно вертикально падал крупный и густой, мохнатый снег. Минуты четыре они молча следили за этим завораживающим падением. Не сговариваясь, ждали, когда хотя бы одна или две снежинки отклонятся от своего курса и полетят вбок. Но ветра не было, и все они двигались строго параллельно, словно катились по прозрачным желобкам или спускались по невидимым нитям.

Он поцеловал ее в ухо.

– Колючий, – сказала она.

Ярослав пошел бриться. Уже смыв пену, вздрогнул, услыхав снизу пение. Сначала тихое и протяжное, потом гортанно-раскатистое. Приятный баритон ласково выводил:

Ов сирун сирун

инчу мотецар?

сртис гахтникэ

инчу имацар?

ми анмех сиров

ес кез сиреци

байц ду анирав даваджанецир

ми анмех сиров

ес кез сиреци

байц ду анирав даваджанецир

Армянский язык Ярослав немного знал. Одна из его теток была замужем за армянином дядей Юрой, обрюзглым толстяком, промышлявшим торговлей. Они много раз приезжали к ним из Ленинакана. Тетка часто ругалась с мужем на армянском. Видимо, этот терпкий, немного шершавый язык казался ей более пригодным для выплеска эмоций. Так или иначе, на дядю Юру это действовало, и он тут же стихал.

Их семья погибла во время землетрясения 1988 года. Не выжил никто, включая детей – Самвела, Павла и двух крошек-близняшек, Лизы и Мариам.

Ярослав очень дружил с двоюродным братом Самвелом – они были ровесники и оба любили хорошую музыку. Правда, Ярослав тогда увлекался роком и бардами, а Самвел больше уважал классику. Он прекрасно играл на фортепиано и готовился к поступлению в Гнесинку…