Психологиня и психопат. Философско-психологический триллер

Не спится. А когда не спится, меня мучают мысли – самые разные. Лучше их куда-нибудь послать. В смысле собрать воедино и направить в творческий полет. Или крестовый поход на некоторую идею. Психологическую идею, потому что мое образование меня иногда теснит, как теснит плоть у монахов-затворников. Идею необходимо реализовать, иначе захочется напиться, а потом еще и еще. А жить нужно со смыслами. Где же эти смыслы найти? Из чего извлечь? Из серости однообразных будней? Не выходит. Квадратный корень из нуля будет нуль. Квадратный корень из единицы будет единица. Необходима иная система координат. Не Эвклидова. Из чего же извлекать смыслы? Вероятно, из того, что лучше получается. Говорят, что раньше я был неплохим психологом – пока психология не начала теснить. То есть, перестала давать смыслы. Одна бессмыслица. А я не могу жить без острого переживания жизни. Если в мою жизнь долго не приходят смыслы, я начинаю благородно бунтовать. Благородство быстро меняется безобразием, бунт превращается в зоологию. От любви до ненависти один шаг. От человека до обезьяны тоже. Скользнул в обезьяний бунт и хорошо – на время можно жить без смыслов. Видеть под ногами в лужах отражение обезьяны и улыбаться. Так можно жить неделю, две, даже месяц. Но потом приходит утро, когда смотришь без улыбки в бездну зеркального пространства и понимаешь, что ты созерцаешь уже не себя, а свою обратную перспективу. Как на иконе – на переднем плане проступает все светлое и благородное, на заднем – то, что находится рядом. Надо мной нависают голые стены со змеиными обоями, а передо мной только щелки глаз, в которых корчатся в агонии мысли. Наверное, таким предстал перед богом согрешивший Адам?

Крохотные светлячки – это единственное светлое и благородное, что проступает на моей иконе. Но они живые. Не то, что звезды.

Эти мысли и есть мои спасители.

Они выводят меня на пространство смыслов, как ивановские светлячки заблудившегося на болотах путника. Сделаешь первый шаг – как после шоковой терапии – радость бывает от малого: от Сократа, от солнышка за окном, от банки легкого пива. И все – обезьяна впадает в анабиоз, человек пробуждается. Да здравствует гомо сапиенс.

«Канис вивус мэлиор эст леонэ мортуо»

«Живая собака лучше мертвого льва»

4.

Хочу написать рассказ. Направить мысли в крестовый поход на идею. Идея проста: что идет впереди – болезнь или преступление? Нет, Раскольниковых сегодня нет – идеи скукожились, как мозги от долгого употребления кокаина. Теперь так – да-да, нет-нет, остальное от ума, которого нет.

Не спится. В окне дома напротив – мерцающий свет. Ровно на четвертом этаже. За чулочными занавесками. Кто там? Любопытно. Такой же поночужный мечтатель, как я? Или девушка, задремавшая над книгой? Метнуться бы мысленно к этому свету и посмотреть. Если девушка, то вряд ли за книгой. Ну, почему так мельчают люди? И сам я – тоже мельчаю.

Начал писать рассказ. Не хочу углубляться в переживания героев. У меня будет чистая психология. Без экзистенциальных переживаний и мук совести. Совесть – это когда разучился обманывать красиво. Совесть – это для избранных. Мои герои с подсушенными мозговыми извилинами, они умеют бояться и душить свой страх. В этом они обретают свободу – магию закрытых глаз. Есть два способа избежать проблем – бороться с ними честным оружием или закрыть крепко глаза, втянуть через опаленные ноздри белый кристаллический порошок и умереть – на время, а может быть, навсегда.

Интересно, какая она, девушка за чулочными занавесками? Надеюсь, не девица Мария, которой девяносто лет? Свет мерцающий – это танцующее пламя лампадки? Девица Мария молится. Что в этом плохого? Но, нет. Не хочу представлять это. Моя свобода мысли рисует в воображении женщину лет сорока в распущенном халате, с копной каштановых волос. Из-под чулочного халата дышит волнительная грудь. Глаза ворожат неоновый экран телефона. Вспыхнет ночное желание и убежит, как пугливая белка. Глаза неонового света, нефритовые огоньки. Подобное притягивается к подобному. Смартфон зеленит пространство комнаты. Незнакомка ждет звонка. Это ближе к реальности.

Из этого подъезда по утрам выходит молодая женщина с двумя собаками. Худая, как скрипка. Руки-плетки. Поводки натянуты. По всему видно, что особа нервная. В очках и черном кепи. Скрипка тела зажата струнами поводков. Собаки черные и худые. Нет, это не она. Незнакомка имеет пышные формы, рыжие волосы и нефритовые глаза. Только так и никак иначе. Если это собачница в черном кепи, значит, это не правда. Не правда – это то, что не соответствует моему мечтательному настроению. Если я нахожусь под воздействием этого настроения сию минуту, и если настроение напрямую связано со зрительными образами, это означает, что настроение истинно, даже если не соответствует реальности. Реальность – это то, что я переживаю. А я хочу переживать именно то, что рисует воображение. Значит, для меня это истинное переживание.

Не спится мне. Начало повести положено. Не спиться бы. Каламбур. Оговорка по Фрейду? Нет. Не сопьюсь. Я же немного психолог. И я свободен – в той мере, в какой позволено и полезно для моего духовного устроения. Если в моей голове замаячит, к примеру, идея убить президента какой-нибудь латиноамериканской страны или истребить всех худых женщин мира, моя свобода преткнется на первом же полицейском кордоне. Хочу соединиться в нефритовых желаниях с незнакомой мне женщиной, но эта свобода будет не абсолютной, потому что нет никакой пользы в абсурдных желаниях. Только то, что исходит из моего настоящего осознанного «я», то есть от личности, может и должно быть свободой.

Правдой будет легкий флирт с незнакомкой, обмен звонками по ночам, встречи – короткие, бурные встречи, в которых вспыхнет симфония двух одиночеств, на время превратится в острый экстатический вопль, в сублимацию всего видимого и невидимого, как при первородном падении Адама и Евы. Когда с них спала пелена святой непогрешимости, и они увидели друг друга в разоблаченных телах. Фиговый листок последним пал в раю девственности. Мужчина и женщина соединились в торжествующем крике, это был первый вопль рождения нового человечества. Вопль, адресованный искупителю.

В эту минуту моя свобода реализуется в желании написать рассказ о современном Раскольникове и мечтательно поиграть образами, рожденными мерцающим огоньком. Не так много для счастья? Но счастье состоит из цепочки радостных переживаний. А то, что я только что обозначил, несет за собой именно такие переживания.

Нет, не сопьюсь. Прошло то время. Теперь у меня накопился опыт праздности. И я рад этому.

Как бы назвать эту незнакомку? Пусть будет Ева. Много распутного и благородного исходит от этого женского имени. Мученического и счастливого. Блудного и святого. Назвать образ – значит, посадить его на мысленный поводок. Чулочный ажурный мечтательный поводок.

5.

Утром по-новому воспринимаешь ночной текст. Более трезво. Пробежал глазами, поправил места категорических оценок. Психолог, который норовит поставить всем диагнозы и умыть руки, как прокуратор Понтий Пилат, должен на время умереть. Иначе менторский тон захлестнет повествование. Менторский и прокурорский. Психолог в большей степени адвокат, только не адвокат дьявола. Понять – совсем не означает простить. Понять – это охарактеризовать потаенные движения мыслей так, чтобы не возникало желания бросить в человека камень.

Постарайся быть в одном духе с тем, который не стал швырять в порочную женщину камень. Он просто сказал тихо: «Если есть кто-то из вас без греха, тогда брось в нее камень». Это было давно – так давно, когда в людях была совесть. На мгновение они заглянули в самих себя, и им стало стыдно. Они опустили камни на землю и ушли. А она осталась. Женщина подошла к человеку и спросила:

– И ты не осуждаешь меня?

– Нет, – сказал он. – Не осуждаю. Иди и впредь не греши.

Я не должен окрашивать действия героев в категории «жутко», «уродливо», «паршиво», «непристойно». Читатель перестанет ощущать свободу. Он почувствует себя школяром, которому навязывают академическую программу. По типу концентрационного лагеря – шаг влево, шаг вправо равно предательству. И расстрелу. Читатель сам решит, кто есть кто. Автор должен деликатно подвести к свободному принятию решений. Не нужно извращение характера называть «омерзением», это не учебник нравственного богословия, это психологический набросок.

Сальные волосы и нечистая кожа в описании персонажа расскажут читателю больше, чем сотня диагнозов. Выражение глаз, интонации голоса, вибрация, непроизвольные движения рук – все это объемнее передаст внутреннее состояние человека. Особенно, голос. Улыбка, смех. По тому, как человек улыбается, можно понять, сколько скелетов спрятано у него в шкафу. По тому, как он смотрит на других людей, можно прочитать его мысли. А походка? Кажется, японцы изобрели аппарат для диагностики заболеваний головного мозга по одной походке. Каково?

6.

Двое суток я не выходил из квартиры. Пытался настроить себя на позитив.

Всю ночь накрапывал дождь. Теперь во дворе настоящее сочиво. Небесная влага сочится из земли, деревьев, фасадов домов, она стекает миром с умытых крыш, проникает в растительную часть всего живого, включая человека. Забирается в вегетативную нервную систему и выжимает легкую грусть. Я научился играть с природой в прятки. Когда серая пелена за окнами провоцирует меня на ностальгию, я не вытаскиваю из памяти ноутбука фотографии жены и сына, нет. Не заливаю в себя коньяк, не глотаю успокоительное средство. Зачем поддаваться внешним раздражителям?

Я захожу на какой-нибудь форум в социальных сетях, где болтают о чепухе, и начинаю активно общаться. Через полчаса у меня подпрыгивает давление, я благородно негодую на повсеместную тупость, мысленно проклинаю интернет и себя самого, попавшего в ловушку лукавого духа. Но одновременно отвожу от себя серую пелену ностальгии. Дождь с грозой пробиваются в параллельном мире абстракций. Мой мир не колеблется. Он стоит великой китайской стеной, которую невозможно пробить молотом простых психических усилий. Град, гром и молнии обрушиваются на фантомных людей из виртуального мира. Вот она – грубая форма психотерапии. Теперь не нужно плести из соломы фигуру врага и сжигать его, как сжигают чучело масленицы, чтобы привлечь благополучие и обновление души; совсем не обязательно выезжать к бегущим по рельсам поездам и кричать во все горло, чтобы избавиться от негативных переживаний. Сегодня можно пролиться золотым или нефритовым дождем в мире иллюзий, улыбнуться несуществующему лицу, сотворить жирный комплимент обнаженной девице, поскандалить в спорах о политике, ущипнуть самолюбие профана, поиграть в бисер на психологическом форуме. И вот – дело сделано! Гроза прошла стороной. Метнула огненные стрелы в виртуальное капище – место проявления грубых сил, трения страстей человеческих.

Да здравствует интернет как форма мягкой психотерапии.

Будь проклят интернет как эрзац чувств.

Уставшие от рутины верблюды и комарики приползают за плотской любовью в мир виртуальных фантазий. За деньги или без денег верблюды отцеживают комаров, а комары впиваются маленькими хоботками в верблюдов. Верблюды смешиваются с комарами, крики с писками, шерсть с крылышками, на пиршество любви слетаются, сбегаются, приплывают кентавры, драконы, тролли, гномы. И вырывается из общего хора стоны томления. Земля покрыта асфальтом города, у мира дьявольский аппетит, мир хочет голого, голого, голого. Стриптиз бастует, он победит.

Герой моего рассказа много вытянул из мира реализованных в виртуальном пространстве идей. Он почерпнул там свободу, в которой был ограничен в реальности – строгая властная мама, которая воспитывала мальчика одна. Отец его покончил с собой, когда Юлиану было три года. Он удавился в ванной комнате коммунальной квартиры.

Юлиан проникал в параллельные миры для того, чтобы прокричать на фоне «счастливых» лиц, что он глубоко несчастлив. А когда его игнорировали, возбуждался жаждой отмщения – наивной, грубой, детской, инфантильной жаждой увидеть страдание людей, которые не замечали его мучений. Когда ему было пять лет, он рисовал в воображении собственные похороны и убитых от горя взрослых, которые причинили ему боль. Будучи подростком, Юлиан освоил орудия истребления виртуальных врагов. В компьютерных развлечениях не было равных по мастерству убивать тому, кто вступал в игру под псевдонимом «цезарь».

Влажным сквозняком качнуло занавеску. Посмотрел на окна четвертого этажа дома напротив. Наши дома – близнецы. В солнечную погоду меня слепит осколочное светило, отраженное в ее окне, вечером остывшее солнце приходит в наш дом. Утром я не могу видеть, что происходит за ее занавесками, потому что – восходящее солнце, вечером не могу, потому что солнце заходящее. Великолепное светило защищает мое воображение от излишества реальных деталей так же, как закон внешний запрещает реализовывать необузданные желания. Солнце – благо. Нравственный закон, прекрасно оформленный у Канта.

А вот ночью от игры воображения меня не закрывает ничто.

Сегодня нет солнца. С улыбкой поглядываю на балкон, на котором сохнут два-три полотенца красного цвета. Скорее всего, хозяйка проживает одна. Если бы у нее была семья, балкон был бы усеян одеждой. Странно то, что я никогда ее не видел, хотя живу в этом доме больше пятнадцати лет. Какая-то странная любовь к ярко красному. И полотенца на ветру колышутся как гюйсы на боевом корабле.

Когда по утрам вспыхивает солнце на ее окне, почему-то именно на одном окне, мне становится весело без причины. Теплота отражения проникает в мою плоть. Смешно. Как можно воспринимать такие элементарные явления природы столь поэтично? Я же психолог. Человек с набором диагнозов под все случаи жизни. Со мной женщины начинают скучать после первого же свидания. Потому что не могу остановиться в маниакальных желаниях все и всех причесать, разложить душевные проявления по полочкам, накинуть невидимый поводок на предметы, стать их хозяином, повелителем, вождем. Прав был Бродский. Хватит нам психоанализов, ты простоприди и обними меня.

В моей душе много темных закоулков. Может быть, это хорошо, что я немного разбираюсь в психологии? Было бы хуже, если бы моя свобода начиналась и заканчивалась реализацией тайных желаний.

Впрочем, невротической начинки во мне много, очень много. Если я, к примеру, заболеваю инфекционной простудой, для меня проблема начинается не с подъема температуры, а с острого страха кого-нибудь заразить. Это не чувство вины, это иное. Открытые незаживающие раны от борьбы со своим естеством.

Прими самого себя таким, каков ты есть, и получишь первые залоги мира.

Все натуры человеческие очень разные. Кто-то принимает себя сразу и целиком, несмотря на угрожающие уродства – нет, я не из этих пациентов всемирного сумасшедшего дома. Нет сомнения, что я болен, но несколько иначе. Есть у меня понимание того, что «барина» на лице не носят с самодовольной гордыней. Что есть вещи, которые необходимо лечить. А если исцелиться не получается, тогда на помощь приходит косметика. Все это я понимаю. Однако существуют такие изгибы души, которые в глаза не бросаются своей патологией, но внутри патологии живут. Как тараканы в голове, которые заводятся от нечистоты мыслей. При этом сама голова может выглядеть весьма импозантно.

В общем, я имею в виду патологию духа, которая проникла в самую суть моего «я», стала элементом душевной матрицы. Лечить ее методами оперативного вмешательства означает себя калечить, оскоплять.

Я сторонник той медицины, которая соприкасается с изначальным пониманием слова «врач». Мне ближе заговорить грыжу или убедить рожу покинуть место ристалища, нежели ложиться под нож хирурга.

Да. Я в полной мере враль – от слова врачевать недуги.

7.

Люди все очень разные. Кто как не психолог, даже бывший, должен об этом знать! Двух листочков, упавших с дерева, не бывает одинаковыми. Что говорить о людях? Если вглядеться в материю строже, можно увидеть бесконечный поток. Из вечности истекает, в вечность возвращается.

Надо мной живет соседка, которой семьдесят лет. Тетя Галя. Одинокая женщина с букетом болезней. Каждый год тетя Галя уезжает в платную клинику и удаляет очередную опухоль на внутренних органах. Откуда в ней появляются опухоли – загадка. Такое впечатление, что она их старательно взращивает внутри живота, как опытный фермер грибы на грядках. Кажется, живот ее набит соломой, черноземом и грибницами, а фигура год от года становится круглее, пузыристее и мягче. Удаленные органы, очевидно, высвобождают пространство, делают старушку легче, чем она есть. Еще три-четыре хирургических вмешательства, и тетя Галя взлетит как воздушный шарик.

Я знаю, что она одержима лечением. Ей весело от того, что она не видит половину предметов и спускается с пятого этажа, держась за перила и считая вслух ступеньки. Она улыбается и поет под нос какие-то песни. И чем труднее ей становится в быту, тем больше она себя такой принимает. И ей наплевать, что кто-то из прохожих подумает или скажет ей вслед, что бабуля не следит за одеждой, что иногда надевает юбки задом наперед и забывает расчесать волосы. Она себя принимает со всеми недугами, от которых долго не живут, а это и есть смирение, которое жизнь продлевает. Плюс – одержимость здоровьем, то есть блажь. Тетя Галя не блаженная, но блажная. Внешне блаженные и блажные весьма похожи. У них в сердце какая-то энергетическая батарейка. Глаза светятся в темноте, как у кошек.

– Андрейка, – скребется она иногда в мою дверь по утрам. – Отнеси мусор, если не трудно. Не дойду до помойки. Не вижу ничего. Вчерась вошла в темноту первого этажа и на кошку чью-то наступила. Чуть не померла. Ноги поехали. Ты же знаешь, что я не вижу ничего. А кошка у кого черная? Не у Насти? Всю дверь мне обгадила. Так сходишь? Или нет?

– Схожу, тетя Галя, – улыбаюсь я. – Под дверью оставьте мешок. Или повесьте его на ручку. Черных кошек в нашем подъезде нет. У меня рыжий, не заметить его невозможно, но я его на улицу не выпускаю. У Насти розовый, как поросенок, породистый. У квартирантов с первого этажа грудной ребенок. Может, вы не на кошку наступили?