Психологиня и психопат. Философско-психологический триллер

Психологиня и психопат. Философско-психологический триллер
Юрий Меркеев

Для всех, кто любит психологию, философию и свободу. Для всех, кто понимает ответственность в личной свободе. Для всех, кто знает, что абсолютной свободы нет.

Психологиня и психопат

Философско-психологический триллер

Юрий Меркеев

© Юрий Меркеев, 2020

ISBN 978-5-0050-3516-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Преподобный Герасим жил в Иорданской пустыне. Он был великий подвижник. Строго постился, молился, каялся. Видел, как души усопших братьев по окончанию земного бытия возносятся на небо. Вылечил однажды льва, который повредил лапу. Заноза гноилась, лев мог умереть. После этого зверь стал дружить с Герасимом. Когда преподобный скончался, лев пришел на могилу святого старца и умер. Происходило это в 5 веке нашей эры.

Я живу в современном городе. Не пощусь, не умею молиться. Подвижником меня можно назвать с иронией – подвижник чувственных наслаждений. Это обо мне. Мой глаз затуманен психологией, философией, литературой и грубыми формами удовольствий. Когда кто-то из ближних умирает, я не вижу эфирных тел, уходящих к небесам, а упираюсь твердым взглядом в крышку гроба у дома, наблюдаю кучку плачущих старух. Не понимаю, зачем они плачут? Нужно радоваться – душа перенеслась в мир всеохватной любви. Может быть, у них работа такая – плакать? Тогда бог им судья. Думаю, что они тоже не замечают эфирных тел. У них глаза затуманены суетою житейской.

Львов видел лишь в зоопарке. Вылечил однажды кота, которого подобрал на помойке. Откормил его, приучил к философии и праздности. Обозвал Сократом. Полагаю, что кот дружит со мной. Но могу заблуждаться. Во всяком случае, когда меня не станет, Сократ с удовольствием вернется к прежней вольной помойной жизни. Возможно, прослывет среди своих сородичей большим мучеником за кошачью веру, так как долгое время жил с психопатом, называвшим себя психологом.

1.

Наверное, я должен походить на обезьяну. Если верить в доктрину происхождения человека из этой скотины, то есть основываться на том, что труд превратил обезьяну в человека, тогда должно быть и обратное: человек без труда снова становится обезьяной.

Категорически смешное умозаключение.

Все же иногда я себя вижу в зеркале. Самый обыкновенный тип. Древнего примата могу напоминать лишь после какого-нибудь злостного загула, когда философская лень оборачивается тупой животной болью – тут верно: хоть покойников заноси… или выноси – мне наплевать и на то, как я выгляжу, и на то, что обо мне подумает «княгиня Марья Алексеевна». За неимением последней – мне наплевать, что обо мне подумают соседи или Сократ. Вот уж поистине болезненное тщеславие – притворяться чем-то более высоким и нравственным, чем ты есть на самом деле. Честно скажу – мне наплевать на чужое мнение о моей персоне. Поверьте, никакого кокетства: за полвека осознанного жития я немного изучил свои трещинки. Попробовал хиреющими силенками вытащить из шкафов скелеты и похоронить на погосте, и понял: паршивое это дело – бороться с привычками, которые стали второй натурой. Все равно, что ломать естество. Силы уже не те, романтизм новообращенного в духовную жизнь угас, превратился в постромантизм, а постромантизм снова стал реализмом – только не таким пугающим, каким был в юные годы. Теперь я принимаю самого себя со всеми закоулками характера. А там, поверьте, темных мест много. Встречаются и скелеты, которые на момент генеральной уборки в доме прикинулись антуражем, а оказались элементом несущих конструкций. Тут я умыл руки, как Понтий Пилат, который оказался в ловушке страхов – поступить по совести не могу, против совести тоже. Притворяюсь философом, мудрецом. А на деле – безвольный тип, безответственный и расхристанный. Потому что слабый. И не умею отказывать людям. Учу других, а сам не умею. Вот так. И это уже не скелеты с тараканами. Это генетический код.

Тараканов со скелетами я придумал для того, чтобы оправдать свои слабости. Но как иначе? Сил ни на что нет, а жить-то нужно – и не просто жить, а по уму, потому что иначе не умею. Даже когда неделю проваляюсь в постели с тяжелого похмелья. Приходится мириться и с такими авансами. Про зарплату умолчу. Всякое бывало. Только бы ноги домой сами привели на автопилоте.

Да, друзья, у меня тонкая душевная организация в рамках толстых обстоятельств, в которых реализуется моя свобода. Хотел бы жить в Лондоне или Париже? Нет. Тонкие обстоятельства не сделают меня свободнее. Я как тот земский врач, который спас вельможу во время царской охоты в глухих лесах. Врача пригласили в Петербург, в высший свет, одарили богатыми подарками, пригласили на ужин во дворец. И тут рай обернулся адом. Врач привык к простой грубой пище, не знал церемоний, дворцового этикета. Все ему улыбаются, на серебряных блюдах передают изысканную еду, под руками лежат сверкающие приборы. А ему хочется провалиться от стыда в самую преисподнюю. Не его эта обстановка. То, что для одних – райская атмосфера, для него – ад. Вот и у меня так же: тонкие и толстые обстоятельства. А я всем доволен. Не нужен мне ни Монмартр, ни Елисейские поля, ни фонтаны Петергофа. Я заточен под сельский пейзаж, сторонюсь публики, и мало, что понимаю в жизни «комильфо», то есть неких приличий.

Сказать откровенно? Мне наплевать на то, что в обществе считают приличным.

Вы думаете, я обижен на мир? Упаси боже. Вы думаете, мир обижен на меня? Смешно. Мир относится ко мне точно так, как я отношусь к миру. Закон известный. Сила действия равна силе противодействия. А если мне наплевать на мир, то, соответственно, мир плюет на меня. Но что такое «я» и «мир»? Несопоставимые весовые категории. Если я плюну с высоты своего настроения в эфирное пространство, мою слюну разнесет ветром, и никто не заметит. А вот если наоборот, ударная волна будет чувствительнее. Мир – это сотня тяжеловесных верблюдов, а я – комар. Я и не думаю состязаться. Мир приличий пытается отцеживать комара, а верблюда не замечает. Потому что сам из этих существ состоит.

Один кудрявый чудак из прошлого века голосил под гитару: «Я не склонен прогибаться под изменчивый мир. Пусть мир прогнется под нас». Мальчишество. Красное словцо. Мир прогнется под тебя, детка, чтобы пружиной треснуть по затылку. Тогда и голос прорежется и смыслы. И это будет называться экзистенциальным переживанием. Мир лягается очень больно. Но если в момент контузии ты не поймешь, что перед тобой открывается источник смыслов, грош тебе цена. Иди со своей гитарой петь в подворотнях. И пить портвейн.

Или учись примиряться с собой. Потому что сломать головой лаврскую стену еще не удавалось никому. Остановить ладонью течение Москвы-реки тоже.

Попробуй посмотреть на себя без преувеличений и самовлюбленности. Без болезненной стыдливости и тщеславия. Просто посмотри на себя и скажи: кто я есть? Если найдешь ответ, ты на правильном пути.

Вот я иногда смотрю на себя в зеркало, трогаю пальцами помятое лицо, упираюсь в многодневную щетину и думаю: вероятно, человек произошел от обезьяны, а потом присматриваюсь к щелкам глаз, улавливаю в них мысли – худенькие, больные, но мысли. И говорю вполголоса: «Нет, я мыслю, значит, я не обезьяна. Вчера напоминал безобразного примата. Что делал, не помню, но что-то делал скверное. А сегодня уже нет, сегодня – бросок в сторону человека. Стало быть, не все потеряно!»

«А как же подвиги?» – спросите вы. – «Как же мечты и фантазии идеалиста?»

Плюньте в мою сторону, если я когда-нибудь заикнусь об этом. Я не плюну в ответ.

Единственным подвигом считаю примирение с самим собой.

Нет, не с миром. Мир есть льстец и обманщик. Мир – это блудница вавилонская. У меня нет ни одного повода склонять перед ним голову. На колени он меня ставит часто, но поклоняться ему я не собираюсь. Поклоняться в том смысле, что жить по его законам. Или по его беззаконию, которое он величает законом.

Да. Я, наконец, принял себя без брезгливости. И могу сказать, что за этим простым утверждением стоят годы борьбы с собой. Смешно. Для того чтобы помириться с самим собой и обрести некое подобие гармонии, сначала нужно изодрать в кровь нервы и мускулы, и понять, что занимаешься садомазохизмом. Нет, увольте. К черту самоедство, к черту поиски истины. Истина одна, она существует как абсолют, без логических умственных конфигураций, а самоедство и поиски ради искания приводят к плачевному финалу. Что проку от умственных доказательств истины? Истина не доказывается, а показывается. Так же, как не доказывается математически красота или любовь. Они переживаются. Если, конечно, сердце и мозги у тебя не заточены под математику, как под первозданную красоту. И такое случается – редко, впрочем.

Только опыт увиденного и пережитого может быть достаточным основанием принятия истины. Все остальное – скольжение голым задом по наждаку.

– Что такое красота? – спрашивал Сократ софиста.

– Ты что, Сократ, не знаешь, что такое красота? Посмотри на симпатичную женщину, лошадь, собаку, и ты увидишь красоту.

– Нет, – отвечал Сократ. – Я говорю не о красивой собаке, лошади, женщине. Я говорю о красоте. Разве самая прекрасная женщина сравниться по красоте с богиней?

– Клянусь собакой, Сократ, ты задаешь неудобные вопросы. Не лучше ли держаться в рамках приличий?

Рамки приличий – это способ человека ускользнуть от свободы. Нет ничего удобнее, чем спрятаться за пакет добродетелей, еще легче – схватить дубину «приличий» и отходить ей всякого, кто посмеет задавать неудобные вопросы. Лучшая защита – нападение. А если не получилось справиться дубиной приличий, можно метнуть в противника копье «культуры». Культура – универсальный инструмент воздействия на благородных бунтовщиков.

Мне посчастливилось пережить истину. Только не хватает сил оставить все и последовать за ней. Ноги переломаны, желудок болит, сосуды головного мозга воют как холодная вытяжка в печи, подкинешь топлива, немного согреются и успокоятся. Поздно, батенька, поздно учиться летать, сначала правильную ходьбу освой малыми шагами. И дыхание. И при этом не злись на собственную мизерность. Хотя бы не раздражайся. Комариными шагами – в сторону красоты.

И занимайся своей психологией, если она помогает хотя бы осмыслить и оправдать людей. Не суди только.

2.

Живу я один. Привык к одиночеству, как привыкают к наркотическому яду. Без него уже не могу, хотя и понимаю, насколько с ним опасно. Но последнее время чувствую себя очень уютно. Как опийный наркоман, у которого под рукой всегда есть лекарство. Для меня яд и лекарство – это одиночество. Все зависит от дозировки.

А еще у меня есть кот. Не простой. Философский, психологический, экзистенциальный. Зовут его Сократ. Он рыжий, старый и толстый.

Ему постоянно нужно утверждать и обозначать свое существование. Ему нужны прорезанные из обыденного пространства смыслы. И он прорезает их там, где можно и где нельзя. Чаще – последнее. Спинка дивана вся прорезана смыслами, кошачий туалет тоже, ковер с клочками рыжей шерсти, «кладбище» куриных костей под кухонным столом – все это Сократовские смыслы.

Иногда он специально будит меня по ночам, когда я валяюсь с похмелья, чтобы я разозлился, вышел из себя и «обозначил» его существование трепкой.

Сократ поднимается на лапах к моему уху, громко орет, потом стремглав убегает, прячется под диваном и скрипит. Одним словом, экзистенциальная сволота.

Увы, мне тоже необходимо утверждаться полными абсурда поступками – чтобы остро ощутить себя не каким-то мыльным пузырем или комариной единичкой, а человеком. Только не тем, который звучит гордо. Это оставьте для кудрявых мальчиков с гитарами, которые призывают пробивать лбами каменные стены. Экзистенциализм, мать его! Я твердо знаю смысл своей жизни, но не могу его осуществить в полной мере. Не могу избавиться от привычек, которые так же далеки от истины, как набор психологических свойств обезьяны от человека. Не правда ли, велика пропасть? Слишком даже велика.

Однако нужно жить. В мире с самим собой и постоянной вражде с миром.

И по возможности обозначать свое существование подлинными смыслами в открывающемся истиной пространстве.

И еще – если ты поэт, смотри чаще на ночные звезды. Если ты не поэт, все равно выходи на балкон и смотри. Быть может, когда-нибудь заметишь, как одна из звездочек тебе подмигнула. И пригласила в полет. Тут могут открыться подлинные моменты жизни. Не упусти мгновения.

А если у тебя нет балкона, и ты не поэт, и твоя голова редко поворачивается к звездам, тогда иди и смотри себе под ноги – и там можно увидеть в луже отраженную звезду. А ну, как подмигнет?

3.

Половина второго ночи. Звезды висят над крышами домов как спелые яблоки. Кажется, руку протяни и сорвешь одну-две. Звезды большие и холодные. Молчат. Не живые какие-то. Им нет до меня никакого дела.