Жужжите всем о васильках! «Картинки» с подростками

Но – не закричал! Онемел! Застыл, как на гипнотизёрской сцене! Тру-сиш-ка!

На следующий день к Юрке пришли люди из профкома. Велели собираться в лагерь.

…Он подошёл к костру, когда у нас уже затеялся сумбурный разговор. Изгоисто присел в сторонке. Краем уха ловил слова сверстников.

А мы продолжали углублять знакомства. Способ для этого отыскался неожиданный и не очень затасканный. Я вспомнил, что накануне прочёл популярную книжку про Зуева-Инсарова, известного в своё время графолога. И стал рассказывать ребятам о чудесах, которые он творил, выведывая по почерку характер любого человека, любого инкогнито. Графология, наука о почерках, заинтересовала моих подопечных.

– А вы сами-то читаете почерка? – спросила девочка в круглых очках (девочки больше верят во всемогущество вожатых).

– Можно попробовать, – скромно признался я. Достал записную книжку, авторучку. Девочка придвинулась ближе, близоруко склонившись над чистой страницей.

– Пиши: «Я ВЕРЮ В ГРАФОЛОГИЮ…», – попросил я. Девочка благоговейно заводила ручкой по бумаге, предварительно справившись, через «А» или через «О» пишется новое слово. Почерк у неё был самый обычный, школярский: слишком правильный и добросовестный. Зуева-Инсарова это, вероятно, смутило бы. Но не меня!

– Ага, – сказал я, так и сяк вертя записную книжку. – Так… Это… Здесь… Ну, вот смотри! Твоя строчка ползёт вверх. Видишь? А это явный признак того, что сейчас твоё настроение в полном порядке.

Это было безошибочно. У кого же плохое настроение в первый лагерный день?! Девочка изумлённо таращила глаза.

– Вот ещё важная особенность твоего почерка, – невозмутимо продолжал я. – Смотри… Буквы отстоят одна от другой. Разбежались, как драчуны. Знаешь, что это значит? Ты – натура художественная, артистическая.

Я сделал небольшое отступление:

– У Есенина такой же почерк. Буквы отстоят друг от друга во!.. – жест большим и указательным пальцами. – Ты, наверное, как Есенин, стихи пишешь! Или танцуешь, как Айседора Дункан!

Я сделал паузу. В нашем туманном деле паузы – самое важное.

Артистическая натура цокнула пересохшим языком.

– Ага, правильно! – подтвердила она. – Я хожу на акробатику! И в школьном хоре пою! А стихи – так, немножко, для бабушки! Вот это наука! Всё знает!

Знакомство наше нашло нужное русло. Важны были не мои слова. Важны были комментарии ребят.

– Суров, суров… – говорил я очередному желающему узнать свой характер. – Смотри, какие вершинки у твоих согласных! Острые, как шипы! Такой почерк у тех, кто любит подраться…

Мальчишка, в котором и без почерка узнавался забияка, широко улыбался. Его синяк уплывал от переносицы к виску. А сам он щедро поведывал о себе:

– Я-то чё? Пусть сами не лезут! Сманили меня к «камнерезке», а сами не стали яшму брать! А сторож поймал! Тут они на меня!.. Будто я подбил камни собирать… А сторож… А я…

Выдержи паузу подольше – и услышишь все подробности и о друзьях забияки, и о «дворце», который он собрался ставить из шлифованных осколков яшмы, и о противном стороже, помешавшем «проекту века». Но паузы уже не получались долгими. Слишком многие хотели черкнуть в моём блокноте: «Я верю в графологию…».

– Гласные вверху открыты, – импровизировал я. – Не очень приятная деталь. Свидетельство неискренности. Бывает?

– Бывает, – тупила голову девочка с ослепительно красными ноготками.

– А ты уложил все буквы влево. Большой, видно, оригинал!

Шутливая окраска разговора между тем с каждой минутой испарялась – не эфирные ли масла? Ребята, поверив в мою проницательность, становились всё откровеннее, подходили в своих излияниях к пределу искренности. Это стало меня тревожить: кто я такой, чтобы исповедовать детей?! Потому поспешил:

– А если серьёзно, графология частенько построена на шарлатанстве. Как цыганка гадает не столько по руке, сколько по реакции человека на её слова, так и графолог… Хотя и дураку ясно: между характером и почерком есть зависимость. Только выяснить эту зависимость, все её тонкости – дело будущего.

Ребята разочарованно молчали. И вот тут вмешался Юрик.

– А зачем выяснять? – спросил он взволнованно. – Телевизором, например, пользуются все, а какие там тонкости внутри – мало кто знает.

Юра подошёл к костру. Стал сушить мокрую штанину, натянув её руками. Лицо окутал белый пар. Больше он не вымолвил ни слова. А на следующий день отправился в библиотеку. Я даже не подозревал, что это как-то связано с графологией. Оказалось связано, да ещё как!..

Юра искал на библиотечных полках книгу о Суворове. Причем не любую, а с суворовскими автографами, с репродукцией его писем ли, рукописи, просто подписи… Он задумал очень важный для себя эксперимент. Решил сделать похожими на почерк полководца свои неустойчивые каракули!

Если почерк зависит от характера, размышлял Юрка, значит, и характер зависит от почерка. Приучи себя писать, как Юрий Никулин, – и вот ты уже не просто четвероклассник Юрка, а клоун. Анекдоты так и слетают с языка. Каждое движение вызывает чей-то смех. Полная раскованность, остроумие, находчивость! А если научиться копировать летящий почерк Пушкина? Не подтолкнёт ли меняющийся на глазах характер, свободолюбивый и гордый, к перу и бумаге? А если писать контрольные работы почерком Миклухо-Маклая? И делать домашнее задание, выводя буквы, будто Юрий Гагарин?

Юрка рассказал о своём открытии, сбиваясь и глотая слова. Но суть была ясна. Перспективы открывались величественные. Мне уже виделись школы, где первоклашки старательно копируют иероглифы какого-нибудь Тутанхамона. Начинать – так с истоков цивилизации.

Но Юрка вернулся к Суворову.

– Где его почерк отыскать? В библиотеке – только Ленин да Маркс! А мне нужен полководец!

Да, чтобы защищать мать, чтобы навсегда отогнать от себя липкий, кисельный страх перед негодяями, ему нужен был характер полководца. И – почерк полководца!

Я пообещал заглянуть при случае в районную библиотеку. Но лагерная жизнь не скоро позволила вырваться в город. А за Юриком через неделю приехали родственники. Маму выписали из больницы – и за ней требовался уход.

Так я и не знаю, состоялся ли лихой эксперимент, задуманный у лагерного костра, подтвердилось ли «изобретение», сделанное не вундеркиндом, а обычным мальчишкой, попавшим в житейскую передрягу.

Где-то хранится у меня старый блокнот с ребячьими: «Я верю в графологию…». Есть там и Юркин адрес, торопливо сделанный его рукой. Буквы – те ещё уродцы! Но иногда меня тянет к ним: не попробовать ли скопировать? Вдруг Юркина идея – не такая уж глупость? Вдруг за умением писать, как Юрка, придёт ко мне умение мыслить, как он, как другие ребята, на него похожие? Вдруг мальчишеский почерк поможет мне защититься от душевных перегрузок, от разного рода проблем, болотными пузырями вскипающих тут-там-тут?

Когда уходит от нас, от взрослых, это блестящее детское умение – разрешать любую проблему или хотя бы «сбрасывать» её, растворяя в своём воображении?

На чуды не надейся!

Костя (он же Котенька), первоклассник, размышляет о школе:

– На чуды и случайности надеяться не приходится. В школе только одна забота – как бы единицу не схватить!

– Совершенно не справедливо, что из-за одного человека наказывают весь класс. Все на тебя смотрят как на последнего человека и избить обещают.

– И вот идут ко мне толпой, впереди – девчонки. Я не убегаю, но отступаю. А позади – стенка. Окружили, исцарапали всего. А от учительницы мне же и попало: говорит, нужно было бежать к ней, а не к стенке.

– Ох, эта реформа! В нашем классе есть один шестилетний пацан. Максимом зовут. Хулиган! Все его боятся, он говорит, что каратэ занимается. Кто-нибудь проверял? Не проверял никто. А трусят. Я подошёл к Максиму, рукой вот так сделал (показывает), он сразу дёрнулся, кричать что-то начал. Тоже мне каратист!

– Да, на чуды и случайности у нас в школе надеяться не приходится!

1986, 26 апреля

Зелёные варежки

5 декабря 1984 года я познакомился с Максимом Лоскутовым.

С Наташей, его мамой, мы были знакомы через моих коллег, тележурналистов из детской редакции Свердловского телевидения. Изредка общались по телефону. Вот и 5 декабря я набрал номер Лоскутовых. Сообщил, что в Москве. Наташа пригласила в гости, но я ответил, что вечер занят: мы уже договорились о встрече с Евгенией Ивановной Стерлиговой, детской художницей. Как и я, Евгения Ивановна была в Москве на повышении квалификации. Жила неподалеку от «Речного вокзала».

– Возьми к Стерлиговой моего Маську, – сказала Наташа.